палкой, Карл Иваныч, как помешанный, кинулся к двери и растворил ее настежь.
Увидав чашку на столе, Тульчинов заботливо посмотрел в нее и, качая головою, сказал:
— Упрям, упрям!
Они вышли на парадное крыльцо, куда уже были поданы дрожки.
— Нет, брат, не нужно: я пешком пойду, — сказал Тульчинов кучеру.
Башмачник вскрикнул.
— Что ты? что с тобою?
— Далеко, очень далеко… не скоро дойдем.
— Куда торопиться? нас не обедать ждут. Торопиться можно и даже должно, — заметил старик с важностью, — только на обед: тот, кто опаздывает к обеду, грубейший невежда. Ну, пойдем.
И старик пошел, постукивая палкой, но вдруг остановился и, улыбаясь, стал прислушиваться.
Нежное мычание коровы доносилось со двора, только что покинутого ими. Старик воротился.
— Куда вы? — с ужасом спросил башмачник, заслоняя ему дорогу.
— Сейчас, сейчас! забыл заглянуть на двор: что-то у меня там делается?
И старик вошел в калитку, а несчастный башмачник опустился на ступеньки крыльца.
Тульчинов расхаживал по своему двору, заботливо и гордо осматривая, все ли у него в порядке. Каждому животному умел он сказать какое-нибудь приличное приветствие. Особенно пленил его один поросенок: толстый, белый, со сквозившими ушами и лапочками. Поймав его и поглаживая, старик с умилением смотрел ему в глаза, едва заметные. Скоро явился и Артамон Васильич. Барин и повар долго молча любовались поросенком.
— Хорош! — заметил, наконец, в упоении Тульчинов.
— Очень хорош-с! — отвечал повар.
— Уши-то, уши! точно у какой-нибудь красавицы; а лапки? право, у иной дамы ручки не бывают так нежны. Ну, а что наш барашек? не пора ли его?
— С недельку надо еще обождать-с, зато будет — сливки! — глубокомысленно отвечал Артамон Васильевич.
— Ладно, ладно, подождем, изволь, Артамон Васильич! Ну, а что ты мне дашь сегодня позавтракать? я вот моцион сделаю; что-то вкус не…
Но старик не договорил: он, стал чмокать губами и, наконец, радостно сказал:
— Лучше, гораздо лучше! а вот Карлуша совсем было испортил мне аппетит… ну, да вот прогуляюсь. Смотри, Артамон Васильевич, полегче что-нибудь.
Тульчинов отправился к калитке. Увидав башмачника, прислонившего голову к стене, он коснулся его своей палкой и сказал:
— Что, заснул?
Башмачник вскочил, и они, наконец, пошли.
— Тише, тише! куда бежишь? — поминутно говорил старик башмачнику, не поспевая за ним, но, убедившись, наконец, что нет возможности обуздать его, кликнул извозчика.
В нескольких шагах от дома горбуна башмачник вскочил и побежал, показывая извозчику, чтоб ехал за ним.
Калитка была не заперта, крыльцо также. Тульчинов и башмачник свободно вошли в прихожую, потом в залу, где некогда горбун принял в первый раз Полиньку. Здесь Тульчинов приостановился, покашлял; но никто не выходил им навстречу. Они пошли далее и миновали несколько комнат, закрытых ставнями с вырезанными сердцами, сквозь которые проникал дневной свет, дававший возможность видеть разнохарактерную мебель и вещи, наполнявшие комнаты: бронзовые часы, картоны, огромные кипы книг, перевязанные веревками.
— Сколько нужно было ему пустить по миру семейств, — с грустью заметил Тульчинов, — чтоб загромоздить так свои комнаты!
Продолжая подвигаться вперед, они очутились в темном и длинном коридоре; долго шли они и, наконец, увидали дверь, не совсем плотно притворенную.
— Послушай, — сказал старик башмачнику, — не входи туда; я буду один говорить с ним.
