сказать, народец!

Антип посмеялся.

— Ну, а крещеные лучше живут? — спросил Каютин.

— А как сказать? Да, почитай, так же! Живут они в юртах; а юрты разделены по семействам, — ни дать ни взять — стойла; печей нет, а глиняные очаги, окна обтянуты налимьей шкурой… Я видел, как они праздник справляли: перед юртами столы поставлены — мясо, рыба, вино, пиво; и мужчины, и бабы все напились и потом принялись драться вповалку.

Так беседовали Каютин и Хребтов, загнанные зловонным дыханием дельфина вниз; как вдруг судно сильно покачнулось, послышался страшный треск и потом глухой рокот.

— Вот те и раз! знать, на кошку (мель) попали! — сказал Хребтов и кинулся наверх. Каютин за ним.

Хребтов угадал. Обе лодьи стояли действительно на мели, и, что всего хуже, «Надежда» сильно погнулась на один бок.

— Не робей, ребята, — закричал Хребтов, вбегая в толпу оторопевших и бестолково суетившихся товарищей, — нечего даром время терять. Обмеривайся — глубоко сидим в воде? Да что там, ребята, отчего наша лодья боком сидит! Камень, что ли, под ней…

— Камень! — дрожащим голосом отвечал Водохлебов, лоцман «Надежды», плечистый и коренастый мужик лет тридцати.

— Камень… — повторил задумчиво Хребтов. И бледный Каютин, не спускавший глаз с своего путеводителя, которому вверил свою судьбу, заметил легкое беспокойство в его голос! — Так что ж! — продолжал смелее Хребтов, — бог даст, стянемся и с камня…

— Куда стянуться, Антип Савельич, — заметил Водохлебов, — станешь стягиваться, а тут, глядишь, камнем дно разрежешь. Вот тебе и будет лодья: только и видели!

— Ахти, беда! еще беда! — закричал в ту минуту обмеривавший глубину кормщик Сажин, малый лет девятнадцати, еще в первый раз пускавшийся вместе с своим отцом, старым и опытным мореходом, в такое дальнее и отважное плавание. — Отлив начинается! Вон, гляди, всплески пошли.

— Вот беду нашел! такие ли беды бывают, — крикнул Хребтов, оглядывая море вокруг. — И впрямь, отлив будет, — сказал он, раздумывая, — вишь, какие россыпи (буруны) пошли. Ну, что ж? слава богу! прискучило вам, рабам божиим, все водой плыть, клочка земли не видать: вот и посуху погуляем!.. ха, ха!

Антип посмеялся. В самом деле скоро около судов начала обозначаться песчаная мель; по мере убыли воды она все увеличивалась, и наконец образовалось большое песчаное поле, среди которого стояли суда наших промышленников, глубоко врезавшись в рыхлый песок.

— Ура, ребята! Долой с палубы! — скомандовал Хребтов, спрыгивая с ловкостью кошки с высокой лодьи в мокрый песок и становясь прямо на ноги. — Вслед за ним разом спрыгнуло несколько человек, и пока они барахтались еще руками и ногами в песке, на смену им подоспели уже другие. Только немногие спустились осторожно, и к числу их принадлежал Каютин, у которого рябило и беспрестанно темнело в глазах, а сердце стучало так громко и часто, что превосходный хронометр, которым он запасся, пускаясь в морское путешествие, никак не мог поспеть в такт.

До пятнадцати собак, бывших при наших мореходах, тоже спрыгнули с судов и рассеялись по случайному острову.

— Осматривай судно! — закричал Хребтов.

Все кинулись к «Надежде». Подводная часть лодьи была совершенно цела, но почти под кормой находился огромный камень, прилегавший более к правому боку, отчего лодья сильно погнулась влево и грозила опрокинуться при малейшем дурно рассчитанном движении.

