другой мужик.

И правда, что не голосом –

Нутром – свою «Голодную»

Пропели вахлаки.

Иной во время пения

Стал на ноги, показывал,

Как шел мужик расслабленный,

Как сон долил голодного,

Как ветер колыхал,

И были строги, медленны

Движенья. Спев «Голодную»

Шатаясь, как разбитые,

Гуськом пошли к ведерочку

И выпили певцы.

«Дерзай!» – за ними слышится

Дьячково слово; сын его

Григорий, крестник старосты,

Подходит к землякам.

«Хошь водки?» – «Пил достаточно.

Что тут у вас случилося?

Как в воду вы опущены!..»

– «Мы?.. что ты?..» Насторожились,

Влас положил на крестника

Широкую ладонь.

«Неволя к вам вернулася?

Погонят вас на барщину?

Луга у вас отобраны?»

– «Луга-то?.. Шутишь брат!»

– «Так что ж переменилося?»..

Закаркали «Голодную,

Накликать голод хочется?»

– «Никак и впрямь ништо!» –

Клим как из пушки выпалил;

У многих зачесалися

Затылки, шепот слышится:

«Никак и впрямь ништо!»

«Пей вахлачки, погуливай!

Всё ладно, всё по-нашему,

Как было ждано-гадано.

Не вешай головы!»

«По-нашему ли, Климушка?

А Глеб-то?..»

Потолковано

Немало: в рот положено,

Что не они ответчики

За Глеба окаянного,

Всему виною: крепь!

«Змея родит змеенышей,

А крепь – грехи помещика,

Грех Якова несчастного,

Грех Глеба родила!

Нет крепи – нет помещика,

До петли доводящего

Усердного раба,

Нет крепи – нет дворового,

Самоубийством мстящего

Злодею своему,

Нет крепи – Глеба нового

Не будет на Руси!»

Всех пристальней, всех радостней

Прослушал Гришу Пров:

Осклабился, товарищам

Сказал победным голосом:

«Мотайте-ка на ус!»

– «Так, значит, и „Голодную“

Теперь навеки побоку?

Эй, други! Пой веселую!» –

Клим радостно кричал…

Пошло, толпой подхвачено,

О крепи слово верное

Трепаться: «Нет змеи –

Не будет и змеенышей!»

Клим Яковлев Игнатия

Опять ругнул: «Дурак же ты!»

Чуть-чуть не подрались!

Дьячок рыдал над Гришею:

«Создаст же бог головушку!

Недаром порывается

В Москву, в новорситет!»

А Влас его поглаживал:

«Дай бог тебе и серебра,

И золотца, дай умную,

Здоровую жену!»

– «Не надо мне ни серебра

Ни золота, а дай господь,

Чтоб землякам моим

И каждому крестьянину

Жилось вольготно-весело

На всей святой Руси!» –

Зардевшись, словно девушка,

Сказал из сердца самого

Григорий – и ушел.

* * *

Светает. Снаряжаются

Подводчики. «Эй, Влас Ильич!

Иди сюда, гляди, кто здесь!» –

Сказал Игнатий Прохоров,

Взяв к бревнам приваленную

Дугу. Подходит Влас,

За ним бегом Клим Яковлев,

За Климом – наши странники

(Им дело до всего):

За бревнами, где нищие

Вповалку спали с вечера,

Лежал какой-то смученный,

Избитый человек;

На нем одежа новая,

Да только вся изорвана,

На шее красный шелковый

Платок, рубаха красная,

Жилетка и часы.

Нагнулся Лавин к спящему,

Взглянул и с криком: «Бей его!»

Пнул в зубы каблуком.

Вскочил детина, мутные

Протер глаза, а Влас его

Тем временем в скулу.

Как крыса прищемленная,

Детина пискнул жалобно –

И к лесу! Ноги длинные,

Бежит – земля дрожит!

Четыре парня бросились

В погоню за детиною,

Народ кричал им: «Бей его!»,

Пока в лесу не скрылися

И парни, и беглец.

«Что за мужчина? – старосту

Допытывали странники. –

За что его тузят?»

«Не знаем, так наказано

Нам из села из Тискова,

Что буде где покажется

Егорка Шутов – бить его!

И бьем. Подъедут тисковцы,

Расскажут». – «Удоволили?» –

Спросил старик вернувшихся

С погони молодцов.

«Догнали, удоволили!

Побег к Кузьмо-Демьянскому,

Там, видно, переправиться

За Волгу норовит».

«Чудной народ! бьют сонного,

За что про что не знаючи…»

«Коли всем миром велено:

Бей! – стало, есть за что! –

Прикрикнул Влас на странников. –

Не ветрогоны тисковцы,

Давно ли там десятого

Пороли?.. ой, Егор!..

