зрения Некрасова в период работы над рукописью находились литературно-критические выступления и других его современников (П. А. Плетнева, А. В. Никитенко, А. Д. Галахова), а также критика и публицистика «Литературной газеты» и «Северной пчелы». Об этом свидетельствуют цитаты из «Похвального слова Петру Великому» А. В. Никитенко в связи с критикой славянофильской позиции Шевырева, упоминания выпадов Булгарина на страницах «Северной пчелы», направленных против Белинского, выдержки из статей Ф. А. Кони в «Литературной газете» с рассуждениями о журналистике, совпадающими с некрасовскими.
Роман насыщен реалиями литературно-общественной жизни эпохи, намеками (часто отнюдь не завуалированными) на отдельные ее события, изучение которых позволило выявить прототипы писателей, редакторов, журналистов, издателей, театральных деятелей и других персонажей «Похождений русского Жилблаза». В «почтеннейшем» легко угадывается Ф. В. Булгарин, которому посвящена одна из ярких сатирических глав; в «журналисте, человеке среднего роста, в зеленом халате, зелено-серых чулках и старых калошах» (с. 93), — Н. А. Полевой; в облике издателя-гостинодворца можно обнаружить некоторые приметы В. П. Полякова; образ «сотрудника почтеннейшего, беспрестанно перебегавшего из журнала в журнал» (с. 190), заставляет вспомнить о характерных особенностях биографии В. С. Межевича; прототипом «веселого, беспечного и откровенного до дерзости» (с. 184) режиссера послужил Н. И. Куликов, ставивший ранние водевили Некрасова (см.: Некрасов. Тростников, с. 20–21, 32–41). К числу реальных лиц, изображенных в романе о Тростникове, принадлежал и редактор «Литературной газеты», «Репертуара и Пантеона» Ф. А. Кони, сыгравший положительную роль в жизни Некрасова. Он выведен здесь в образе «издателя газеты, знаменитой замысловатостью эпиграфа». В исследовательской литературе установилась точка зрения, высказанная К. И. Чуковским, о резко критическом отношении Некрасова к Ф. А. Кони (см.: Некрасов. Тростников, с. 36). Между тем рукопись свидетельствует о том, что в сознании Некрасова редактор «Литературной газеты» вовсе не ассоциировался с лагерем Булгарина, Сенковского, Межевича, а отношение к нему молодого писателя было значительно сложнее. Часто повторяемый иронический эпитет «издатель газеты, знаменитой замысловатостью эпиграфа», так же как и намеки на водевильные каламбуры Ф. А. Кони, — пример использования в романе многочисленной и постоянной критики «Северной пчелы» по поводу эпиграфа «Литературной газеты» и литературной деятельности ее редактора (см. ниже, с. 737). Помета «Рассказ, a la Кони ~ на свои собственные труды» в тексте главы VI части второй представляет интерес как заявка на художественную полемику с творчеством Кони-водевилиста. Таким образом, известная доля иронии по адресу Кони-журналиста не мешает Некрасову опираться на опыт Кони-повествователя.
Содержание и проблематика части второй романа, преимущественно главы V («Почтеннейший»), позволяет с достаточной определенностью говорить об ориентации Некрасова на широко распространенные в литературе 1840-х гг. жанры литературного памфлета, литературной пародии. Г. А. Гуковский, подобравший почти к каждому мотиву романа интересные параллели в современной и предшествующей ему французской и русской литературе,[20] в особенности убедительно сопоставил «Похождения русского Жилблаза» с двумя произведениями И. И. Панаева — очерком «Петербургский фельетонист» (впервые появился под названием «Русский фельетонист. Зоологический очерк») (ОЗ, 1841, № 3) и повестью «Тля. (Не повесть)» (ОЗ, 1843, № 2).[21] Основываясь на сюжетных, фразеологических аналогиях, исследователь возводит существенную особенность «Похождений русского Жилблаза» — портреты живых лиц — к названным очерку и повести И. И. Панаева.
