семействе – раба,
Но мать уже вольного сына!»
* * *
Сманила Гришу узкая,
Извилистая тропочка,
Через хлеба бегущая,
В широкий луг подкошенный
Спустился он по ней.
В лугу траву сушившие
Крестьянки Гришу встретили
Его любимой песнею.
Взгрустнулось крепко юноше
По матери-страдалице,
Он в лес ушел. Аукаясь,
В лесу, как перепелочки
Во ржи, бродили малые
Ребята (а постарше-то
Ворочали сенцо).
Он с ними кузов рыжиков
Набрал. Уж жжется солнышко;
Ушел к реке. Купается, –
Три дня тому сгоревшего
Обугленного города
Ни дома уцелевшего,
Одна тюрьма спасенная,
Недавно побеленная,
Как белая коровушка
На выгоне, стоит.
Начальство там попряталось,
А жители под берегом,
Как войско, стали лагерем,
Всё спит еще, немногие
Проснулись: два подьячие,
Придерживая полочки
Халатов, пробираются
Между шкафами, стульями,
Узлами, экипажами
К палатке-кабаку.
Туда ж портняга скорченный
Несет – как лист дрожит.
Восстав со сна с молитвою,
Причесывает голову
И держит на отлет,
Как девка, косу длинную
Протоерей Стефан.
По сонной Волге медленно
Плоты с дровами тянутся,
Стоят под правым берегом
Три барки нагруженные:
Вчера бурлаки с песнями
Сюда их привели.
А вот и он – измученный
Бурлак! походкой праздничной
Идет, рубаха чистая,
В кармане медь звенит.
Григорий шел, поглядывал
На бурлака довольного,
И с губ слова срывалися
То шепотом, то громкие.
Григорий думал вслух:
Плечами, грудью и спиной
Тянул он барку бичевой,
Полдневный зной его палил,
И пот с него ручьями лил.
И падал он, и вновь вставал,
Хрипя, «Дубинушку» стонал;
До места барку дотянул
И богатырским сном уснул,
И, в бане смыв поутру пот,
Беспечно пристанью идет.
Зашиты в пояс три рубля.
Остатком – медью – шевеля,
Подумал миг, зашел в кабак
Трудом добытые гроши
И, выпив, крякнул от души,
Он бодро шел, жевал калач,
Сестре платок, а для детей
В сусальном золоте коней.
Он шел домой – неблизкий путь,
Дай бог дойти и отдохнуть!
* * *
С бурлака мысли Гришины
Ко всей Руси загадочной,
К народу перешли.
И долго Гриша берегом
Бродил, волнуясь, думая,
Покуда песней новою
Не утолил натруженной,
Горящей головы.
Русь
Ты и убогая,
Ты и обильная,
Ты и могучая,
Ты и бессильная,
Матушка Русь!
В рабстве спасенное
Сердце свободное –
Золото, золото
Сердце народное!
Сила народная,
Сила могучая –
Совесть спокойная,
Правда живучая!
Сила с неправдою
Не уживается,
Жертва неправдою
Не вызывается, –
Русь не шелохнется,
Русь – как убитая!
А загорелась в ней
Искра сокрытая, –
Встали – небужены,
Вышли – непрошены,
Жита по зернышку
Горы наношены!
Рать подымается –
Неисчислимая!
Сила в ней скажется
Несокрушимая!
Ты и убогая,
Ты и обильная,
Ты и забитая,
Ты и всесильная,
Матушка Русь!
* * *
«Удалось мне песенка! – молвил Гриша, прыгая. –
Горячо сказалася правда в ней великая!
Завтра же спою ее вахлачкам – не всё же им
Песни петь унылые… Помогай, о боже, им!
Как с игры да с беганья щеки разгораются,
Так с хорошей песенки духом поднимаются
Бедные, забитые…» Прочитав торжественно
Брату песню новую (брат сказал: «Божественно!»),
Гриша спать попробовал. Спалося, не спалося,
Краше прежней песенка в полусне слагалася;
Быть бы нашим странникам под родною крышею,
Если б знать могли они, что творилось с Гришею.
Слышал он в груди своей силы необъятные,
Услаждали слух его звуки благодатные,
Звуки лучезарные гимна благородного –
Пел он воплощение счастия народного!..
1876–1877
Наброски к поэме и ее неосуществленным главам*
<1>
Помещ<ик> бед<ный> (стул).
Молодые помещики.
Высовывай язык.
К начальник<у> губ<ернии>.
Под мостом.
Рожь кормит всех.
Флор.
Мы тут воруем лес.
Прибавить помещику, всего больнее, что мног<ие> из нашего брата и проч.
Купец умирает. Когда ему плохо, выдает по 3 к. на нищего, когда
поотпустит – по 1 1/2.
Пойдем-ка, братцы, к барину.
Вот та<к> с н<им> и живем.
<2>
Соловьиная роща.
Разливы, деревни в воде.
