вылезая из-за стола. — А вам ее нужно? — нагло спросила она, подойдя к горбуну.

— Да-с.

— Извольте, — небрежно сказала хозяйка, видимо рассерженная таким кротким ответом: — из сеней направо, вверх; одна дверь всего.

— Благодарю-с!

И горбун вышел. Хозяйка крикнула:

— Эй, Федя! проводи чужого дядю наверх!

Брат и сестра побежали за горбуном.

— Вот недавно уехал, а уж и начали таскаться, проворчала хозяйка, садясь на свое место.

Доможиров захохотал.

— Неопасно, — сказал он, — ха, ха, ха! Горбун! видали, что ли?

— Велика важность, что горбун!

— Ну, все-таки с горбом… ха, ха, ха!

Доможиров принужденно смеялся: ему хотелось веселить хозяйку, чтоб она снова занялась чаем и предложила ему чашечку.

— Лишь бы женился, она не посмотрит, что горбун, сама всякому готова на шею вешаться.

— Эх, Василиса Ивановна! — с упреком заметил Доможиров, — нехорошо чернить сироту: ведь я вижу, как она живет. Нас с вами сковороду лизать заставят.

— Так я лгу, что ли, по-вашему? а?

И хозяйка вытянулась во весь рост и, дрожа от злости, кричала:

— Так я лгунья? И все из-за скверной девчонки! Спасибо вам, спасибо, Афанасий Петрович! Вот, делай добро людям!

— Полноте, Василиса Ивановна, разве я вам что-нибудь обидное сказал?

— А, так вам кажется, еще мало вы меня обругали? так я буду сковороду лизать? а? Небось, вы ее хвалите, горой за нее, а я ведь тоже сирота!

И хозяйка заревела.

Доможиров подмигнул сыну и в минуту самых жестоких упреков девицы Кривоноговой незаметно удалился. Но и в своей комнате он долго еще слышал, не без сердечного трепета, язвительные крики о том, что грех сироту обижать.

Полинька сидела за работой, не подозревая, что за нее происходит внизу жаркая ссора. Она немного похудела и побледнела; лицо ее, прежде веселое и беззаботное, теперь стало задумчиво. Услышав шаги на лестнице, она приподнялась, думая встретить Карла Иваныча, и очень удивилась, когда перед ней очутился горбун.

С приветливой улыбкой развязно подошел он к руке Полиньки.

— Извините, не обеспокоил ли я вас?

— Ничего-с, сделайте одолжение… Не угодно ли садиться?

Она подвинула стул. Борис Антоныч тотчас же воспользовался им. Сидя, он казался еще меньше; горб его стал заметнее, ноги не доставали до полу. Но он ловко уселся и начал так:

— Як вам, Палагея Ивановна, с маленькой просьбой…

— Очень приятно, — перебила Полинька, успокоенная развязным видом горбуна. — Что вам угодно?

— Если вы только не заняты, я вас попрошу сшить мне халат… из тармаламы; я, знаете, люблю хорошие вещи.

Полинька покраснела и замялась.

— Извините меня… я никогда не шила халатов: слишком велика работа… у меня места мало.

— Мой халат немного места займет, — заметил горбун с тихим, добродушным смехом.

Он смеялся на собственный счет.

— Все равно… да я никогда не шила!

— Что делать, что делать! Не шили, так и толковать нечего… Вот еще я хотел было просить вас обрубить мне платочки и меточку кстати положить, — говорил горбун, вынимая из кармана сверток. — Я, знаете, человек холостой, одинокий, судьба невзлюбила меня и обрекла…

Он не договорил и тяжело вздохнул. Лицо его омрачилось. Полинька была расположена к участию и теперь, больше чем когда-нибудь, сочувствовала всякому горю, особенно одиночеству. Ей живо представилось положение человека, лишенного возможности нравиться женщине, обреченного вечному одиночеству.

— Извольте, — ласково сказала она, принимая платки. — Платки я могу обрубить. Завтра же будут готовы.

