сердце мое меня не обманывало! Но что я сделал, безумный! Кого я убил? – И отчаянным взором смотрел он на Ангелику.
Гости тоже пристально смотрели на нее… Им казалась странною, непостижимою бесчувственная холодность Ангелики. Все они были уверены, что барон ее любовник… Отчего же она не тронута его смертью, не поражена гневом на убийцу? Отчего ни малейшего вопля горя, ни малейшего сострадания, на которое имеет право всякий несчастный, не показывала она… Или она так глубоко поражена, что чувства ее оцепенели от ужаса? Или она его не любила?
– О, простите меня! простите! – говорил плачущий Джулио… – Я готов наказать сам себя, охотно бы выкупил своею смертью жизнь барона!
– Джулио! – сказал один из молодых людей. – Синьоре нужен покой; оставим ее. Вероятно, вид твой неприятен для нее. Уйдем… Твоя неосторожность наделала столько бед… Ты всех нас лишил счастия проводить вечера у прекрасной Ангелики… уйдем.
– О нет! благородные синьоры, я буду очень рада, если вы по-прежнему будете навещать меня, только позвольте попросить вас сохранить в тайне мое настоящее имя.
– Клянемся, что вы по-прежнему будете для нас – синьора Франческа! – воскликнули молодые люди.
– Что же ты молчишь, Джулио? – Джулио был бледен как смерть и ничего не слышал. «Я убил его; теперь она будет меня ненавидеть!» – шептал он…
– Синьора требует, чтоб ты обещал сохранить ее тайну!
– О, я это сделаю! Она умрет вместе со мною! – сказал Джулио и поспешно оставил комнату…
– Он страшен, поспешите за ним, благородные синьоры! – сказала Ангелика…
– Мы еще должны сделать одно дело. Помогите мне, – сказал один из гостей, подымая труп барона. – Синьоре, верно, не будет приятен такой товарищ, если мы его здесь оставим.
– Рана сделана в самое сердце; мы бросим тело в каком-нибудь переулке, и, верно, завтра никто не будет сомневаться, что это дело бандита.
– Прекрасная мысль!
Молодые люди простились и вышли, неся на руках труп барона.
Пройдя несколько шагов, они увидели труп. Подойдя ближе, они узнали Джулио, плавающего в крови, без малейшего признака жизни.
– Он убил себя!
– Несчастный!
– Сумасшедший!
– Глупец!
Так провожали они в небо душу нового покойника…
– Я всегда думал, что эта горячая голова тем кончит, – сказал один.
– Глупость, тем более непростительная, что уж нельзя и поправить ее, – заметил другой…
– Мне руки оттянул этот молчаливый барон; бросим его подле Джулио, вместе им будет веселей, – сказал третий… Они бросили труп и удалились.
* * *
Ангелика скоро утешилась, или, лучше сказать, она и не жалела о потере барона. Другое сильное горе мучило ее неотступно. Чтоб утешить, развлечь себя, смешать настоящее горе хоть с поддельной радостью и тем ослабить его влияние, с жадностью привязалась она ко всем наслаждениям жизни. Душа ее не просила любви, не могла уже чувствовать ее, но она бросилась не задумываясь на, грудь первого обожателя. Если б заглянуть в грудь Ангелики, то можно бы увидеть, что скорей с отвращением, чем по влечению страсти она это делала. Цель ее состояла только в том, чтоб изменять тому, кто так коварно обманул ее. Между тем слава ее росла и доставляла ей все средства блистать и жить роскошно. Сначала по слабому побуждению – сделать несколько сноснее свое положение, потом по привычке предаваясь всем удовольствиям света, она наконец столько привязалась к нему, что такой образ жизни сделался для нее необходимостью. Расположив свое время так, чтоб ни одной минуты не оставалось для уединенного размышления, углубления в себе, она начала забывать прошедшее, и редко что-нибудь пробуждало в ней старую грусть, вызывало на ресницу слезу… Так прошло около года.
III
На расстоянии полумили от Рима, в прекрасной долине, пересекаемой большой дорогой, Ангелика ехала верхом на красивом вороном коне. Впереди скакал мужчина, ловко помахивая хлыстом. Ангелика то поворачивала с дороги и ехала полем, любуясь живописным местоположением, то въезжала на дорогу. Проезжие и прохожие с любопытством вглядывались в лицо ее, пораженные необыкновенною его красотою, но она никакого не обращала внимания и была занята грустным размышлением. На душе ее не было совсем спокойно. Воспоминания, то грустные, то радостные, проходили перед нею в смутном беспорядке, с трудом отыскиваемые в архиве памяти, вполовину уцелевшие. Но вот она тяжело вздохнула и подняла голову.
По дороге шел мужчина, поддерживаемый молодой девушкой; впереди ехал экипаж, из которого они, по-видимому, недавно вышли. Ангелика увидела, что мужчина слеп; благородное страдальческое лицо его пробудило в ней участие; она стала в него всматриваться.
Лицо слепца было бледно и истомлено душевною мукою, но нельзя было не заметить красоты его. Одежда его была проста, но не бедна. Чем более дама всматривалась в слепца, тем более чувствовала к нему сострадания.
– Куда ты идешь с ним? – спросила Ангелика проводницу по-немецки.
– В Рим.
– Вы несчастны, вы бедны? – сказала она слепцу.
– Что? – спросил он с живостию.
– Говорите громче, синьора: он не совсем хорошо слышит.
Ангелика повторила вопрос. – Да, трудно найти человека меня несчастнее. Но я не беден, синьора: не предлагайте мне подаяния, – сказал он довольно чисто по-итальянски.
