приедет… ваш… жених.
— Ха, ха, ха! Да я эту тайну давно уж знаю: я догадалась с первого же дня, зачем меня сюда привезли.
Горбун оторопел и поспешно спросил:
— Вы согласны за него выйти?
— Если понравится, выйду.
— А ваш…
Сара погрозила пальцем горбуну и убежала.
Горбун заметил, что Сара стала гораздо холоднее к Алексису и чаще ссорилась с ним; реже писала к нему; но зато он писал к ней по два письма в день.
Наконец наступил день, когда молодой Бранчевский возвратился из столицу. Немногое было нужно, чтоб он влюбился в Сару: она обходилась с ним холодно и строго, явно отдавая предпочтение Алексису… Бранчевский приходил в отчаяние…
Родители ждали, чтоб их сын сам попросил руки Сары; так и случилось. Молодой Бранчевский, наскучив разыгрывать жалкую роль перед своим соперником, просил позволения жениться на Саре.
Старуха Бранчевская, важно усевшись в кресла, призвала Сару и покровительным тоном объявила ей радостную весть, что Владимир Григорьич просит ее руки.
Сара уже была предуведомлена об этом горбуном; она холодно выслушала Бранчевскую и сказала:
— Я не выйду за вашего сына!
Бранчевская чуть не лишилась чувств: она не могла себе представить, чтоб бедная девушка не польстилась такой партией.
— Я хочу знать причину? — строго спросила старуха, дурно скрывая свою досаду.
— Я его не люблю! — небрежно отвечала Сара, поправляя свое платье.
— Вы безрассудная девочка! — с горячностью сказала Бранчевская.
— Разве только потому, что не люблю вашего сына! — насмешливо возразила Сара.
— Прошу вас удержаться при мне от вашей веселости; наши лета слишком неравны для шуток! — с надменностью заметила Бранчевская.
Сара поклонилась и, выходя из комнаты, пробормотала:
— Давно бы пора догадаться, что мне очень скучно с стариками!
Горбун с трепетом ждал ее у дверей. Сара все пересказала; она была весела и все твердила:
— Я разозлила ее, мне весело, мне страшно весело!
— Вы серьезно не хотите выйти за ее сына? — спросил горбун.
— Кто это тебе сказал? Я нарочно обходилась с ним холодно, чтоб он скорее посватался на мне. Мне уж слишком скучно, я хочу, чтоб мне никто не смел запрещать делать, что я вздумаю. Он богат, а? И без ее денег?
— Да, — отвечал горбун радостно.
— Ну, он будет моим мужем.
— А если она на вас так рассердилась, что будет теперь препятствовать?
Сара засмеялась. Она подскочила к зеркалу, долго смотрелась в него, нахмурила брови, топнула ногой и сказала:
— Я захочу, и он будет моим мужем!
И точно: молодой Бранчевский в ногах валялся у матери, чтоб она позволила ему жениться на Саре, которой Бранчевская не могла простить ее выходки. Отец был за сына, потому что Сара была услужлива и нежна к старику.
Нечего было делать: Бранчевская убедилась, что Сара одна из таких женщин, для которых нет препятствий, и день свадьбы был назначен.
Горбун делал все закупки. Комнаты Сары отделывались с необыкновенною роскошью, Сара и слышать не хотела об умеренности.
— Я замуж выхожу для того, чтоб весело жить, — твердила она.
Горбун уменьшал перед Бранчевской цены разных вещей, чтоб угодить Саре. Страшная дружба завязалась между ею и горбуном; они по целым дням советовались, как что сделать и как провести Бранчевскую.
Молодой Бранчевский уже охладел к Саре; ее характер был ему не по силам, и он чувствовал свое бессилие. Она вечно смеялась над своим женихом. Он стал бояться ее.
Старик Бранчевский опасно захворал. Поспешили сыграть свадьбу. Свадьба была великолепная; невеста, вся в брильянтах, гордо стояла под венцом, и между присутствующими пролетел шепот:
— Она ему не пара!
Горбун ходил, как потерянный; он не сводил глаз с Сары. То убегал к себе в комнату и там рвал на себе волосы, повторяя: «Зачем я не расстроил?», то опрометью кидался в залу и страстно смотрел на Сару.
Гости разъехались, и молодые отправились в свои комнаты. Горбун заранее ушел в старый сад. Он лежал на том самом месте, откуда смотрел на обгорелый дом наутро после пожара. Тяжелые мысли теснили ему грудь. Вспомнил он и свое детство, и свою мать!.. Слезы текли ручьями по его бледному лицу.
Сторожевые доски загудели и вывели его из забытья; он вскочил и пустился бежать из сада. На цыпочках прокрался он в комнату больного старика Бранчевского. Старик не спал от боли и охал.
— Кто тут? — спросил он слабым голосом.
— Я-с!
— Что ты не спишь?
— Я… я имею сообщить вам очень важную вещь, — сказал горбун и близко подошел к кровати старика.
— Боже, что с тобою? Отчего ты так бледен? Не случилось ли чего?.. — тоскливо спрашивал старик и нетерпеливо глядел в лицо горбуна, искаженное страданиями.
— Успокойтесь, я пришел вам сказать…
— Что? Что такое? Говори!
И старик, весь дрожа, приподнялся.
— Ваша невестка… она…
И горбун подал старику пук писем Сары к Алексису.
Старик содрогнулся, голова его скатилась на подушки, и он лишился чувств.
Горбун кинулся из комнаты и, страшно застучав в дверь, которая вела в спальню Молодых, закричал:
— Вставайте, вставайте, ваш батюшка умирает.
В голосе его слышалась радостная насмешка.