— Вы сами изволите занести работу? — равнодушно спросил горбун.

— Я? нет-с! Я никогда своей работы не отношу.

— Как же? неужели все к вам ходят за нею? — с язвительной усмешкой спросил горбун. А,

— Нет, я мужчинам не отношу сама, — быстро отвечала смущенная Полинька.

— А, а, а! так вы боитесь ко мне… хе, хе, хе!

И горбун с наслаждением любовался вспыхнувшим лицом Полиньки.

— Как можно! — возразила она обиженным тоном.

— Как же вы всем сами относите работу, а мне не хотите…

— Я никогда не шила мужчинам… впрочем, я вам пришлю.

— Нет, не надо, — с испугом сказал горбун. — Не беспокойтесь, — продолжал он спокойнее. — Я лучше сам зайду, если только вы позволите.

Он встал со стула, поклонился и снова сел.

— Очень хорошо-с; они завтра будут готовы.

— Не спешите: я подожду, вот мне халат нужнее был: дело немолодое, согреться иногда хочется… хе, хе, хе!.. Полинька готовилась оправдаться, но горбун легким наклонением головы дал ей знать, что совершенно покоряется невозможности, и круто спросил:

— Вы одни изволите жить?

— Одна-с, — отвечала Полинька, обрадовавшись перемене разговора.

— Что изволите платить?

— Двадцать рублей.

— С дровами?

— С дровами.

— Дорого-с, — положительно сказал горбун, осматривая комнату. — А хозяйка хорошая? знаете, иногда потому платишь дороже.

— Да… — отвечала Полинька, не спеша похвалить свою хозяйку.

— Впрочем, знаете, оно, с одной стороны, и недорого, — заметил горбун, продолжая рассматривать комнату. — Жильцов, кроме вас, нет?

— Нет, я одна. Ах, да! еще внизу башмачник живет.

— Непьющий?

— О, как можно! — с живостью возразила Полинька и покраснела, спохватившись, что горбун совсем не знал Карла Иваныча.

Горбун нахмурил брови и пристально посмотрел на нее.

— Вы, может быть, знакомы с ним? — спросил он.

— Да, я его очень давно знаю! — свободно отвечала Полинька.

— Хорошо, что так, а то, знаете, мастеровой народ такой грубый… ругается, дерется.

— Нет…

— Я понимаю, — перебил горбун, — что если он человек хороший, так не станет буйствовать. А то, к слову, я знавал, уж правда давненько, одну старушку, которая жила на квартире, вот как и вы. Раз ночью слышит она, копошится что-то близехонько; повернула голову, глядь — у кровати стоит мужик с огромным ножом и смотрит на нее. Старушка вскрикнула; он зажал ей рот и поднес нож к самому горлу, да и говорит: «Ну, старуха, скорей говори, где у тебя спрятаны деньги?» Она молчит; он опять: «Говори, а не то молись…» и занес нож.

— Ах! — вскрикнула Полинька.

— Он занес нож, а старуха хоть бы пикнула, и даже не шевельнулась…

— Верно, умерла? — торопливо спросила Полинька.

— Позвольте… Как хотите, но когда нож у горла, какой человек не закричит! Даже и мужику показалось чудно, что старуха молчит; нагнулся к ней: она не дышит.

— А как он забрался к ней? верно, она жила внизу?

— Нет, во втором, как и вы.

— Впрочем, я тоже невысоко живу, — сказала Полинька и невольно измерила расстояние.

