тем уведомлю гувернеров, чтоб их не отпускали… (Уходит.)
Некоторые из учеников. Господин Шпринк, мы не виноваты; заступитесь за нас; попросите господина Миллера.
Ваня. Гу! Гу! ш! ш! ш! (Он всячески старается увеличить шум в комнате.)
Шпринк (с гневом). Что это значит! Вам мало этого наказания! Тише!
Топает ногой, Ваня тоже топает.
Кто это?
Все молчат.
Нет, с вами нельзя поступить как с добрыми детьми. Тише! Господин К., говорите урок.
Один из учеников (захлебываясь от слез). Я не могу отвечать моего урока, потому что у меня вчерась книга пропала…
Шпринк (сердится). Хорошо, я запишу, что вы не знаете! (К другому.) Говорите вы!
Другой ученик. У меня в книге та страница, на которой нынешний урок, залита чернилами…
Шпринк (бесится; бьет звонок; он берет шляпу, уходя). Нет, это вам не пройдет даром! Я настою на том, чтоб вас не пустили домой…
Явление 7
Ваня, Митя и прочие ученики.
Хор учеников.
За что мы страдаем, за что мы страдаем,
Один кто-нибудь напроказил из нас,
А все наказанье его разделяем,
И капают слезы невольно из глаз;
Что маменька скажет, сестрицы что скажут,
Когда не придем мы на праздник домой!
На наши гостинцы с насмешкой укажут
И их уберут до субботы другой!
За что нас постигло такое несчастье!
Мы думали праздник роскошно провесть
Меж дружбы привета и ласки участья,
А нам не дадут здесь, пожалуй, и есть.
Нет, это ни на что совсем не похоже!
Кому ж мы обязаны этой бедой!
Что всё это значит? О боже, о боже!..
За что не пойдем мы назавтра домой!..
Митя. Как они плачут! мне их жаль, очень жаль; мне кажется, я бы лучше один согласился терпеть, только б они были веселы…
Ваня. Как это их огорчает! Мне даже их немного жалко, да что за дело, поплачут и перестанут, неужели мне одному терпеть… Теперь веселее… (Мите.) Полно горевать, ведь это малодушно, братец!
Митя. Не за себя, мне за них больно! Видишь, как они огорчены…
Ваня. И полно, их слезы происходят от глупости. Как порассудишь, так не побывать один праздник дома — сущий вздор.
Митя (с укором). Особенно для того, кто заслужил это.
Ваня. Что это значит? Не думаешь ли ты, что я виноват…
Митя (берет его за руку). Ваня, будь друг! не криви душой: ведь это ты сделал… Признайся, попроси у Ширинка прощенья, он добр и, верно, простит.
Ваня. Стану я просить у него прощенья! Да и в чем это?
Митя. Неужели то, что другие невинно за тебя страдают, не трогает твоей совести? Право, я не понимаю тебя…
Ваня. А я тебя не понимаю; ты, брат, толкуешь что-то вроде господина Миллера…
Митя. Я говорю то, что должен говорить в таком случае всякий благородный человек! Стыдно заставлять других терпеть за свой поступок! Если ты не признаешься, то я на тебя скажу, я ведь знаю, что ты переменил стул…
Ваня (в испуге). Я! вот забавно! Да чем ты это докажешь? Или ты хочешь быть доносчиком, этак товарищи не делают.
Митя. Ты так думаешь! по-твоему, это неблагородно, хорошо, я найду другое средство.
Входит Миллер.
Явление 8
Те же и Миллер.
‹Миллер›. Что ж, господа, вы не нашли виновного? Ну, видно, придется вам поскучать для праздника, да еще притом и попоститься, потому что намерен всех вас оставить без обеда!
Некоторые из учеников. Ах! Да мы ничего не сделали!
Митя (про себя). Должно решиться, я мог бы спасти и их, и себя, но он говорит, что это неблагородно, так я хоть их спасу. (Подходит к Миллеру с заплаканными глазами.) Господин Миллер! мне нужно вам что-то сказать!
Миллер. Что? Не хотите ли вы просить отпуска домой? Нельзя, мой друг, хотя я и уверен, что вы не виноваты, но тогда и другие будут иметь право проситься.
Митя. Ах, господин Миллер! Я меньше всех заслуживаю доброго мнения, которое вы обо мне имеете; я меньше всех имею право проситься домой…
Миллер. Почему?