Действительно, некрасовские памфлетные зарисовки беспринципных журналистов Булгарина («Почтеннейшего») и Межевича (Хапкевича) по чертам внешности, речи, бытовым деталям, использованным в романе, совпадают с сатирическими образами Фетюкова (Булгарина) и «петербургского фельетониста» (Межевича).[22]
Однако литературное творчество И. И. Панаева не было единственным источником, к которому обращался Некрасов, создавая меткие литературные портреты целого ряда современных ему деятелей журналистики и театра. «Петербургский фельетонист» И. И. Панаева восходил к памфлету Белинского «Педант» (ОЗ, 1842, № 3), направленному против Шевырева. В сфере внимания автора романа о Тростникове были и приемы памфлетного мастерства, благодаря которым современники безошибочно узнавали идеологического противника Белинского, и сама история создания «Педанта».
Характеризуя славянофила Шевырева в главе III части второй, обильно цитируя его статьи, Некрасов безусловно опирался на Белинского. К Шевыреву в романе относится такой штрих: «вопит пискливым педантически-напыщенным голосом…» (с. 157; курсив наш, — Ред.). Фраза эта содержит прямой намек на название памфлета Белинского и представляет собой перефразированную цитату из него: «Педант мой говорит голосом важным, протяжным и тихим, несколько переходящим в фистулу, как будто от изнурительной полноты ощущений в пустой груди» (Белинский, т. VI, с. 73; курсив наш, — Ред.).
В образе «ловкого промышленника», «ученого-литератора», «спекулянта» в «Педанте» был выведен редактор «Москвитянина» М. П. Погодин, которому в романе Некрасова также была дана негативная оценка. Критическое изображение Погодина в романе совпадало с другой его памфлетной характеристикой, принадлежавшей Герцену — автору «Путевых записок г. Вёдрина» (ОЗ, 1843, № 11). Некрасову безусловно была известна блестящая пародия Герцена на дневник Погодина «Год в чужих краях. 1839». В 1843 г., рецензируя сборник «Молодик на 1843 г.» (ЛГ, 1843, 24 окт., № 42), писатель иронически отозвался о записках Погодина. Славянофильские взгляды редактора «Москвитянина» и его путевые записки подверглись осмеянию и в «Очерках литературной жизни» (1845) (см.: наст. изд., т. VII, с. 366–368, 598–600), и в, по-видимому, принадлежащем Некрасову анекдоте «Как один господин приобрел себе pа бесценок дом в полтораста тысяч», в котором автор путевого дневника фигурировал под именем Бедрина — намек на памфлет Герцена (НА, с. 23–26). Так же как и Герцен, Некрасов критикует общественную позицию Погодина, идеализировавшего русскую старину и видевшего угрозу со стороны европейской цивилизации. Герцен иронизирует по этому поводу, пародируя автора путевого дневника: «Нельзя не отдать справедливости цивилизации, когда дело идет об удобствах, — как бы не вред нравам! <…> Мужички работают так усердно <…> не они нам, мы им должны завидовать; в простоте душевной они работают, не зная бурь и тревог, напиханных в нашу душу…» (Герцен, т. II, с. 108–109). В романе Некрасова читаем: «Наши нововводители, либералы развращают поколение молодых людей толками о стремлении к какому-то совершенству, о старании достигать той степени образования, которой достигли наши западные соседи! <…> Не верьте этим врагам отечества, которые унижают всё русское» (с. 157).
Воссоздавая картину литературного быта эпохи, Некрасов учитывал, по-видимому, и незначительные произведения, лишенные какой-либо художественной ценности, но содержащие злободневный фактический материал, в частности роман Л. В. Бранта «Жизнь как она есть. Записки неизвестного» (1843). Возможно, Некрасов был знаком с Брантом лично. Из благожелательной рецензии последнего на сборник «Мечты и звуки» (РИ, 1840, 13 июня, № 130) явствует, что критику «Северной пчелы» были известны подробности биографии молодого Некрасова.
В свою очередь Некрасов в период работы над романом о Тростникове был хорошо осведомлен о литературной продукции Бранта, к которой, так же как и Белинский, относился крайне отрицательно. Сотрудник «Северной пчелы» был известен в 1840-е гг. своими претенциозными статьями и брошюрами типа «Петербургские критики и русские писатели,» (СПб., 1840), систематическими выступлениями против «Отечественных записок», постоянными нападками на Белинского и писателей «натуральной школы». Так же как и Белинский, Некрасов неоднократно иронизировал по поводу его «аристократических» повествований и «опытов библиографических обозрений» (см. об этом в рецензиях Некрасова: «„Аристократка, быль недавних времен, рассказанная Л. Брантом“. СПб 1843» (ЛГ, 1843, 17 янв., № 3), «„Наполеон, сам себя изображающий“, с франц. СПб., 1843» (ЛГ, 1843, 2 мая, № 17)).
