не знаете! Прощайте!
Девушка с хохотом убежала. Проводив ее глазами, мрачный господин остался у ворот. Он вынул из кармана щеточку с зеркальцем и, полюбовавшись собой, пригладил свою голову, завитую мелкими колечками и сильно напомаженную; потом обдернул свой новый вычурный пальто цвета леопардовой шкуры, провел рукавом по шляпе, и без того лоснившейся, и надел ее набекрень… Но вдруг лицо его, сиявшее самодовольствием, омрачилось заботой. Он бегом пустился по улице, толкая прохожих.
Девушка скоро явилась, уже без картонки, и, не застав высокого господина на прежнем месте, нахмурилась, осмотрелась, кругом и тихо пошла домой. Через минуту она услышала за собой скорые шаги и тяжелое дыхание. Лицо ее прояснилось; она ускорила походку, потом вдруг обернулась и вскрикнула, будто с досадой и удивлением: «ах!»
Мрачный господин, задыхаясь, показал ей пеструю бонбоньерку.
— Позвольте мне вам…
— С чего вы это взяли? — обиженным тоном возразила девушка.
— Я с благородным намерением, сударыня! — отвечал он скороговоркой.
— Помилуйте, я вас совсем не знаю! — сказала девушка несколько мягче.
— Что же такое, сударыня? когда человек с благородным намерением дарит такую безделицу, то…
— Я боюсь: мадам увидит. Вы сами сказали, что она сердитая.
— Вам нечего бояться, сударыня! я не то, что другие. Я, можно сказать, готов для вас на все!
Девушка покраснела.
— Воображаю!
— Да, сударыня; я прошу вас, доставьте мне случай говорить с вами…
— Как вам не стыдно! что вы ко мне пристали! — воскликнула девушка, серьезно обиженная, и, перебежав улицу, скрылась в воротах дома купчихи Недоверзевой.
Скрестив руки и нахмурив брови, мрачно смотрел высокий господин на бежавшую.
Девушка вошла на темное крыльцо, отворила дверь и скоро достигла большой и мрачной комнаты, выходившей окнами на маленький двор, с огромной ямой и множеством навесов, обнесенный бесконечно высокой стеной с бесчисленными окнами. Несмотря на холод, многие окна были открыты, как летом; перед ними работали мастеровые всех родов, с песнями, страшным стуком и криками. Стены дома были испещрены вывесками, а на лестницах красовались голубые руки с протянутым указательным пальцем, не приносившим, впрочем, никакой пользы: приходивший со свету на темную лестницу ничего не видал и должен был стучаться в первую дверь, чтоб навести справку.
Поперек комнаты, куда вошла девушка, тянулся бесконечный некрашеный стол, загроможденный лоскутками и картонными болванами, беспощадно истыканными; ножницы поминутно стучали по столу. Пол комнаты был усеян обрезками, стены увешаны неоконченными платьями и салопами.
За больший столом сидело восемь девочек, предводительствуемых пожилой швеей, с рябым, некрасивым лицом. Перед другим, небольшим столиком, у окна, сидел мужчина лет пятидесяти, с пухлым и бледным лицом. Его огромные мутно-черные глаза, с выражением бесконечной глупости, были полузакрыты, как сонные, и только изредка раскрывались совершенно. Но и полуоткрытые и вытаращенные, они неподвижно были устремлены на одну девочку лет четырнадцати, которая помрачала всех остальных своим хорошеньким личиком и называлась (конечно, в насмешку) «красавицей». Одежда пухлого господина была оригинальна: желтые брюки, желтая курточка и розовый платочек, повязанный с таким совершенством, что уже не казалось странным видеть между его коленами картонного болвана, с глазами, оживленными не меньше его собственных. На болване торчал кружевной чепчик, и господин в желтых брюках с большою грациею украшал его лентами. Рядом с ним сидела женщина, толстая, с волосами почти белыми, с лицом сморщенным и серыми глазами, необыкновенно живыми. То была мадам Беш, содержательница магазина и супруга господина Беша, накалывающего банты. Она считала вслух, с чухонским произношением, петли, крючки и пуговицы, когда вошла девушка в синей шляпке. Мадам встретила ее крикливым вопросом:
— Что долго хадиль?
