милости какие-то важные бумаги; я снарядил при мне находившегося Федора…»

Тульчинов далее не читал письма. Он бросил его на стол и поспешно распечатал пакет от Авдотьи Петровой Р***. Писала она в своем письме следующее:

«Я чувствую, что конец мой близок… облегчите великую грешницу и помогите ей загладить преступление, которое она так долго скрывала. Тридцать четыре года тому назад, августа 17 числа, в девять часов вечера, в сенях вашего дома был подкинут младенец мужского, пола, с письмом несчастной матери, которая умоляла вас призреть сироту; собственными руками положила я младенца, только что родившегося, в ваших сенях. Вы, как христианин, исполнили свой долг – воспитали сироту; но где он теперь? и что с ним? Да поможет вам бог соединить сына с отцом. Да! я страшная грешница: лишила его, по просьбе несчастной матери, законного отца. По адресу на моем письме к отцу вашего питомца, вы отыщите его и снимите с моей души тяжкий грех. Духовную мою прошу вас передать тому, кого я лишила отца; если же мой грех так ужасен, что кто-нибудь из них уже умер, то прошу – вас передать ее наследникам вашего питомца; знаю, что старый домишко, может быть, вместе со мной рухнется, но все-таки земля стоит хоть что-нибудь. Вот намедни у исправника торговали его бывший огород и очень выгодно давали. Земля здесь дорожает.

Сжальтесь над бедной страдалицей, которая на смертном одре молит вас помочь ей очистить свою грешную совесть. С низким почтением пребываю и проч,

Авдотья Р***».

По мере чтения лицо Тульчинова хмурилось все сильнее и сильнее, но когда он прочел адрес письма Авдотьи Петровны к отцу его питомца, он пришел в страшное волнение; тотчас же приказал давать одеваться, закладывать лошадей и, расхаживая скорыми шагами по комнате, повторял:

– Боже! какой случай, какой случай!

Однакож как ни был он встревожен, а не забыл, что обед не был еще заказан.

– Ну, Артамонущка, скорее, ну, соус! – говорил он, одеваясь. – Скорее! – кричал он в то же время и Якову, а потом восклицал: – Ну, кто бы мог подумать?.. Ну, а жаркое?.. Да что же ты? – чуть не со слезами спросил Тульчинов, заметив, что повар совершенно растерялся, щелкал пальцем за спиной и покусывал губы.

– Ну, шляпу! – и, надев шляпу, Тульчинов с упреком сказал повару:

– Грех тебе на старости лет быть рассеянным, а еще ты знаешь, что первое достоинство талантливого повара – точность…

Повар готовился оправдываться, но Тульчинов поспешно вышел.

Действие переносится в серенький деревянный домик в переулке с бесконечными заборами. Горбун сидел в своем кабинете, у стола, обложенный бумагами и счетами. Он радостно потирал руками, поглядывая на итоги подведенных счетов. Но понемногу лицо его начинало омрачаться, и, облокотясь на стол рукою, он задумался О чем? о Полиньке! других мыслей он не имел с той минуты, как задумал обладать ею. И чем более являлось препятствий, тем сильнее кипело в нем упорное и невольное желание достичь своей цели. Он углубился в самого себя и, спрашивая свою совесть, не мог сознаться, что все его поступки против нее были низки, бесчеловечны, что всех слез, пролитых ею с той минуты, как они познакомились, – он один причиною! Горбун вздрагивал при этой мысли и, будто оправдываясь перед кем-нибудь, бормотал: «Сама виновата! зачем ты дала мне почувствовать в первое время нашего знакомства, что меня можно терпеть! зачем ты приняла участие в моем одиночестве? зачем мне дала почувствовать своей чистотой сердца все, что во мне было гнусного? Горбун тихо засмеялся и взял листок газеты, где было публиковано, что купец Василий Матвеев, сын Кирпичов оказался несостоятелен, и что на днях товар и имущество его будут продаваться с аукционного торга. Горбун в сотый раз прочел эти строки, и не спуская с них глаз, сказал:

– Ну, теперь посмотрим, упрямое дитя! Тебя выгнали, ты голодна, тебе некуда голову приклонить, тебя все оставили, жених бросил, не пишет больше! а несчастная твоя подруга с голодными детьми проклинает тебя! хе, хе, хе!.. Нет, нет! я разве умру, так прощусь с мыслью моей видеть тебя у моих ног. Да! и будешь ты меня целовать, миловать…

Горбун побагровел и склонил голову на стол. Много выстрадал он от своей дикой страсти; злобная его натура не могла и не хотела обвинять самого себя, он приписал всю вину Полиньке и тем свирепее ожесточился против нее и мстил ей за пренебрежение его любви. Оставшись один в небольшой комнате на Козьем болоте, он, не притворяясь, слег в постель от злобы, что ему помешали исполнить давно преследуемый план. Он упал духом и уже готов был отказаться от своих видов на Полиньку, как вдруг странное стечение обстоятельств крепко связало судьбу Полиньки с его интересами. В доме, куда он же поместил ее чрез Анисью Федотовну, в надежде, что она испытает там много горя и унижения, Полинька нашла ласку и покровительство, живет в довольстве… Но она в его власти, судьба ее у него в руках… он торжествует! Дни и ночи разыскивает он тайну рождения Полиньки, очевидно связанную с другой роковой тайной, глубоко хранимой, но известной ему. Сначала он сам сомневался в успехе своего дела, но случай все рассказал ему. Дарья в кругу своих многочисленных кумушек часто вспоминала о Кате, о Палаше – ее дочери, которая исчезла бог весть куда. Много денег передавал горбун, много обегал разных старушонок, пока, наконец, напал на след лоскутницы, в руках которой была разгадка тайны. Овладев, наконец, ею, он хладнокровно придумал зверский план. Сначала угрозами, обманом хотел склонить Полиньку принадлежать ему, а уж потом ему нетрудно было бы держать ее всю жизнь в своей власти, имея в руках тайну ее рождения. Полинька осталась верна себе, и он решился мстить! Месть была довольно жестокая. Из довольства Полинька впала вдруг в нищету; притом тайна, думал он, осталась неизвестна ей: она, верно, плачет и терзается, считая Бранчевскую своей матерью. Пусть плачет! пусть терзается! Чем больше узнает она нужды и горя, тем скорей поймет свое безрассудство, раскается…

Так думал горбун. Размышления его были прерваны приходом Харитона Сидорыча, бывшей правой руки Кирпичова. Перечумков, против обыкновения, был весел; опухлое лицо его слегка опало.

