за вас, так и быть, заплачу… Вы же его так любите… что же, не мешает, последуйте.
– Куда?
– В тюрьму, сударыня. Я бедный человек, но для вас последней копейки не пожалею.
– Ужасный человек! Вы поступили низко, вы выбрали ужасное время для своей мести…
– Что ж, господа, вы остановились?
– Опись кончена.
– Эге! что вы, господа? кончена!.. Были ли вы в той комнате? – сказал старик, показывая на спальню Франца.
– Нет.
– Клянусь богом, – сказала Амалия в сильном волнении, – там ничего нет, кроме необходимых вещей больного, которых вы не имеете права отнимать.
– Господа, я требую, чтоб спальня была осмотрена; иначе я не признаю верною описи.
– Ради бога, не ходите туда. Вы разбудите Франца, вы убьете его: он ничего не ожидает, он и не подозревает, что мы в таком ужасном положении…
– Тем лучше, тем лучше… Он услышит приятную нечаянность. – Старик дьявольски весело произнес эти слова, так что Амалия лишилась последнего присутствия духа.
– Господа, исполняйте свою должность. Исполнители сделали несколько шагов вперед.
– Жестокий человек… сжалься! Что ты делаешь? Ты хочешь убить его…
– Что его убивать, когда он и так на ладан дышит…
– Но ему стало лучше. Он заснул… О, сжалься, ради бога.
И Амалия готова была упасть на колена перед подлым стариком, который потирал руки от удовольствия.
– Что ж вы, господа, остановились? – сказал он. Исполнители сделали еще несколько шагов. Амалия в отчаянии ломала руки и умоляла старика.
– Ха-ха-ха! вот забавно! Как будто я но своему распоряжению. Заплатите по векселю… не заставляйте бедного человека потерять его достояния. Что я за богач такой, чтоб дарить по тысяче… И за что, смею спросить? Разве за то… помните, госпожа переплетчица? Тогда вы и смотреть не хотели, куда как расходилась в вас добродетель… А теперь, ну, теперь моя очередь… Не вечно коту масленица… Ха! ха! ха! Право, очень приятно получать свое с процентами.
– Сжалься! – повторила Амалия…
– Право, уж теперь почти поздно, сударыня, однако ж, так и быть, в последний раз… Послушайте. Муж ваш не сегодня завтра умрет, теперь, видите, дело другое… послушайте…
Он отвел Амалию в сторону и шепотом сказал ей несколько слов.
– Никогда, никогда! – воскликнула Амалия, с ужасом отскакивая от старика. Глаза ее пылали гневом и презрением.
– Господа, исполняйте же свою должность! – сказал с досадой старик и потел вперед исполнителей к спальне Франца.
– Я не пущу вас! – воскликнула Амалия отчаянно и стала неподвижно у дверей спальни.
– Вот еще какие штуки! Предписание налицо: за неплатеж по векселю описать и опечатать все вещи, находящиеся у переплетного мастера Гинде… Пустите, сударыня.
– Господа, вы не должны его слушать, он зол на нас. Придите в другой раз. Теперь вы можете нарушить сон больного, можете повредить его исцелению.
– Ха-ха! Какая важная причина откладывать формальные предписания! Ха-ха!
– Амалия, что там за шум? Поди сюда, Амалия! – < послышался слабый голос из спальни.
– Ради бога, замолчите! – сказала Амалия и пошла к мужу.
– Что же так долго нет доктора? Вот мне теперь легче. Может быть, с его помощью я скоро бы оправился…
Тут показалась в дверях седая голова ростовщика, и за ним вошли исполнители. Крайний ужас и гнев обезобразил лицо Амалии. Она не знала, что делать; то она готова была броситься и растерзать их, то хотела упасть перед ними на колена…
– Здравствуйте, Иосиф Казимирович! Вы в первый раз посетили меня больного; благодарю вас.
– Посетил, и, надеюсь, посещение мое доставит вам крайнее удовольствие.
– Я всегда думал так, потому что считал вас моим другом.
– Дудки, господин переплетчик с чего вы взяли, что я ваш друг… Вы думаете, что я пришел киснуть у вашей постели и охать вместе с вами; нет, я бедный человек, мне некогда заниматься таким пустодействием. Я пришел за долом, господин переплетчик…
– Что значит такая перемена, Иосиф Казимирович?
– Ничего, так, спросите вашу жену. Знаете ли вы…
Амалия умоляющим взором взглянула на старика.
– Знаете ли вы, почтенный, – хладнокровно продолжал старик, – что я пришел присутствовать при описи вашего имения…
– Как так? – спросил больной с сильным беспокойством.
– Готовьтесь в тюрьму, господин Гинде, – продолжал ростовщик тем же убийственным тоном, насмешливо поглядывая на Амалию.
– Что вы говорите?
– Я представил ваш вексель ко взысканию.
– Но разве вы забыли, что обещали отсрочить…
– То на словах, а не на бумаге. Мне только того и нужно было, чтоб заставить вас платить, когда у вас денег нет… Ведь нет, любезная Амалия? – прибавил старик насмешливо.
– Но я надеюсь, что я еще в состоянии собрать такую сумму, если вы не шутите…
– Я шучу! Собрать сумму в тысячу рублей! Так вы богатый человек, господин переплетчик… отчего же ваши дети умирают с голоду, а вы, прекрасная Амалия, с позволения сказать, до света бегаете к бедным людям за деньгами… О, да вы притворщица, сударыня!
И старик опять навел на нее свой злобно-насмешливый взгляд. Амалия отвернулась: в эту минуту старик показался ей гнусен до отвращения…
– Амалия! правду ли он говорит? Дети мне говорили, что они по дню голодают, что ты ночи просиживаешь за работой… Правда ли? говори! – сказал Франц слабым, дрожащим голосом…
– Нет, мой друг, будь спокоен, – сказала Амалия, стараясь придать своему голосу как можно более твердости.