Ай служба – должность подлая!

Гнусь-человек! – Не бить его,

Так уж кого и бить?

Не нам одним наказано:

От Тискова по Волге-то

Тут деревень четырнадцать, –

Чай, через все четырнадцать

Прогнали, как сквозь строй!»

Притихли наши странники.

Узнать-то им желательно,

В чем штука, да прогневался

И так уж дядя Влас.

* * *

Совсем светло. Позавтракать

Мужьям хозяйки вынесли:

Ватрушки с творогом,

Гусятина (прогнали тут

Гусей; три затомилися,

Мужик их нес под мышкою:

«Продай! помрут до городу!» –

Купили ни за что).

Как пьет мужик, толковано

Немало, а не всякому

Известно, как он ест.

Жаднее на говядину,

Чем на вино, бросается.

Был тут непьющий каменщик,

Так опьянел с гусятины,

Начто твое вино!

Чу! слышен крик: «Кто едет-то!

Кто едет-то!» Наклюнулось

Еще подспорье шумному

Веселью вахлаков.

Воз с сеном приближается,

Высоко на возу

Сидит солдат Овсяников,

Верст на двадцать в окружности

Знакомый мужикам,

И рядом с ним Устиньюшка,

Сироточка-племянница,

Поддержка старика.

Райком кормился дедушка,

Москву да Кремль показывал,

Вдруг инструмент испортился,

А капиталу нет!

Три желтенькие ложечки

Купил – так не приходятся

Заученные натвердо

Присловья к новой музыке,

Народа не смешат!

Хитер солдат! по времени

Слова придумал новые,

И ложки в ход пошли.

Обрадовались старому:

«Здорово, дедко! спрыгни-ка,

Да выпей с нами рюмочку,

Да в ложечки ударь!»

– «Забраться-то забрался я,

А как сойду, не ведаю:

Ведет!» – «Небось до города

Опять за полной пенцией?

Да город-то сгорел!»

– «Сгорел? И поделом ему!

Сгорел? Так я до Питера!

Там все мои товарищи

Гуляют с полной пенцией,

Там – дело разберут!»

– «Чай, по чугунке тронешься?»

Служивый посвистал:

«Недолго послужила ты

Народу православному,

Чугунка бусурманская!

Была ты нам люба,

Как от Москвы до Питера

Возила за три рублика,

А коли семь-то рубликов

Платить, так черт с тобой!»

«А ты ударь-ка в ложечки, –

Сказал солдату староста, –

Народу подгулявшего

Покуда тут достаточно,

Авось дела поправятся.

Орудуй живо, Клим!»

(Влас Клима недолюбливал,

А чуть делишко трудное,

Тотчас к нему: «Орудуй, Клим!»,

А Клим тому и рад.)

Спустили с воза дедушку,

Солдат был хрупок на ноги,

Высок и тощ до крайности;

На нем сюртук с медалями

Висел, как на шесте.

Нельзя сказать, чтоб доброе

Лицо имел, особенно

Когда сводило старого –

Черт чертом! Рот ощерится,

Глаза – что угольки!

Солдат ударил в ложечки,

Что было вплоть до берегу

Народу – всё сбегается.

Ударил – и запел:

Солдатская

Тошен свет,

Правды нет,

Жизнь тошна,

Боль сильна.

Пули немецкие,

Пули турецкие,

Пули французские,

Палочки русские!

Тошен свет,

Хлеба нет,

Крова нет,

Смерти нет.

Ну-тка, с редута-то с первого номеру,

Ну-тка, с Георгием – по миру, по миру!

У богатого,

У богатины,

Чуть не подняли

На рогатину.

Весь в гвоздях забор

Ощетинился,

А хозяин, вор,

Оскотинился.

Нет у бедного

Гроша медного:

«Не взыщи солдат!»

– «И не надо, брат!»

Тошен свет,

Хлеба нет,

Крова нет,

Смерти нет.

Только трех Матрен

Да Луку с Петром

Помяну добром.

У Луки с Петром

Табачку нюхнем,

А у трех Матрен

Провиант найдем.

У первой Матрены

Груздочки ядрены,

Матрена вторая

Несет каравая,

У третьей водицы попью из ковша:

Вода ключевая, а мера – душа!

Тошен свет,

Правды нет,

Жизнь тошна,

Боль сильна.

* * *

Служивого задергало.

Опершись на Устиньюшку,

Он поднял ногу левую

И стал ее раскачивать,

Как гирю на весу;

Проделал то же с правою,

Ругнулся: «Жизнь проклятая!» –

И вдруг на обе стал.