— Не близко посылали! — отвечала девушка. — Вот деньги за чепчик.
Мадам приняла деньги и, считая их, протяжно спросила:
— Гу-ля-ла, а?
— Каролинхен! — нежно пропищал супруг, любуясь оконченным чепчиком.
— Ах, сбиваешь! — сердито крикнула мадам и продолжала считать: — раз рубль, два рубль…
— Каролинхен! хорош ли так? понравится ли их превосходительству?
Господин Беш тоже нечисто говорил по-русски.
Каролинхен с нахмуренными бровями осмотрела чепчик, сосчитала банты, которых оказалось с десяток, и повелительно сказала:
— Легче будет.
— Мало бант! — резко повторила супруга.
Вдруг раздался пронзительный звон колокольчика. Хозяйка, оправившись, кинулась в стеклянные двери с зеленой тафтой, а супруг вытаращил Сонные глаза на «красавицу», которая проворно шила. К ней подсела девушка, уже известная нам, казавшаяся без шляпки гораздо красивее: густые белокурые волосы делали личико ее еще свежее.
— А что? — тихо шепнула она своей соседке: — рябая не бегала под ворота?
— Нет, она кроила, а мадам сердилась.
— Пусть сердится! А меня сегодня какой-то господин провожал; так пристал ко мне!
— Вчерашний?
— Нет; должно быть, богатый: конфет мне купил.
— Ах, не увидели бы!.. где они?
— Нет, я их не взяла.
Лицо мадам Беш показалось в дверях; она кликнула белокурую девушку.
Как только белокурая девушка, приглаживая волосы, скрылась, господин Беш поставил своего болвана, подошел к «красавице» и с словом: «держите» грациозно надел ей на руки моточек шелку. Затем с невыразимо сладкой улыбкой он все подвигался к ней и, наконец, подвинулся так, что девушка невольно отшатнулась; шелк спутался.
— Ах, какой неосторожна! — сердито воскликнул господин Беш.
— Хорошенько ее, Эдуард Карлыч! — злобно проговорила рябая швея.
Господин Беш медленно возвратился на прежнее место к столику и поманил девушку; но, видя, что она не движется, он крикнул: «Подить суда!»
«Красавица» повиновалась, но страшно покраснела: подруги ее перешептывались и двусмысленно улыбались; а рябая швея прошипела вслед ей: «Мотайте! мотайте! вот я мадаме скажу!..»
«Красавица» стояла перед господином Бешем; господин Беш мотал шелк и поминутно распутывал узлы, причем так близко наклонялся губами к рукам девушки, что она чуть не плакала и пятилась прочь; но господин Беш поминутно притягивал ее к себе…
Насмешки подруг становились все громче. Бедная девушка, красная, с заплаканными глазами, стояла ни жива, ни мертва…
Дверь с тафтяной занавеской скрипнула: вошла мадам Беш. Господин Беш стремительно схватил и поставил на колени картонного болвана, будто эмблему своей невинности; а может быть, он надеялся найти в нем защиту против гнева супруги. С мотком в руках «красавица» осталась на прежнем месте.
Окинув испытующим взором сначала господина Беша — с ног до головы, — потом «красавицу», мадам Беш резко скомандовала: «На место!» Девушка с радостью повиновалась. Рябая швея строго погрозила ей пальцем.
Каролинхен горячо заговорила по-немецки, и тоже нечисто. Супруг, потупив голову, слушал молча и собирал рюш. Ссору покончила вошедшая белокурая девушка, которая сказала: «Вот задаток оставили» и подала гневной супруге красненькую. Потом она села на прежнее место и осторожно шепнула своей взволнованной соседке:
— Что, видно, опять к тебе приставали?
— Тише: рябая слушает! — отвечала «красавица», нагнувшись, и будто поднимая лоскуток.
Они замолчали; но лицо белокурой девушки выражало сильное волнение: видно было, что мучит ее желание сообщить подруге важную тайну. Наконец, улучив минуту, она шепнула соседке: «Знаешь ли, кто был?.. он!»
