него был свой деревянный сарай, отделанный, как он выражался, на манер театра, куда приглашались все ревностные поклонники Мельпомены и холодного пунша. Еще недавно сам капитан играл «Отелло» и был «трикраты» вызван; после спектакля выпил до девяти стаканов пуншу и был единогласно прозван «любезным молодым человеком, с душой, созданной к великому». Вот и всё, что покуда нужно вам знать о храбром отставном капитане Иване Егоровиче Куке.
Куда он поехал? Уж не догонять ли младость удалую? Кто его знает; подслушаем, что он думал, когда стоял у зеркала.
«Я уже не в первой молодости – да! Пройдет десять лет (десять!), и я уже не буду нравиться прекрасному поду – да, да! Время летит и не возвращается… да, да, да! Что ж буду делать я в старости? Конечно, я могу иногда приятно провесть время, читая прибавления к „Губернским ведомостям“ или разыгрывая роль Отелло, могу раскладывать пасиянец, записывать приход и расход, получать проценты, петь псалмы и т. д. Могу иногда бывать у сестры Настасьи Егоровны, беседовать с ней, брать детей ее на руки… Та-та-та! А нельзя ли мне будет брать своих детей на руки?» Тут с минуту в голове капитана по было никакой мысли, наконец он продолжал так: «Сколько у меня доходу? Достанет и мне, и жене, и детям… только я не желал бы больше трех дочерей и четырех сыновей… (каково?). В каком я чине? Капитан… чин еще, так столбовой буду! Какая моя натура? Смирная и незложелательная. Создан ли я к супружеской жизни? Уж разумеется… А почему бы так? Люблю спокойствие и умеренность, читаю „Северную пчелу“ и даю в рост деньги…»
Капитан вздохнул свободно и спешил сделать формальный вывод из этого форменного рассмотрения дела.
«Из вышесказанного явствует, что я жених хоть куда, только бы не подурнеть к бракосочетанию. Женюсь, непременно женюсь! На ком? На вдове Абрикосовой… потому что и она отдает… совершенно наклонности одинаковые. Притом я давно люблю… а дом такой сухой, решительно не бывает сырости!»
Именно в тот самый момент, в который эта великая идея озарила разум капитана, он отскочил от зеркала и выбежал на улицу.
Мечты о любви, процентах, переделке дома и о подобном тому провожали капитанскую душу нашего героя до самых ворот дома Абрикосовой; он был давно знаком с нею и, следовательно, мог надеяться, что его примут, а потому бодро и весело взбежал на лестницу.
Глава вторая,
о том, какой гриб съел капитан после завтрака
– Ах, кто-то идет… полноте, Андрей Петрович! – воскликнула в испуге Домна Семеновна, выдергивая свою руку из руки молодого человека.
В это время в прихожей раздался голос Кука:
– Ах, это «наш капитан»! – сказала вдова. – Какой несносный! Ступайте покуда в эту комнату… я его сейчас выпровожу.
Молодой человек ушел в комнату направо, и в ту же минуту вошел капитан… Лицо ее показалось ему божественным, ручка, которую он облобызал с жадностию, обожгла его губы и, как надо полагать, была причиною прыщей, о которых будет говорено впоследствии. Сначала разговор был довольно обыкновенный; наконец с стесненным сердцем Иван Егорович решился приступить к объяснению.
– Сударыня, – сказал он, – вся природа веселится…
– Да, – отвечала она, взглянув на него с какой-то непонятной улыбкой.
– И вы тоже веселитесь, смею спросить?
– Как случится. – И она опять смерила его глазами и улыбнулась…
– Весна рассыпает благодетельные лучи на красоту вашу. Журчание ручейков, блеяние овец, зеленая травка, птицы небесные, конечно, вещи почетные… Что вы об них думаете, сударыня?
– Я совершенно согласна с вами. – Новая непонятная улыбка.
– Но по мне вы их затмеваете, сударыня. – Тут он «любовно» взглянул на Абрикосову и потом незаметно ущипнул себя в щеку, чтобы покраснеть.
– Вы нынче пускаетесь в комплименты, я от вас этого но ожидала, вы такой почтенный, мусье Кук…
Почтенным мусье, почтенный! Это несколько столкнуло капитана Кука с мыса доброй надежды, однако ж он скоро оправился и не терял бодрости.
– Странная бывает игра судьбы с человечеством, Домна Матвеевна, – сказал он таинственно.
– А что?
– Да вот что. Вы называете меня мусье Кук, а вам и невдомек, что был когда-то другой Кук, мореплаватель?
– Что ж тут удивительного… Такое сходство фамилий нередко.
– Но это сходство простирается гораздо дальше. Вы помните также, что тот Кук был капитан, а ведь и я, если не изволили забыть, не какой-нибудь прапорщик; тоже капитан. – Тут он приосанился и гордо взглянул на Абрикосову…
– И это случается.
– Он, как все моряки, любил пить ром, и я тоже, сударыня, хотя для экономии чаще пью вишневку.
– И это случается.
– Может быть, и конец-то наш будет одинаковый! – сказал Кук с глубоким вздохом.
– Как так?
– Да так. Он погиб от любви к морю, от ожесточения диких; а я, может быть, погибну от любви к женщине, от жестокости ее. От любви к вам! – воскликнул он, не имея сил более владеть собою, и упал на колена перед Домной Матвеевной.
– Ха-ха-ха! вы шутите, мусье Кук! Вот уж, право, странно. Вы были всегда так степенны, так любезны, а тут вздумали шутить!