Долго оглядывали лодью мореходы, долго судили и рядили, как безопасно стянуть ее с камня, но средства не придумали: при усиленном движении, которое требовалось употребить, чтоб сдвинуть лодью, камень неизбежно угрожал прорезать дно… тогда прощай лодья, а с нею прощай и успех предприятия! Придется бросить сруб избы, заготовленный на случай зимовки, придется бросить даже часть припасов, чтоб только поместить людей с двух судов на одно. Как же тогда зимовать? чем питаться? смерть с голоду угрожала промышленникам, в случае если льды, которые, по расчетам Антипа, скоро должны были показаться, не дозволят им возвратиться в ту же осень домой. Итак, иные уже видели необходимость возвращения. Предприятие гибло в самом начале!

Скоро почти всеобщее уныние распространилось между мореходами, и тем ужаснее подействовало оно на Каютина, что люди, набранные им, как он удостоверился по многим опытам, были далеко не робкого десятка. Печально стояли они вокруг красивого судна, обреченного гибели, и только полушепотом сообщали друг другу невеселые свои замечания. Казалось, и самые собаки разделяли их уныние. Обрадовавшись в первую минуту острову, они весело бегали и обнюхивали его, а потом вдруг уселись в разных концах песчаной площади, и, подняв унылые морды к морю, тихонько выли, как будто хотели дать знать, что с своей стороны тоже не ждут ничего хорошего от этой остановки посреди моря.

— Валетка! — закричал Хребтов.

И его поджарая, проворная собака в несколько прыжков очутилась около него.

— Не вой, дурак! — сказал он, ласково ударив ее по морде,

Собака посмотрела на него и завыла еще жалобнее.

— Не вой! — сердито и повелительно повторил Хребтов.

Собака умолкла и стала ласкаться к хозяину.

Каютин знал, как Антип любил свою собаку, и по его грозному крику убедился, что опасность велика. Душа его заныла и заболела сильней, чем когда-нибудь.

— Нет, Антип Савельич, — сказал он Хребтову, подавляя слезы, — нечего напрасно раздумывать. Видно, мне на роду написано вечное несчастие.

Хребтов ничего не отвечал. Оглядев его долгим взглядом, значение которого угадать было невозможно, он медленно отошел на другую сторону лодьи. Надо отдать ему справедливость, он один не терял присутствия духа; шмыгал около лодьи, то нагибался, то вскакивал на нее, оглядывал ее со всех сторон, оглядывал роковой камень, мерял, рассчитывал и частенько потирал свой неширокий лоб, как будто вызывая оттуда вдохновение; голубые блестящие глаза его бегали с необыкновенной живостью; он слегка покусывал свою верхнюю губу, отчего усы его были в непрерывном движении, как у зверька, чавкающего свой корм.

Была тишина, какая только может быть среди моря. Всякий делал свое. Кто тихо творил молитву, поручая судьбу свою богу, кто сбирал на память раковины и камни. Три самоеда, бывшие в числе людей экипажа, отошли поодаль, поставили своих болванчиков и стали по-своему просить защиты у своих богов.

— Такие ли бывают несчастия? — раздался вдруг голос Антипа. И столько в нем было силы и уверенности, что все невольно обратили к нему глаза, полные надежды.

Каютин радостно встрепенулся. Скептическое восклицание морехода, уже однажды — в памятную минуту — так болезненно потрясшее его душу, теперь произвело на него совсем другое действие: луч безотчетной надежды сверкнул в нем, и он радостно подбежал к Хребтову и вопросительно смотрел на него. И вся дружина Каютина столпилась около Хребтова, и на лицах всех выражалось тревожное ожидание.

— Копай яму у самого камня! — громовым голосом скомандовал Хребтов.

— Ура! — грянули в ответ ему товарищи так радостно и громко, что слившиеся голоса их покрыли на минуту яростный шум бурунов, окружавших мель, и даже шум всего моря.

— Ура! — повторил невольно и Каютин, еще не понимая хорошенько, в чем дело.