Горбун продолжал:

— Утром хозяйка постучалась к старушке: не подает голосу. Ей стало страшно, думает человек старый, долго ли до беды? сегодня на ногах, а завтра на столе! Вот она кинулась за доктором, за полицией… Сломали дверь: старуха лежит без языка, глаза налились кровью, — и все на дверь смотрит. Так она пролежала двои сутки. Все стонет, на дверь указывает; слезы так и катятся по желтому лицу. Жаль ее стало доктору! — Надо, — говорит, — посмотреть, чего ей хочется, — и пошел к двери. Старушка чуть не соскочила с кровати, замычала, как зверь, и начала биться. Доктор спросил: — Кто живет за дверью? — «Сапожник, батюшка!» — отвечала хозяйка. — Смирный ли человек? — «Очень, батюшка; около масляницы год будет, как живет, — никаких кляузов нет за ним». Доктор подумал, подумал, да и велел привести сапожника. Долго ждали его, наконец пришел. Доктор сел у кровати больной и позвал сапожника; тот не подходит; доктор прикрикнул: нечего делать, подошел, только все стыдится, точно ребенок. Доктор перевернул старушку, чтобы она могла видеть сапожника. Увидела — да как затрясется, замычит, забьется, — просто со страху все вздрогнули! Сапожник побледнел, покачнулся. Доктор ударил его по плечу, да и сказал: «Душегубец!..» Сапожник так и присел и завыл: «Виноват! окаянный попутал меня, грешного. Всего беленькую ассигнацию нашел!» — Да что тебе за охота пришла красть? — спросил доктор. «А, — говорит, — и сам не знаю; услышал как-то от хозяйки, что старуха деньги копит, меня и начало мучить: украдь да украдь! Так вот, покою ни днем ни ночью нет, работа не спорится. Я, — говорит, — ночи напролет простаивал у дверей: все слушал, спит она или нет. А в одну ночь так, — говорит, — пришло тяжело, словно кто душит; я, — говорит, — и решился, нож взял только постращать…» Все рассказал сапожник у кровати старушки, а старушка тут же богу душу отдала.

— Как страшно! — сказала Полинька. Лицо ее было угрюмо, брови нахмурены.

— Да-с, не всегда хорошо иметь жильца, — заметил горбун, довольный впечатлением, которое произвел на нее, — и долго он смотрел на задумчивое личико Полиньки; наконец его огненные, проницательные взгляды начали конфузить ее.

— Извините: засиделся! — сказал он и встал.

Полинька с радостью встала тоже.

— Я завтра пришлю вам платки.

— Зачем же, зачем? я сам приду, если позволите. А вы извините, что засиделся; я, знаете, человек одинокий: рад, с кем случится поболтать. Прощайте, извините!

И горбун учтиво подошел к руке Полиньки.

Полинька не очень охотно подала ее и поспешно выдернула, почувствовав прикосновение его губ. Запирая за собою дверь, он бросил на нее такой проницательный, долгий и странный взгляд, что она испугалась, но скоро сама улыбнулась своему пустому страху и занялась платками горбуна.

Тихо, как кошка, вошел горбун в кухню к хозяйке, Не замечая его прихода, девица Кривоногова продолжала мыть чашки и ворчать: «Чего доброго, и он посватается; да нет, не бывать этому!..» И она стукнула чашкой по столу, отчего Катя и Федя, торопливо допивавшие холодный чай свой, оба разом вздрогнули.

— Позвольте узнать, нет ли у вас комнаты внаймы? — громко и резко спросил горбун.

Незнакомый, неожиданный голос так испугал хозяйку, что она пошатнулась, а потом начала креститься.

Она, кажется, совсем забыла о горбуне и смотрела на него с изумлением.

— Нет ли комнаты внаймы? — повторил он.

— Все заняты! вы разве видели билет на воротах? — с сердцем отвечала хозяйка.

— Так-с… я мимоходом спросил… славные комнаты, и дешево.

— А вы почем знаете? — спросила хозяйка несколько мягче.

— Я сейчас был у вашей жилицы: так она сказывала…

— А вы изволите ее знать? она вам знакома?

— Не ваши ли деточки? какие хорошенькие! — заметил горбун, не отвечая на вопрос.

— Нет-с, на хлебах держу, за такую малость, что, право, не стоит и возиться; да, знаете, сердце у меня такое доброе.

И хозяйка просияла; она готовила своему сердцу страшные похвалы в виде упреков; но горбун помешал ей вопросом:

— Не вашего ли супруга я имел удовольствие видеть