«Шутить! я шучу! И это сказала она, в самую торжественную минуту моей жизни… когда душа моя готова была излиться в страстном признании; когда рай и ад теснился в мою душу… и когда одно ее слово могло меня осчастливить… О нет, она не любит меня!.. Она никогда не может любить… Она – холодная, безжизненная душа, которая отдала любовь свою в проценты, под верные залоги. А я, несчастный!» – вот что продумал в одну минуту озадаченный Кук.
– Прощайте, сударыня, прощайте! Вы меня никогда более не увидите, никогда!
– Помилуйте, мусье Кук; право, я вас не понимаю, разве вы шутите… ваш костюм…
– Мой костюм? мой костюм, сударыня, приличен благородному человеку моего звания и моей комплекции! – воскликнул Кук и в это время увидел себя в зеркале. – О ужас! О проклятие! Я в халате! – вскричал он отчаянно и выбежал на улицу; хохот вдовы и Чугунова проводил его. Проклятая надпись «Дом надворной советницы Абрикосовой» мелькнула в глазах его и лишила душу нашего капитана последнего покоя.
– Несчастный дом! На тебе никогда не будет надписано «Дом капитана Кука»! – сказал он с горестью и поехал домой.
Соблюдая историческую достоверность, мы, однако ж, должны сказать, что капитан сделал утренний визит госпоже Абрикосовой не в халате, а в форменном сюртуке, который за старостью и худобою носился только дома и носил название халата. У капитана была страсть давать вещам не по шерсти кличку…
Глава третья,
о том, как капитан Кук пил кровь и какого мнения приятель его о брюках со штрифками
– Крови, Степка, крови! – яростно закричал капитан, вбегая в свою комнату.
Степка подал ему стакан красной жидкости, которую он выпил с жадностию.
– Отелло! сколько разительного сходства в судьбе моей с твоею! Ты блаженствуешь… семейное счастие тебе улыбается… Дездемона – ангел, Дездемона – рай души твоей… вдруг… всё переменяется: Дездемона – демон, ад души твоей… «Крови, Яго, крови!» – восклицаешь ты, и сердце твое разрывается… Так и я. Обольстительные мечты лелеют пламенную душу мою… Домна – кумир мой, Домна – лучезарная звезда моего счастия… Я ощущаю предвкусив ее объятий… подъезжаю к пой; самый дом мне улыбается… вдруг… адские проценты! демонский хохот ростовщика над бедняком, принесшим в заклад свое бедное сердце! Ха-ха-ха! у него ничего больше… каменный… вдова… дом… прекрасная… Я разорен! Крови, Степка, крови! – вторично воскликнул Кук и опять проглотил стакан. Но ничто не успокоивает бедной души его. О, как тяжело потерять веру в людей, в счастие, в жизнь, в дев, в мечту, в каменные строения, в чистоту нравов; о, ужасно! Будь у него бронзовая голова на каменном фундаменте… он бы и тут не выдержал!..
Быстрыми шагами ходил он по комнате и в ужасном отчаянии ломал себе руки, скрежетал зубами, моргал бровями, кусал губы и т. д. В таком положении застал его Евстафий Андреич, франт, отставной поручик, задушевный друг капитана.
– Что с тобой? – спросил он, заметив необыкновенную мрачность Кука.
– Ничего! – отвечал Кук гробовым голосом. Слова его заметно подействовали на чувствительную душу Евстафия. Он понял без слов, что друг его в бедственных обстоятельствах. У него была страстная охота прослыть утешителем страждущих, и он начал так, голосом, проникающим до глубины души:
– Друг мой! мы все люди, все человеки, все странники! – Кук пожал ему руку, в знак согласия, и вздохнул. – Итак, согласись, что не стоит роптать на трудности пути, когда он не бесконечен… Но если можно преодолевать эти трудности и находить для себя радости в скоротечной жизни, то зачем отчаиваться… будем бодры…
– Нет, радость не для меня!
Погибну я, как пламень дымный,
Умру – и могила примет кости мои; сгнию – и прах мой соединится с землей; исчезну – и меня не отыщешь ни на земле, ни под землею! – Тут Кук заплакал и упал к нему в объятия…
– Кто погубил тебя? – спросил он с участием. – Она? Но для тебя не всё еще потеряно… Мир не вечен… Тебя ожидает другой мир, лучший дом…
– Лучший дом! – повторил Кук с некоторой надеждой. – Который, в какой улице?
– Дом, в котором успокоиваются все страждущие…
– Дом призрения бедных? Да он казенный?! – воскликнул Кук с прежним отчаянием.
– Есть, говорю я, мир, где будут жить по смерти; где встречаются души любящие и страдающие для вечного, неизменяемого блаженства… Там ты найдешь ее!
– Крови, Степка, крови! – закричал Кук еще отчаяннее.
– Что так поразило тебя? – спросил друг.
– Неужели я должен обречь остальную жизнь, – произнес он, глотая влагу, – на страдания, слезы, проклятия, вздохи, воспоминания веселые, предчувствия печальные, идеи мрачные и мечты прозаические, – сказал Кук раздирательным голосом. (Я вам говорил недаром, что он играет в трагедиях.)
– Постой! может быть, всё поправится, – сказал друг с надеждою.
– Увы!
– Кто она?
– Домна Семеновна Абрикосова.
– И она отказала? странно!
– Ужели вечно будем мы бездомны! – произнес Кук и заплакал.
– Не плачь! Домна не так жестока… Не понимаю, почему она отказала? Когда ты у нее был?
– Я только от нее перед твоим приходом.
Тут друг внимательно оглядел Кука с ног до головы и захохотал пронзительно.
– Теперь наконец я всё понял! – произнес он торжественно и подвел Кука к зеркалу.
– Знаю, видел! семи пуговиц нет, правая пола разорвана, на