«Орудуй, Клим!» По-питерски

Клим дело оборудовал:

По блюдцу деревянному

Дал дяде и племяннице,

Поставил их рядком,

А сам вскочил на бревнышко

И громко крикнул: «Слушайте!»

(Служивый не выдерживал

И часто в речь крестьянина

Вставлял словечко меткое

И в ложечки стучал.)

Клим

Колода есть дубовая

У моего двора,

Лежит давно: из младости

Колю на ней дрова,

Так та не столь изранена,

Как господин служивенький.

Взгляните: в чем душа!

Солдат

Пули немецкие,

Пули турецкие,

Пули французские,

Палочки русские.

Клим

А пенциону полного

Не вышло, забракованы

Все раны старика;

Взглянул помощник лекаря,

Сказал: «Второразрядные!

По ним и пенцион».

Солдат

Полного выдать не велено:

Сердце насквозь не прострелено!

(Служивый всхлипнул; в ложечки

Хотел ударить, – скорчило!

Не будь при нем Устиньюшки,

Упал бы старина.)

Клим

Солдат опять с прошением.

Вершками раны смерили

И оценили каждую

Чуть-чуть не в медный грош.

Так мерил пристав следственный

Побои на подравшихся

На рынке мужиках:

«Под правым глазом ссадина

Величиной с двугривенный,

В средине лба пробоина

В целковый. Итого:

На рубль пятнадцать с деньгою

Побоев…» Приравняем ли

К побоищу базарному

Войну под Севастополем,

Где лил солдатик кровь?

Солдат

Только горами не двигали

А на редуты как прыгали!

Зайцами, белками, дикими кошками.

Там и простился я с ножками,

С адского грохоту, свисту оглох,

С русского голоду чуть не подох!

Клим

Ему бы в Питер надобно

До комитета раненых, –

Пеш до Москвы дотянется,

А дальше как? Чугунка-то

Кусаться начала!

Солдат

Важная барыня! гордая барыня!

Ходит, змеею шипит:

«Пусто вам! пусто вам! пусто вам!» –

Русской деревне кричит;

В рожу крестьянину фыркает,

Давит, увечит, кувыркает,

Скоро весь русский народ

Чище метлы подметет.

Солдат слегка притопывал,

И слышалось, как стукалась

Сухая кость о кость,

А Клим молчал: уж двинулся

К служивому народ.

Все дали: по копеечке,

По грошу, на тарелочках

Рублишко набрался…

4. Доброе время – добрые песни

В замену спичей с песнями,

В подспорье речи с дракою

Пир только к утру кончился,

Великий пир!.. Расходится

Народ. Уснув, осталися

Под ивой наши странники,

И тут же спал Ионушка,

Смиренный богомол.

Качаясь, Савва с Гришею

Вели домой родителя

И пели; в чистом воздухе

Над Волгой, как набатные,

Согласные и сильные

Гремели голоса:

Доля народа,

Счастье его,

Свет и свобода

Прежде всего!

Мы же немного

Просим у бога:

Честное дело

Делать умело

Силы нам дай!

Жизнь трудовая –

Другу прямая

К сердцу дорога,

Прочь от порога,

Трус и лентяй!

То ли не рай?

Доля народа,

Счастье его,

Свет и свобода

Прежде всего!

Эпилог. Гриша Добросклонов

Беднее захудалого

Последнего крестьянина

Жил Трифон. Две коморочки:

Одна с дымящей печкою,

Другая в сажень – летняя,

И вся тут недолга;

Коровы нет, лошадки нет,

Была собака Зудушка,

Был кот – и те ушли.

Спать уложив родителя,

Взялся за книгу Саввушка,

А Грише не сиделося,

Ушел в поля, в луга.

У Гриши – кость широкая,

Но сильно исхудалое

Лицо – их недокармливал

Хапуга-эконом.

Григорий в семинарии

В час ночи просыпается

И уж потом до солнышка

Не спит – ждет жадно ситника,

Который выдавался им

Со сбитнем по утрам.

Как ни бедна вахлачина,

Они в ней отъедалися.

Спасибо Власу-крестному

И прочим мужикам!

Платили им молодчики,

По мере сил, работою,

По их делишкам хлопоты

Справляли в городу.

Дьячок хвалился детками,

А чем они питаются –

И думать позабыл.

Он сам был вечно голоден,

Весь тратился на поиски,

Где выпить, где поесть.

И был он нрава легкого,

А будь иного, вряд ли бы

И дожил до седин.