— Что такое? — спросил он у близ стоявшего лоцмана Водохлебова.

— А яму выкопать подле камня, — отвечал радостным голосом лоцман.

— Что ж будет?

— А то, — отвечал за лоцмана Хребтов, подскочив к Каютину и остановив на нем глаза с своим обыкновенным ясным и ласковым выражением, — а то, батюшка Тимофей Николаич, что как выкопаем яму у самого камня, так и делу конец! Только надо так копать, чтоб камень не упал прежде, чем начнется прилив… Слышите, ребята!.. Вот как вода станет прибывать, так его волной сшибет в яму; ну, а уж вода сделает свое дело: не даст лодье свернуться набок, когда камень из-под нее вынырнет…

Каютин бросился обнимать Хребтова.

— Спасибо, спасибо, Антип Савельич! — говорил он тронутым голосом.

— А пожалуй, и не за что, — отвечал Хребтов. — Дивлюсь я, как мне сразу в голову не пришло! А штука, кажись, простая.

— Уж так проста, так проста, Антип Савельич, — сказал Водохлебов, проходивший мимо них, — что подлинно дивишься, как любому не пришло….

— Простое-то всего труднее и приходит в голову, — заметил Каютин.

— Валетка! Валетка!

Хребтов, нагнувшись, ласкал уже свою собаку, стараясь скрыть небольшое смущение, которое появилось в его лице.

Между тем работа уже кипела, — и в час была готова могила громадному камню, может быть не раз сокрушавшему суда бедных промышленников, пока дивная находчивость русского человека не восторжествовала над его сокрушительной силой.

— Слава ей, этой дивной находчивости! — сказал сам себе Каютин, к которому в одну минуту возвратились и сила, и бодрость, и все надежды, одушевлявшие его. «Как бы расцеловала его Полинька, — подумал он, провожая глазами Хребтова, вмешавшегося уже в толпу работающих, — если б знала, что он для меня теперь сделал!»

И Каютин задумался о Полиньке и о той минуте, когда он приведет к своей невесте невысокого чернобородого мужичка, с пробивающейся сединой, с маленькими сверкающими глазами, с умной и немного лукавой улыбкой, и скажет ей: «Полюби его! это мой лучший друг! это спаситель мой! это тот, кому ты обязана моей жизнью, нашим богатством и нашим счастьем!»

И Каютину уже казалось, что та минута близка, что он идет навстречу к своей Полиньке; но вдруг он всмотрелся кругом — ничего, кроме моря и моря! ничего, кроме пенящихся, разбивающихся, воющих и глухо клокочущих волн! А посреди их две небольшие лодьи и несколько человек, затерянных в этом необъятном пространстве вод… На какое расстояние отделен он от Полиньки, от всего остального мира и человечества. Страшное расстояние! Даже воображение отказывалось определить его.

Господи! Господи, что же будет, когда опять увидит он себя среди людей, в Петербурге, в Струнниковом переулке, в светлой, уютной комнатке Полиньки? Слезы градом брызнули из глаз Каютина.

— Костер готов! прикажете зажигать? — раздался над ухом его голос кормщика.

— Зажигай!

Хотя был еще день, но туман, почти беспрерывный в той стране, так густо и мрачно висел над морем, что костер был вовсе не лишний. Каютину хотелось, чтоб рабочие его после тяжкой работы хорошенько отдохнули, пользуясь временем отлива. Снесены были к костру лучшие припасы, бывшие на судах, заварили чай, принесли водки и рому. Скоро промышленники дружно уселись вокруг костра и предались отдохновению.

Согретые чаем, которого благодетельную силу может оценить вполне только тот, кому случилось дышать туманами и сыростью полярных стран, оживленные ромом, счастливые чудным избавлением лучшего своего судна, промышленники скоро предались самой шумной, искренней веселости. Раздалась заунывная русская песня, а кормщик с «Запасной», Демьян Путков,