Мстеры, разные промыслы по местностям.
Хмельники.
<3>
Как многие источники торговли отняты у русских рутинных купцов усовершенствованиями. Пароходы уб<или> коноводки и расшивы. Кто-то мне рассказывал, что какие-то ремни в крестьянс<кой> сбруе делаются за границей из нашей кожи (справиться).
Как пароход идет ночью по Волге – описать.
Мстеры – богомазы, чеканщики риз.
Как коня куют.
Какое-нибудь страшное злодейство, какое иногда делают мужики почти необдуманно, без плана и тотчас попадаются. «Да как же вы прежде не подумали, что попадетесь, что скрыть нельзя будет» – «Да так, Игнаха сказал: „Пойдем, ограбим кабак у Шестерина“. Можно. Всего их двое – он да жена. [Ну по] Поехали к Гордею. Сказали ему. „Я лошадь запрягу, говорит, вы добро-то и вынесете“». – «Да что ж вы думали делать: ну ведь цаловальник и его жена люди живые, не дадут тоже вам своего добра так». – «Вестимо не дадут». – «Что ж вы убить, что ли, их решились?» – «Коли убить – об этом и речи не было». – «Так как же…» – «Да как бог… как, тоись, оно там, а убивать не думали, да знай я, что кровь прольется, да я первый…» – «Да неужели же из вас никто не думал, что есть закон и проч.» – «Да как пискнула она-то да сказала: злодеи, кнута захотели – ну, тут словно осветило, а до той поры не думали».
<4>
Умрет жена у пахаря –
Другую заведет,
Умрет и та – он женится
На третьей… не беда!
Умрет ребенок – лишняя
Кроха живым останется;
Коровушка падет –
Беда непоправимая,
Когда валиться лошади
У пахарей начнут.
Зарыв свою коровушку,
«Не плачь, жена! поправимся, –
Мелентий говорит. –
Бог милостив! С саврасушкой
Побольше поработаем,
Убыток наведем!»[1]
Чем свет идет за лошадью,
Пришел – и оробел:
Саврас его, как вкопанный,
Стоит, понуря голову,
И дышит тяжело.
Точь-в-точь как у буренушки,
Всю шею разнесло!..
Повел домой саврасушку;
Как пьяный,[2] сам шатается,
а. И лошадь [ноги хворые[3]
Переставляет медленно]
б. И лошадь, словно пьяная, –
Шагает вяло, медленно…
У клети привязав
Коня, Мелентий вымолвил
Глухим негромким голосом:
«Что делать нам теперь?»
Пришла жена с ребятами,
Пришел столетний дедушка,
Взглянули на саврасушку –
И зарыдали все… (л. 27)
Я тут как тут, по должности
Врача ветеринарного,
Наехал… Вся семья[4]
Взмолилась[5] в ноги бросилась:
«Не сам ли бог послал тебя?
Спаси!..» Достал я снадобья
И влил коню в нутро;
Другое дал я снадобье,
Конь поспокойней стал,
а. [Вздохнули и хозяева
Спокойней… да надолго ли?]
б. [Спокойней и хозяева
Вздохнули… да надолго ли]
Да ненадолго. Случаев
Выздоровленья не было
В разгар эпизоотии,
Савраска захрипел
а. [И вдруг на землю бросился]
[Вытягивался] корчился
б. Упал… он долго корчился,
От боли землю грыз;[6]
Потом заржал пронзительно
И вытянулся… «Кончился»,
Крестьянин[7] прошептал…
[Позвольте не описывать
Дальнейшего…]
На всю семью несчастную
[Но лучше не описывать
Дальнейшего. С хозяина
До мальчика двухлетнего
Сердца у всех рвались]
б. Нашел столбняк: какое-то
Поистине ужасное
Молчание; потом
Всеобщее рыдание
Жены, сестры хозяина,
Слепой столетней бабушки,
До мальчика трехлетнего,
Которого саврасушка
Еще вчерашним вечером
Деревней прокатил!..
Потом возглас хозяина
а. К соседям, [что собралися
У трупа поглядеть:
«Эй, пособите, братики!» (л. 27 об.)
б. К соседям, праздным зрителям:
«Эй! братцы! помоги»
а. [Зарыть <я должен> за версту[8]
В лесу савраску бедного
На сажень глубины, –
Начальством так приказано:
На чем я повезу?
И как я]
б. [Приказано копать
Могилы дальше – за версту,
В лесу – и яму выкопать
На сажень глубины],
в. Свезти савраску за версту
Начальство так велит.
Мне не на чем свезти его,
Нет мочи яму выкопать,
Ослаб я… помоги!
Отказ: «Помочь мы рады бы,
Да заразиться боязно,
У нас своя скотинушка…».
«И ладно! Эй, жена!
Сестра! Ну, принимайтеся,
У нас уж падать некому».