Его хозяйка Домнушка

Была куда заботлива,

Зато и долговечности

Бог не дал ей. Покойница

Всю жизнь о соли думала:

Нет хлеба – у кого-нибудь

Попросит, а за соль

Дать надо деньги чистые,

А их по всей вахлачине,

Сгоняемой на барщину,

Не густо! Благо – хлебушком

Вахлак делился с Домною.

Давно в земле истлели бы

Ее родные деточки,

Не будь рука вахлацкая

Щедра, чем бог послал.

Батрачка безответная

На каждого, кто чем-нибудь

Помог ей в черный день,

Всю жизнь о соли думала,

О соли пела Домнушка –

Стирала ли, косила ли,

Баюкала ли Гришеньку,

Любимого сынка.

Как сжалось сердце мальчика,

Когда крестьянки вспомнили

И спели песню Домнину

(Прозвал ее «Соленою»

Находчивый вахлак).

Соленая

Никто как бог!

Не ест, не пьет

Меньшой сынок,

Гляди – умрет!

Дала кусок,

Дала другой –

Не ест, кричит:

«Посыпь сольцой!»

А соли нет,

Хоть бы щепоть!

«Посыпь мукой», –

Шепнул господь.

Раз-два куснул,

Скривил роток.

«Соли еще!» –

Кричит сынок.

Опять мукой…

А на кусок

Слеза рекой!

Поел сынок!

Хвалилась мать –

Сынка спасла…

Знать, солона

Слеза была!..

Запомнил Гриша песенку

И голосом молитвенным

Тихонько в семинарии,

Где было темно, холодно,

Угрюмо, строго, голодно,

Певал – тужил о матушке

И обо всей вахлачине,

Кормилице своей.

И скоро в сердце мальчика

С любовью к бедной матери

Любовь ко всей вахлачине

Слилась, – и лет пятнадцати

Григорий твердо знал уже,

Что будет жить для счастия

Убогого и темного

Родного уголка.

Довольно демон ярости

Летал с мечом карающим

Над русскою землей.

Довольно рабство тяжкое

Одни пути лукавые

Открытыми, влекущими

Держало на Руси!

Над Русью отживающей

Иная песня слышится:

То ангел милосердия,

Незримо пролетающий

Над нею, души сильные

Зовет на честный путь.

Средь мира дольнего

Для сердца вольного

Есть два пути.

Взвесь силу гордую,

Взвесь волю твердую, –

Каким идти?

Одна просторная

Дорога – торная,

Страстей раба,

По ней громадная,

К соблазну жадная

Идет толпа.

О жизни искренней,

О цели выспренней

Там мысль смешна.

Кипит там вечная,

Бесчеловечная

Вражда-война

За блага бренные.

Там души пленные

Полны греха.

На вид блестящая,

Там жизнь мертвящая

К добру глуха.

Другая – тесная

Дорога, честная,

По ней идут

Лишь души сильные,

Любвеобильные,

На бой, на труд.

За обойденного,

За угнетенного –

По их стопам

Иди к униженным,

Иди к обиженным –

Будь первый там!

* * *

И ангел милосердия

Недаром песнь призывную

Поет над русским юношей, –

Немало Русь уж выслала

Сынов своих, отмеченных

Печатью дара божьего,

На честные пути,

Немало их оплакала

(Пока звездой падучею

Проносятся они!).

Как ни темна вахлачина,

Как ни забита барщиной

И рабством – и она,

Благословясь, поставила

В Григорье Добросклонове

Такого посланца.

Ему судьба готовила

Путь славный, имя громкое

Народного заступника,

Чахотку и Сибирь.

* * *

Светило солнце ласково,

Дышало утро раннее

Прохладой, ароматами

Косимых всюду трав…

Григорий шел задумчиво

Сперва большой дорогою

(Старинная: с высокими

Курчавыми березами,

Прямая, как стрела).

Ему то было весело,

То грустно. Возбужденная

Вахлацкою пирушкою,

В нем сильно мысль работала

И в песне излилась:

«В минуты унынья, о родина-мать!

Я мыслью вперед улетаю.

Еще суждено тебе много страдать,

Но ты не погибнешь, я знаю.

Был гуще невежества мрак над тобой,

Удушливей сон непробудный,

Была ты глубоко несчастной страной,

Подавленной, рабски бессудной.

Давно ли народ твой игрушкой служил

Позорным страстям господина?

Потомок татар, как коня, выводил

На рынок раба-славянина,

И русскую деву влекли на позор,

Свирепствовал бич без боязни,

И ужас народа при слове „набор“

Подобен был ужасу казни?

Довольно! Окончен с прошедшим расчет,

Окончен расчет с господином!

Сбирается с силами русский народ

И учится быть гражданином.

И ношу твою облегчила судьба,

Сопутница дней славянина!

Еще ты в