— Ах, а мадам?
— Ничего; она скоро ушла, а мне приказала хорошенько понять, какого ему чепчика хочется.
— Ножницы! — неожиданно крикнула рябая швея и тем положила конец разговору.
Мрачный господин целые дни проводил на тротуаре; каждый раз, когда белокурая девушка выходила со двора, они встречались, как знакомые. Если с ней был узел, он нес за нее, и всю дорогу они горячо толковали.
Случалось, она выходила к воротам, — мрачный господин непременно торчал тут; они менялись короткими словами, и девушка поспешно убегала.
Раз, в воскресенье, она шла с ним под руку, у Большого театра. Он уговорил ее войти в кондитерскую и самым отчаянным голосом приказал подать шоколаду, кофе, мороженого, конфет, пирожков — всего…
— Осчастливьте: скушайте! — говорил он девушке.
— Уж довольно; благодарю; мне ничего не хочется.
— Пить вам не угодно ли? Эй, оршаду! лимонаду! — кричал он в дверь. — Живее, живее!
— Не надо, не надо! право, я ничего не хочу.
— Отчего же вы ничего не желаете? Осчастливьте: скушайте! А вашу приятельницу не пустили сегодня?
— Да Эдуард Карлыч ушел со двора, а уж мадам тогда ее не пускает… А все рябая ей наговаривает. Он прежде за ней ухаживал, а теперь все к нам пристает; так вот ей и досадно…
Девушка остановилась, услыхав в соседней комнате звон колокольчика и мужской голос, требующий рижского бальзама.
— Ах, кто-то пришел! — прошептала она с испугом, доказывавшим, что она в первый раз в кондитерской.
— Не беспокойтесь: никто сюда не войдет.
— Я боюсь, чтоб рябая не пришла! у ней тут близко родные живут. Ах, как она нам надоела: каждый день у меня ссора то с мадамой, то с Эдуардом Карлычем; а все она…
— Вот видите, — с упреком заметил мрачный господин, — а вы не согласны!
— Как можно? я бедная! у меня ничего нет, никого родных нет… как можно!
Девушка заплакала.
Мрачный господин прошелся по комнате, принял перед зеркалом трагическую мину и произнес глухим голосом:
— Я говорил вам, что я с благородным намерением: я прошу вашей руки!!!
— Я бедная! — рыдая, возразила девушка.
— Зато я богат… Что золото, когда тут любовь… любовь! — повторил громогласно высокий господин. — А я вас люблю, обожаю, боготворю-с. Мне ничего не надо, кроме вашей руки, царица души моей!
— Не могу же я оставить одну свою сестру…
— Какую сестру?
— Так я подругу свою называю. Ее, бедную, там заедят!
— Ах, в самом деле! — живо воскликнула девушка; лицо ее прояснилось, и она с такой благодарностью посмотрела на мрачного господина, что он смутился и стал поправлять свои завитые волосы.
— Право, не знаю, как вас благодарить, — сказала тронутая девушка. — Вы так добры, что, верно, не обманете бедную…
Мрачный господин прервал ее страшными клятвами.
— Я вас люблю, сударыня, люблю с благородным намерением, — повторял он, — и если вы согласны, так хоть завтра же переезжайте на мою квартиру с вашей подругой… Я все приготовлю.
— Как можно! я к вам не поеду!
— Ведь вы будете там одни, а я поживу в другой квартире… Не верите мне, так, пожалуй, в тот же день обручимся, свидетели будут и нас окликнут… Согласитесь, осчастливьте!..
Мрачный господин пал на колени и продекламировал с приличными жестами:
Когда с тобой — нет меры счастья,
Вдали — несчастен и убит;
И, словно волк голодной пастью,
Куда ни обращаю взоры, —
(Мрачный господин приостановился, окинул глазами кондитерскую и продолжал:)
Долины, облака и горы —
Все говорит: «Люби! люби!»
Во цвете лет — не погуби!
Не наноси смертельной раны,
Не откажи моей мольбе…
Пусть лучше растерзают враны
И сердце принесут к тебе!..
Он посмотрел на нее долгим, пристальным взглядом: по щекам ее медленно катились