В романе «Жизнь как она есть» в карикатурном, пасквильном виде были изображены многие писатели, критики и прежде всего сотрудники «Отечественных записок»: Краевский, Белинский, Панаев, Некрасов и др. Современники, принадлежавшие к самым различным идеологическим лагерям, угадывали их поименно. В частности, П. А. Плетнев, отнюдь не сочувствовавший направлению «Отечественных записок», писал Я. К. Гроту 2 февраля и 18 октября 1844 г.: «Этот романист в лице парижских журналистов отхлестал Сенковского, Краевского, Белинского и Панаева <…> тот Брант, над романами и критическими статьями которого глумятся все журналисты» (Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым, т. II. СПб., 1896, с. 177, 333–334). Белинский откликнулся на пасквиль Бранта рецензией, в которой в образе писаки-шута вывел самого автора «Жизни как она есть», а о его романе отозвался так: «Мертво, вяло, скучно, пошло» (Белинский, т. VIII, с. 138). В объяснительном письме к А. В. Никитенко по поводу рецензии Белинского, вызвавшей недовольство цензора, А. А. Краевский писал с возмущением: «Кто же может пожаловаться на статью? Уж верно не Брант же, который сам гораздо резче и ближе дает чувствовать, что под портретами мошенников-литераторов он выставил меня, Сенковского, Кони, Белинского и Некрасова».[23] Позднее, в 1849 г., Некрасов откровенно говорил о бездарности произведений Бранта иих печальной славе: «Эти романы подали при своем выходе повод к нескольким забавным журнальным рецензиям, но с тем и кончилась их известность» (С, 1849, № 9; ПСС, т. XII, с. 255).
Однако, критикуя Бранта, Некрасов вместе с тем воспользовался несколькими эпизодами из «Жизни как она есть» в части второй своего романа.
О Сенковском в главе II части второй читаем: «Один, высуня язык и надев шутовской колпак, кривлялся пред публикою скоморохом…» (с. 156; курсив наш, — Ред.). В романе Бранта содержится выпад против Сенковского почти в тех же выражениях: «…она <публика> <…> заклеймила его прозвищем уличного шута, каким прозвищем он, впрочем, гордится, по-видимому <…> он лезет из кожи <…> ломается, кривляется, высовывает язык, пляшет и скачет, марает лицо свое, и без того некрасивое, сажею, углем <…> рядится в самые уродливые маскерадные костюмы, надевает колпак с бубенчиками и всякими погремушками, строит гримасы, кувыркается, ходит на голове — всё это, разумеется, шутовским пером своим» (Брант Л. Жизнь как она есть. СПб., 1843, с. 115–116).[24]
Угроза «почтеннейшего» — «…сильные меры приму…» (с. 179), упомянута в романе Бранта как предлагаемая полицейская форма борьбы против передовой журналистики, главным образом против «Отечественных записок», «проповедующих нелепые теории и вредные воззрения». «Ограничить злоупотребления периодических изданий и повести их по пути истинному, — пишет Брант, — дело очень возможное: следует только <…> взяться за него твердою рукою <…> принять сильные меры, привесив некоторого рода нравственные гири к головам людей неблагонамеренных» (Брант Л. Жизнь как она есть, с. 127–129).
Возможно, название водевиля «Закулисные журнальные тайны», обещанного Тростниковым для «бенефиса актера, отличавшеюся необыкновенной любезностью» (с. 174), также навеяно пасквилем Бранта. В романе Бранта находим близкую по смыслу и стилю фразу, относящуюся к герцогине, на вечере у которой собираются журналисты: «…она знала все закулисные литературные сплетни, все тайные пружины печатных действий журналистов» (Брант Л. Жизнь как она есть, с. 114).
Не случайно Тростников опасается, что, если он откажется написать такого рода водевиль, «одна из жалких и смешных ролей», которые он «назначал своим