Глава V
Сон
Целую ночь весь дом был в тревоге; Бранчевский умирал. Печально провели молодые медовый месяц. Старик был так слаб, что смерти его ждали каждую минуту. Он сидел с горбуном и все о чем-то говорил с ним. Умирая, он взял с него клятву, что тайна о его невестке останется между ними.
Сара скучала, видя, что власть ее так же ограниченна, как и прежде. Вражда между ею и старухой Бранчевской завязалась открытая. Они иначе не могли говорить друг с другом, как колкостями. Сара непременно хотела распоряжаться самостоятельно. Она устроила себе совершенно особую жизнь: ночь проводила в удовольствиях, а день спала.
Молодой Бранчевский, испуганный порывами гнева своей жены, частыми семейными ссорами, стал искать рассеяния вне дома, и горбун содействовал ему в этом. У Бранчевского явилась страсть к игре и скоро достигла страшных размеров: двои и трои сутки мог он, не вставая, просиживать за картами.
Сара не огорчалась холодностью мужа; ей нужна была свобода, она ее имела и упивалась ею.
Гости не выезжали из их дома; то были большей частию мужчины. Сара не очень любила дамское общество.
— Я тогда только полюблю дамское общество, — говорила она, — когда оно отречется от китайских форм.
Однакож она смутно чувствовала, что ей чего-то недостает; кокетничала со всеми и в то же время осыпала своих воздыхателей самыми злыми насмешками. Все казались ей трусами, неповоротливыми, безжизненными; тот слишком нежен, тот холоден. Ни один из окружавших ее молодых людей не нравился ей.
— Я хочу любить мужчину, а не девушку с пансионскими манерами в мужском платье, — говорила она.
Тоска Сары высказывалась дико и часто страшно; в недобрые минуты она разрушала все, что ей нравилось, что было дорого. Раз она приказала вывести свою любимую лошадь, молодую и очень горячую. Навязав ей колокольчиков и бубенчиков на гриву и хвост, с криками пустили ее в поле. Лошадь делала страшные прыжки, бесилась, ржала и, наконец, с пеной у рта помчалась к лесу. Сара судорожно смеялась, ноздри ее расширялись, глаза делались огромными и страшно блестели. Но когда лошадь исчезла в лесу, она испугалась и велела всей дворне искать ее. Лошадь нашли во рву с переломленной ногой. Сара злилась, зачем не умели сберечь ее, и горько плакала.
Часто, рассердившись на горничную, она выгоняла ее. Тогда горбун, одевшись, по старой памяти, в женское платье, входил к Саре, приседал и рекомендовал себя как отличную горничную. Гнев Сары в минуту проходил, она смеялась и позволяла горбуну чесать себе голову, одевать свои маленькие бесподобные ножки. Горбун обходился с волосами Сары, как самый искусный парикмахер.
Сара, даже рассерженная, когда никто не смел подойти к ней, выносила присутствие горбуна; часто даже призывала его. Если муж долго не приезжал, горбун обязан был сидеть у кровати Сары и убаюкивать ее сказками.
На Сару находили дни, когда она просто превращалась в ребенка: робко оглядывалась кругом, всего трусила, ни на шаг не отпускала от себя горбуна; а ночью приказывала ярко освещать свою спальню, и вся дворня пировала перед ее окнами, плясала и пела. К этим странностям все в доме привыкли. Сара была добра, в домашние мелочи не входила, и прислуга была очень довольна, что взбалмошная госпожа не требует особенного порядка.
Однажды Саре вздумалось осмотреть старый сад. Горбун был ее чичероне. Он знал каждый уголок и передавал ей все местные случаи и предания. Осмотрев сад, Сара пожелала итти в старый дом. Горбун заметил ей, что в нем опасно ходить: стены и потолки часто обрушиваются; но его замечание только сильнее разожгло желание Сары.
— Я хочу видеть весь дом! — настойчиво сказала она. — Веди меня!
Горбун знал, что нет средств остановить ее, если уж она сказала «хочу», и повиновался.
Взбираясь по старой, полусгнившей лестнице, Сара побледнела и крепко схватилась за руку горбуна.
— Что с вами? — спросил он. — Не вернуться ли нам? Она оставила его руку и с презрением сказала:
— Трус!
Эхо несколько раз повторило это слово. Горбун побледнел и злобно посмотрел на Сару, которая уже шла по зале, кричала и вслушивалась в эхо.
— Здесь гораздо веселее, чем у нас! И если мне очень надоест, я переберусь сюда жить, — заметила она, рассматривая картины.
— Почему? — быстро спросила Сара.
— Потому что здесь поселился старик, которому дед вашего мужа уступил этот дом. Говорят, старик не давал ему ни днем, ни ночью покоя, грозил обрушить на его дом разные несчастия… отец его будто бы с ним имел какой-то договор.
— Я уверена, что дед моего мужа смеялся его угрозам, — заметила Сара.
— Да, сначала и он рассуждал так же, как и вы, пока не случилось с ним одно несчастье…
— Какое? — с любопытством спросила Сара.
— Пойдемте, я вам покажу спальню, где оно случилось….
Они отправились дальше и, миновав несколько комнат, вошли в большую залу, всю обгорелую, с провалившимся полом, так что виден был нижний этаж. Крыша была вскрыта, и один остов потолка со множеством перекладин висел над их головами. Обгорелые балки иные торчали до половины, другие тянулись во всю длину комнаты. То же было и под их ногами.
Сара не без страха взглянула вниз.
— Страшно! — сказала она и притянула к себе свою собаку, которая чуть-чуть было не провалилась, прыгнув на конец обгорелой балки; уголья посыпались и с глухим шумом упали на пол нижней комнаты. Собака заворчала.
Горбун стоял на середине другой балки и покачивался.
— Что же вы? — спросил он насмешливо.
—