– Что? – сказал горбун после первых приветствий, указывая на газету с именем Кирпичова. – Выпустили из тюрьмы, поотдохнул там от кутежа? хе, хе, хе!

– Да что, Борис Антоныч, внесите кормовые – опять поступит; полно скупиться! поживились-таки от него, не жаль и кормить… ха! ха! ха!

Долго и отвратительно смеялись они. Наконец Правая Рука униженно сказал:

– Ну, батюшка Борис Антоныч, изволили видеть мою усердную службу, довольны ею? Право, чего у вас понапрасну кладовые-то книгами завалены? начните подумавши, – и его книги скупить можно. Как откроете магазин, так я день и ночь буду стараться, рубль на рубль пользы представлю. Я уж знаю все, как следует делать, чего хочет и публика… в ваших руках будет вся книжная торговля!

Горбун лукаво глядел на Правую Руку, барабаня пальцем по столу.

– Ну, а зачем же ты свой-то магазин не повел так? хе, хе, хе!

– Что говорить, Борис Антоныч, – отвечал Перечумков, – дело прошлое, молодость… глупость.

– Хе, хе, хе! молодость! ох мне эта молодость! Ну, мы еще поговорим после; я ведь толку в книгах не знаю!

– Уж будьте покойны, – с жаром перебил Правая Рука, – я поведу дело на славу, не ударю себя лицом в грязь; вам ничего и не нужно знать: только счета будете пересматривать.

– Хорошо, хорошо! ну а что, его жены не видал?

– Видел вчера. Забилась, сердечная, бог знает куда, за Тучков мост; домишко еле держится…

– Что, плачет?

– У, как горько! я пришел, она и ну меня проклинать: вы, говорит-с…

Правая Рука остановился.

– Ну, говори, говори! – подхватил горбун, усмехаясь. – Небось, бранится? известно, коли баба разозлится, не жди хорошего!

Правая Рука, улыбаясь, продолжал:

– Вы, говорит, с этим… Добротиным погубили нас, – и Василия Матвеича, и меня, и детей наших по миру пустили!

– Хе, хе, хе! А что, о ней не упоминала? а? – спросил горбун.

– Нет.

– Так если опять поедешь, скажи, знаешь, мимоходом, что она у меня сидит вместе, дескать, счета сводят.

– Хорошо-с, извольте… ну а насчет магазина что же?

– Экой пристал! подожди, дай мне сообразиться, и денег нет столько! – сердито сказал горбун.

Правая Рука недоверчиво поглядел на него и, низко кланяясь, сказал:

– Так завтра понаведаться прикажете?

– Ну, зайди, зайди! да не забудь, так и скажи: что мол, считает с ним. Хе, хе, хе!

Перечумков ушел, а горбун долго смеялся, потирая руки, как человек совершенно счастливый. Послышался стук в дверь, которая, впрочем, была полураскрыта; горбун вздрогнул.

– Войдите! – сказал он сердито, – дверь не заперта.

На пороге появился гость, совершенно неожиданный, судя по удивлению горбуна. То был Тульчинов.

Горбун в смущении низко кланялся. Запыхавшийся Тульчинов сел у стола и, указывая горбуну на его прежнее место, сказал:

– Сядь, братец. Я пришел переговорить с тобой по важному делу; ты устанешь стоять.

Горбун пугливо поглядел на него: он вспомнил, по какому важному делу с год тому назад Тульчинов уже приходил к нему.

– Ну, скажи мне, ведь ты был женат? а?

– Был-с! – свободно вздохнув, отвечал, горбун.

– Это было лет тридцать с лишком назад?

– Так-с точно, слишком тридцать лет.

– Ты жил тогда в У** губернии?

– Так-с.

– И женат был всего около году?

– Да-с, – отвечал горбун, пытливо поглядев на Тульчинова и сделав смиренную физиономию, – бог лишил меня молодой и очень доброй жены.

– У тебя были дети?

– Нет-с… Но позвольте узнать, для чего вам желательно знать…

– Нужно! – лаконически отвечал Тульчинов и, вынув из кармана письмо, заглянул в него.

– Ты много мучил свою жену? – спрашивал он. – Ты оскорблял ее низкими и несправедливыми подозрениями, когда она была беременна? она уехала от тебя?

– Господи! кто вам таких ужасов насказал? мы жили дружно и согласно.

– Лжешь!

Горбун вздрогнул.

– Говорю тебе, что ты лжешь! Говори всю правду. Теперь поздно и бесполезно, да и трудно скрыть от меня истину.

– Она… она, знаете, капризная была; но я с ней хорошо обходился, – запинаясь, начал горбун.

– Отвечай на мои вопросы! Ты довел ее до того, что она бежала от тебя?

Горбун почти незаметно кивнул головой.

– Ты ее, нашел уже при смерти больной?

– Да, она по неопытности поехала на телеге беременная… и выкинула, а потом и сама умерла