– Откуда вы? – быстро спросила дама.
Слепец молчал.
– Он не слышит, синьора; да и не спрашивайте его опять, он всегда неохотно отвечает на такие вопросы.
– Кто он? – спросила Ангелика проводницу.
– Я сама не знаю. Больного, почти лишенного зрения, нашла я его. Положение его меня тронуло. Какой-то братской любовью привязалась я к нему и решилась облегчить судьбу несчастного. Он плакал и громко жаловался, что лишен возможности отправиться в Рим, куда его призывала судьба; что в неизвестном городе не может найти человека, которому бы мог довериться. У меня недавно умер брат, с которым вместе я жила служанкой в гостинице, где остановился слепой, а в Риме у меня дядя, который содержит свой трактир: вот я и решилась к нему отправиться и довести слепца вместе. В восторге прижал он меня к груди своей и благодарил бога. С тех пор я неразлучна с ним. Если б вы знали, синьора, как он несчастен, как страдает! О, я благословляю бога, что он дал мне случай быть полезною такому праведнику.
– И ты ничего не знаешь об нем; не знаешь, зачем он идет в Рим?
– Нет; я боялась спрашивать. Несчастные обыкновенно не любят, когда их расспрашивают об их несчастиях, а мне так дорог покой его… Однако ж я догадываюсь, что значительная причина заставляет его торопиться. «Близко ли Рим?» – спрашивает он меня почти каждый день, с самого начала нашего путешествия.
– И ты не знаешь даже, как зовут его?
– Нет. «На что тебе знать имя, при звуке которого счастливцы содрогнутся за их счастие? Зови меня именем, которое дорого твоему сердцу», – сказал он, и я назвала его Фрицем, потому что так звали моего покойного брата, больше которого я никого не любила.
– Чем же вы живете?
– Он получил накануне отъезда в Рим довольно значительную сумму денег; еще у него было несколько дорогих вещей; платье его тоже было богато и нарядно. Он велел мне продать всё, и я купила ему скромную одежду, в которой он теперь.
– Фанни! Что ты так долго говоришь? Я слышу вечерний благовест. Рим недалеко; я узнал колокол церкви св. Петра; пойдем; мне хочется застать вечерню, чтоб принести благодарение богу за благополучное окончание нашего путешествия.
– Разве он был уже в Риме? – спросила Ангелика.
– Видно, что был, если слышал уже этот колокол; но он мне об этом ничего не говорил… Прощайте, синьора; он торопит меня.
– Ах, милая Фанни, мне так жалко его. Погоди немного, мне хочется еще порасспросить тебя: может быть, я могу вам быть полезна…
– Сейчас, Фриц! Еще одну минуту…
– Ради бога, – сказала Ангелика, – не говорил ли он тебе, зачем ему нужно быть в Риме?
– Нет, синьора. Вы так добры, что я не посмела бы скрыть от вас. Должно предполагать, что он кого-то ищет. Когда мы стали подходить к Риму, он сказал мне: «Фанни! я дам тебе два портрета, когда мы придем! в Риме живут два человека, с которых списаны эти портреты; когда ты увидишь мужчину и женщину, на них похожих, то скажи мне…»
В это время подъехал к ним молодой человек. Ангелика поспешила скрыть свое волнение и обратилась к своему спутнику.
– Я ожидал, что вы догоните меня, и проскучал целый час…
– Я засмотрелась на природу. Посмотрите, какие прекрасные виды!
– Да, правда; местоположение здесь очень хорошее. Однако ж пора кончить нашу прогулку.
– Приходите ко мне, когда будете в Риме: я постараюсь быть полезною несчастному слепцу. Спросите, где живет синьора Франческа, и вам всякий покажет, – сказала дама, поравнявшись с уходящей Фанни.
* * *
На другой день Фанни привела слепца в великолепные чертоги первой певицы Рима. Она уже ожидала его с каким-то тайным страхом и волнением.
Она употребила все старания, чтоб расположить в свою пользу недоверчивый ум слепца. Кроме сострадания, какое-то тайное чувство влекло ее к нему и побуждало сблизиться с ним, узнать его сердечные тайны.
– Не знаю, – сказал слепец, – чем я заслужил вашу благосклонность, но я не посмел пренебречь приглашения дамы и смело пришел к вам, потому что моя милая Фанни сказала мне, что вы ангел доброты…
– Не могу ли я быть чем полезна вам? Ваша судьба трогает мое сердце. Я сама несчастна, сама перенесла много горя…
– Благодарю судьбу, что я нашел сердце, которое может понять меня.
– Отчего лицо ваше так бледно и встревоженно, брови мрачно нахмурены, лоб сморщен прежде времени?
– Ах, синьора, долго бы было рассказывать мои несчастия, и я не затем пришел, чтоб мучить ими сердце ваше, – я уверен, что сотая часть их может тронуть его; но если вы так добры, что вызываетесь помочь мне, то окажите услугу страдальцу, от которой, может быть, зависит последняя радость, которую вкусить дозволила ему судьба в этом мире…
– Что такое? Говорите, я пойму вас, я умею понимать несчастных…
– Вы бываете в лучшем обществе Рима, участвуете во всех его празднествах и потому имеете много знакомства. В одном с вами кругу, если не ошибаюсь, находятся два человека, которых я ищу и которых найти мне необходимо.
– Но как узнать их?
– Вот два портрета, которые вам помогут, благородная синьора. Взгляните, вы, верно, уже знакомы с теми, чьи они?
– Где вы взяли эти портреты? О, говорите, говорите! – воскликнула она с изумлением.
– Они –