Он заглянул в дверь и увидел комнату, которая поразила его страшным беспорядком: бумаги были разбросаны по полу; между ними валялся разбитый фонарь; на письменном столе лежала шинель, стояли две догоравшие свечи, боровшиеся с дневным светом, проникавшим сквозь щели спущенных стор. Перед столом сидел горбун; лицо его выражало сильную внутреннюю тревогу; он держал в руке небольшое колечко и не спускал с него глаз. Услышав шорох за дверью, горбун сердито спросил:
— Кто там?
Погрозив пальцем башмачнику, Тульчинов смело вошел в комнату.
Горбун быстро вскочил с дивана и с удивлением посмотрел на Тульчинова, который оглядывал его с ног до головы презрительным взглядом. Горбун смутился, потупил глаза и, поклонившись, с холодной учтивостью спросил:
— Чем я обязан чести видеть вас у себя?
Тульчинов молчал. Он пристально смотрел на портрет, висевший над диваном. На портрете была изображена красивая молодая женщина в верховом платье. Позолоченная рама была очень искусно сделана и украшена гербами.
— Это как попало в твои руки? — строго спросил Тульчинов, указывая на портрет.
Горбун злобно посмотрел на портрет и молчал.
— Чтоб сегодня же он был снят, — повелительно сказал Тульчинов, не спуская глаз с портрета.
— Могу вас уверить, что, кроме меня, никто не входит сюда, — робко произнес горбун.
— Тебе-то и не должно его видеть! Да и как мог попасть к тебе фамильный портрет? а?
— Он был заброшен: я…
Тульчинов усмехнулся.
— Заброшен? Ты, пожалуй, скажешь, что и деньги, которыми ты набил свои карманы в их доме, были тоже заброшены.
— Вы, кажется, изволите знать, — отвечал горбун, сдерживая злость, исказившую его лицо, — что не я, а, напротив, у меня было взято.
— Я чту память…
— Замолчи и не трудись высчитывать свои добродетели, которых ты никогда не имел! — сказал Тульчинов и, указав на портрет, повелительно прибавил: — Чтоб завтра же он был отослан по принадлежности!
Тульчинов прошелся по комнате, остановился перед горбуном и, не спуская с него глаз, спросил:
— Скажи, зачем ты держишь у себя девушку?
— Какую девушку?
— Ты не знаешь? ну, я скажу тебе: ту, которую подлым обманом завез в свой дом. Говори, где она?
— Вот как справедливы все ваши обвинения, — отвечал горбун. — Обмана никакого не было, девушку я не увозил. Она точно была здесь… по доброй воле… и уехала, когда ей вздумалось. Теперь она давно дома.
— Лжешь! она у тебя: со вчерашнего дня ее нет дома.
— А если и нет, чем же я виноват? Может быть, она у кого-нибудь ночевала, — с цинической улыбкой прибавил горбун.
— Ты гадок! — сказал Тульчинов.
— Вы точно знаете, что ее нет дома? — спросил горбун, в лице которого появилось легкое беспокойство.
— Говорю тебе, что знаю. Сегодня в десятом часу мне пришли сказать.
— В десятом часу? — повторил горбун встревоженным голосом и стал рассчитывать по пальцам. — Не может быть! Впрочем, — прибавил он спокойнее, — она, верно, у Кирпичовой.
— Лжешь, лжешь! — вскрикнул башмачник, вбежав в комнату и кидаясь к горбуну. — Ее нет у Кирпичовой. Она у тебя, у тебя! Говори, где она спрятана?
Горбун побледнел.
— Постой, не кричи! — сказал он повелительно, схватив руку башмачника. — Отвечай мне: ты точно знаешь, что ее нет у Кирпичовой?
— Да, да! Кирпичова сама приходила к ней, искала ее. Я работал, — она пришла, бледная…
— Сегодня? — спросил горбун дрожащим голосом.
Ужас обезобразил лицо горбуна. Он опять принялся торопливо считать по пальцам и соображать, а Тульчинов и башмачник с недоумением наблюдали судорожные его движения, не спуская глаз с его бледного лица. Больше минуты длилось молчание.
— Так ее нет ни дома, ни у Кирпичовой? — наконец спросил горбун.