– Не верьте. Послушайте меня, я лучше вас знаю, что делается у вас в доме. Я вам всё расскажу; а вы, господа, – прибавил старик, обращаясь к исполнителям, – занимайтесь своим делом. Слушайте.
Старик с мучительными подробностями, с отвратительной откровенностью начал рассказывать, как его взбесила глупая добродетель Амалии, как он обманул Франца ложной доверенностью; как его жена унижалась перед ним, выпрашивая денег, как он всё открыл ой и как теперь он, наконец, поставил Франца в такое положение, что кроме петли или тюрьмы ему не на что надеяться, а его семейству нужно или умереть с голоду, или идти по миру. Корчинский говорил но обыкновению своим насмешливым тоном: ему весело было мучить Амалию, которая слушала в каком-то бесчувственном положении и только иногда с отчаянием взглядывала на мужа. Франц по мере рассказа старика становился мрачнее. Ужасную пытку переносила душа ею. Он беспредельно любил Амалию и свое семейство, готов был всем жертвовать для их счастия. И вдруг перед ним самыми черными красками нарисовалась картина страданий, нужд и лишений любимцев сердца его. Страшно возмутила эта картина его больное воображение. Мысль, что он своими требованиями увеличивал их. бедствия, заставляя отказывать себе во всем для него, ужасала его душу.
Старик, окончив свой рассказ, громко засмеялся и прибавил:
– Отец в тюрьму, семейство по миру, славный карьер! Благодарите вашу жену, господин Гинде…
– Так, так… всё правда, – произнес Франц отчаянно, – мучь меня, старик. Нет ли у тебя еще чего? Добей меня одним разом… я стою того. Но за что они страдают? О Амалия! Я недостоин тебя! Я забыл, что не приготовил ничего, что был бесполезен семейству и отнимал у него последний кусок хлеба, как будто я ему дал его… Да, я достоин всего… ужасно!.. Амалия, поддержи мою голову… мне дурно, душно.
И больной упал на подушки. Лицо его было страшно, голова горела, глаза сверкали диким огнем. С минуту был он безмолвен, потом скороговоркою начал произносить невнятные слова.
– Что вы сделали! Вы убили его! – тихо сказала Амалия.
– Ничего. Рано ли, поздно ли, надо всем умирать…
– Надо умирать! – повторил больной. Лицо старика побледнело: так страшно были сказаны эти слова. Однако ж он скоро опомнился.
– Что, господа, совсем?
– Давно кончили, – отвечали исполнители.
– Пора домой, обедать… скоро четыре… Прощайте, господин переплетчик, желаю вам поскорей перейти на новую квартиру.
– В тюрьму, в тюрьму! – вскричал больной, в ужасе подымаясь с постели.
– Успокойся, Франц, ляг, – сказала Амалия.
Час от часу больному становилось хуже.
Амалия молилась жарко, пламенно. Страдания ее были ужасны: она видела постепенно разрушающуюся жизнь мужа и не имела средств помочь ему. Дни и ночи проводила она у постели больного, без сна, без пищи, не откликаясь даже на плач детей, которые умирали от голода. Наступил пятый день после сцены со стариком. Больному сделалось еще хуже. Амалия целуй день провела в какой-то борьбе с собою у постели мужа.
Грустны были ее мысли. Может быть, это последний его день, думала она. Может быть, только скорые пособия могут возвратить его к жизни. Пройдет день и тогда уже – созови всех врачей, употреби все средства, истрать миллион золота – всё будет напрасно! «Дорог день, дорог час, дорога минута!» – почти вскричала Амалия и с какой-то отчаянной решимостью раскрыла грудь мужа, который был в совершенном беспамятстве… Она отвязала от его шеи золотой медальон… «Боже! прости меня, помоги мне!» – сказала она и быстро выбежала на улицу.
III
Было уже около восьми часов вечера, а у скупого ростовщика в обыкновенной его приемной не было еще огня. Комната была пуста, хотя по лежавшей на столе шляпе и палке можно было заключить, что хозяин дома. Из-за ширмы узким лучом проглядывал свет, но за ширмой огня не было. Послышался звонок. Вдали раздался шум; за ширмою что-то скрипнуло, раздался звук, похожий на звук запираемого замка, и в комнату явилась испуганная фигура Корчинского, со свечой в руке. Он оправился, отпер дверь и впустил Амалию, бледную и едва стоящую на ногах от усталости и душевного волнения. Случайно или неслучайно свеча в руке его пошатнулась и погасла.
– Вот, я принесла вам заклад; ради бога, дайте денег; муж при смерти – я побегу сейчас к доктору… Скорее, господин Корчинский! – сказала переплетчица скороговоркою.
– Не торопитесь, любезная гостья… Муж ваш не умрет, покуда мы с вами… Побеседуем. Ну что, не говорил ли я, что вы еще придете ко мне?
– Мне некогда, говорю вам, некогда. Скажите, дадите вы денег или нет?..
– Ха-ха! разумеется, дам. Я бедный человек: мне бы нельзя жить было, если б я отказывал… Сколько угодно, если вещь хорошая и мы сойдемся в условиях.
– Говорите же их, говорите!
Старик взял руку Амалии и крепко пожал ее.
– Пора нам помириться, сударыня. – И он снова пожал руку Амалии. Она вырвала ее и отскочила. В глазах старика засверкало пламя.
– Низкий человек! Только отчаяние привело меня к вам. Если б я знала, где скоро достать денег, я бы скорее согласилась на коленях вымаливать их, чем унижаться перед бездушным злодеем.
–