И впрямь! Савраску бедного,
Вооружась лопатою,
Семья поволокла… (л. 28)
<5>
Подготовка для сибир<ской> язвы – голод, тогда и на людях; в В. уезде до 400 чел. Ниловцы – и в Белозерск бурлаки приходят на заработки; работы нет, <нрзб> теперь, застой судов. Ждут, мрут массами, подождав, отпр<авляются> с тифом в Арх<ангельскую> губ<ернию> обратно. Идут больных целые партии изнур<ительно?> далеко <нрзб>, верст 400.
Весной тиф от недост<атка> пищи, лихорадки при разлитии вод.
Без лекарства, для принятия мер против распр<остранения> отделение больных. <Нрзб>. Зарывание трупов.
На барках 3–4 креста – покойники, везут до 1-го погоста.
(Вельяшева, ее муж, от них сведения о голоде.)
От укушения насекомых.
15 лошадей тянут барку.
<6>
Крестьяне[9] крик услышали,
Выходят на поляночку.
На бугорке
Стоит кричит да сам себя
То по лбу, то…
Да как припрыгнет вдруг,
Как заюлит: как будто бы
Ему кто на мозоль наступил.
Крестьяне подошли.
Военной, что ли? шапочка
С каким-то знаком красненьким
И эполеты белые,
Сертук[11] с зеленой прошвою…
«Чего тут орешь?»
– Жду кучера, послал его
Поглядеть, далеко ли
Дорога на Шексну? –
«Что, комары проклятые?
Они у вас сердитые.
Мы тоже заблудилися,
Почт<енный?>, мы нездешние.
А ты не бей, рассердятся –
До смерти заедят».
<7>
Достойно замечания:
Ни одному из стр<анников>
Не приходило в голову
Из места зачум<ленного>
Убраться поскорей.
<8>
На правом берегу поют:
Жена к реке,
А муж за ней.
«Куда идешь?»
«А где ж они?
Утопишься –
А детки-то?»
На левом берегу поют;
В руке топор,
В другой возжа.
«Куда идешь?»
– Тебе на что? –
Жена глядит –
И в ноженьки:
«Голубчик муж,
Не вешайся».
Эта песня из новой главы «Кому на Руси жить хорошо», которую я собираюсь писать. Действующие лица – семь мужиков, сторож, ветеринарный врач, на пикете офицер путей сообщения, посланный своим начальством для дознания о сибирской язве, и, наконец, исправник. После сцены сибирской язвы, под утро, среди этой обстановки – вопрос крестьян к исправнику, рассказ его, которым я поканчиваю с тем мужиком, который утверждал, что счастлив чиновник.
<9>
И точно видишь: грехам на тебе и счету нет… да только не в том они – не в тощей курице и пр. Пальцем в небо попала литература. А подымай выше! Грехи на тебе самые черные. Прежде думал: исполняю долг, закон – и спал спокойно. А тут не стало спаться. Пуще всего подати, подати да мужицкие ваши преступления. Как позовет тебя губернатор да даст приказ во что бы ни стало к такому-то… очистить… Ну и едешь во всё свое царство, в уезд, словно в воду опущенный, – знаешь, что везешь туда горе, слезы; и столько-то этих слез и горя! Самому на себя странно; думаешь: ну что я нос-то опустил в самом деле? Ведь не на разбой еду? – долг исполнять. А тут тебе совесть или какой-нибудь г. Щедрин на память придет, долг долгу рознь… Зверем-то не всякий родится, даже редко, чтоб чувствовал удовольствие, как зубы валятся изо рта мужика, борода редеет, да чтоб кричал, бранился, всё это комедия; совсем невесело залезать в бабий сундук, где у нее праздничное платье да холст на саван, отрубать горенку, вести на продажу коровенку и видеть, как ребята за нее цепляются, как за кормилицу… ну да сами знаете… ну так вот тут устой. Дери бороды, бей в зубы! А преступления? То и знай «не виновата»,[12] а ты его под кнут, а ты его в Сибирь.[13] А то взятки. Яичница! Сивуха! Сколько ни надери коры в лесу, кроме лаптей ничего не поделаешь из нее.[14] А и тут случалось покрывать, и вот за какую-нибудь бедную девку, что спас от плетей (родила, хотела подкинуть, утопила), вот та моя-то курица простится, думаешь… Я вор! Не знаете, где воры-то. Вы воры, что ли? Ну а я чем хуже вас? Каков поп, так<ов> приход. По Сеньке шапка.
<10>
Прибытие в Петербург искать доступа
К вельможному боярину,
Министру государеву.
Встреча с царской охотой и пребывание в облаве:
Глядели, любовалися
И с умиленьем думали:
«Дойдем и до тебя!»
Катастрофа на железной дороге, которой свидетелями были странники, или голова на рельсах.
Как мужики распорядились с шпионами из своих.
<11>
Дровишки раскатилися,
Его подшибло поводом,
Он в дровни и упал.
<12>
Такое впечатление на них сделал помещик, что они после часто вспоминали,