— Нет, нет! — сказал башмачник. — Полно притворяться! Ты сам лучше знаешь, где она. Говори же! выпусти ее.
И он метался около горбуна с своими вопросами, хватал его за плечи, повертывал, стараясь заставить говорить. Но горбун не отвечал ему, не защищался, не отталкивал его. Выражение ужаса до высочайшей степени возросло в лице его; он как будто обезумел и бессмысленно озирался кругом, широко раскрыв свои большие глаза.
— Где же, где же она? — отчаянно повторял башмачник, продолжая тормошить его.
— Где, где? — наконец с бешенством сказал горбун, оттолкнув его прочь. — Тебе очень хочется знать?.. на том свете!
— Она умерла? — спросил Тульчинов.
— Ты убил ее? — воскликнул башмачник и кинулся к горбуну; но силы ему изменили, он пошатнулся и чуть не упал.
Поддержав и уложив бесчувственного башмачника, Тульчинов, сильно встревоженный, обратился к горбуну.
— Что ты сделал с несчастной девушкой? — спросил он.
Горбун не отвечал. Он схватил свечу и пристально осмотрел комнату: подходил к каждому углу, заглянул под диван; потом перешел в другую комнату и так же пристально осмотрел ее; потом осмотрел и третью. Тульчинов следовал за ним. Наконец пришли они в ту комнату, где незадолго горбун старался соблазнить Полиньку своими сокровищами. Здесь было все еще в большем беспорядке, чем оставил он тогда: крышки сундуков подняты, дорогие меха и шубы разбросаны по полу, кипы книг стащены на середину.
— Ищите, ищите! — кричал горбун Тульчинову, расхаживая между сундуками, стряхивая шубы, раздвигая кипы книг.
— Нет, — наконец сказал он слабым, отчаянным голосом. — Нигде нет…
Он прислонился к высокой кипе книг и тяжело дышал.
— Значит, ты спрятал ее в другом месте? — сказал Тульчинов, приближаясь к нему.
Горбун вздрогнул.
— Вы мне не верите? — сказал он с упреком. — Правда, я ничем не заслужил вашей доверенности! Я всегда стоял в таком положении, в котором удобно снискивать только презрение.
Тульчинов с удивлением слушал горбуна: он, казалось, не ждал от него ничего подобного. Но голос горбуна вдруг перервался. Он, видимо, изнемог и едва держался на ногах.
— Сядь, — сказал ему Тульчинов, с неприятным чувством замечая, как мертвая бледность все больше и больше распространялась по его лицу.
Горбун оставил свечу, сел на книги и повесил голову; дыхание его было тяжело. Долго длилось молчание.
— Скажи, что сделалось с девушкой? — тихо спросил, наконец, Тульчинов.
— Что сделалось? — слабым голосом повторил горбун. — Не знаю, — продолжал он, останавливаясь на каждом слове, — но боюсь, не сделалось ли чего ужасного… Послушайте, и вам все скажу. Я ее безумно люблю, и страсть извинит мой поступок. А если и нет — все равно! Она точно была обманом привезена ко мне; я запер ее в особую комнату, крепко запер и ушел к себе. Было двенадцать часов. Я ходил, сидел, пробовал писать, считать: не писалось, не считалось. Я вскакивал, смеялся и плакал, скрежетал зубами. Страсть поминутно омрачала мой рассудок. Я схватывал ключ и свечу и шел к той двери; но вдруг мне приходило на мысль, что она единственная женщина, которая не смеялась надо мной, что она была добра и ласкова со мною… и я ставил свечу и далеко бросал от себя ключ… Наконец и стыд, и сожаление — все замерло во мне: кипела одна дикая страсть, я схватил свечу и, задыхаясь, бегом кинулся к той двери. Я отворил ее… я вошел…
Горбун остановился и перевел дух.
— Ну? — с ужасом сказал Тульчинов.
— Тут случилось обстоятельство невероятное, непостижимое, — отвечал горбун: — я не нашел ее в комнате!
— Видно, ты