Митя. Потому… потому… (Решительно.) Потому что я и есть тот самый виновный…
Миллер. Как! Неужели! Не может быть! Вы всегда были у меня на хорошем счету и, по справедливости, заслужили название умного и скромного мальчика…
Митя. Отпустите других, пусть я один буду наказан, я этого достоин, я переменил стул…
Ваня (вслушиваясь, про себя). Что он говорит? Он переменил стул! Просит, чтоб его наказали, а других отпустили?..
Миллер. Но что же вас заставило?
Митя. Я сам не могу себе дать отчета…
Я сам не знаю, отчего
Такую вдруг я сделал шалость,
Сперва боялся я всего,
Боялся проступиться малость…
А тут охота вдруг пришла,
Я не подумавши решился,
Охота силы придала,
И я ужасно оступился!..
Миллер. Жаль мне вас, сердечно жаль, однако ж я отчасти рад, потому что это удостоверяет меня в благородстве вашего характера…
Ваня (про себя). О! что он сделал! За что его теперь накажут! Как он мне странен! Сам на себя сказал, а я думал, он на меня скажет, какой он добрый! Мне жаль его вдвое, чем давеча всех моих товарищей! Надобно признаться, что у него душа лучше моей, я, виноватый, не хотел потерпеть, чтоб избавить товарищей, а он… нет, это несправедливо… О! что я сделал!.. Как теперь спасти его… Лучше бы я и не трогал этого стула! Бедный Митя!
Миллер (к ученикам). Господа, вы невинны и можете идти домой, когда за вами пришлют слуг, виновный нашелся и признался. (Обращаясь к Мите.) А вы…
Ваня (с усилием, быстро вскакивает и бежит к Миллеру). Господин Миллер, господин Миллер, это не он сделал, божусь вам, не он… Он нарочно сказал…
Миллер. Как, что такое? Кто же?
Митя. Полноте его слушать, он этого не знает, накажите меня.
Ваня. Нет, Митя, я не хочу, чтобы ты за меня терпел.
Миллер. Что такое?
Ваня. Это я переменил стул у Шпринка, поставил ему безногий, а целый отнес в переднюю. Божусь вам, господин Миллер…
Поверьте мне,— не допущу,
Чтоб потерпел за грех мой Митя,
Я сам наказан быть хочу,
Его домой вы отпустите!
Укоры совести моей
Хочу раскаяньем исправить!
И не хочу к вине моей
Я виноват, я это чувствую, простите, господин Миллер! простите! И поверьте, что я вперед буду лучше! Благородный поступок Мити сначала изумил и насмешил меня, потом проник до глубины сердца… я ужаснулся самого себя… Извините меня, товарищи.
Прости меня, мой Митя милый,
Великодушьем ты своим,
Всем сердцем завладел моим…
Полюбит, как родного, Митя,
Теперь тебя душа моя…
Митя (Миллеру).
Теперь и вы его простите
Так точно, как прощаю я.
(Заключает Ваню в объятья.)
Миллер (Мите). Поди обними меня, добрый мальчик… Вот, дети! будьте все на него похожи; действуйте так же великодушно; вы видите, он хотел собой для вас пожертвовать, но бог не допустил до этого; начав свое доброе дело, Митя, кроме того, избавил еще Ваню от дурной привычки быть скрытным и злопамятным. (Обнимает Митю.)
Митя. Но простите же его, добрый господин Миллер!
Миллер. Этого я не мог бы сделать без господина Шпринка, если б не был уверен, что он добр и охотно простит того, кто чистосердечно раскаивается и обещает исправиться… (Ване.) Прощаю вас, вы можете также идти домой, к своей маменьке, благодарите Митю…
Ваня. О, как хорошо быть добрым!
Миллер. И как легко! Стоит только положить себе правилом в жизни идти прямо и действовать открыто: честному человеку нечего стыдиться своих проступков… (Обращаясь к ученикам.) Ну, теперь вы все свободны, благодарите доброго Митю… Научитесь из этого примера быть добрыми, откровенными и незлопамятными… Играйте теперь и будьте спокойны! (Уходит.)
Хор учеников.
Мы недавно горевали,
Просто так нас напугали,
Что мы все поджали хвост,
Но теперь мы все довольны,
Поиграем прежде здесь
И домой, счастливы, вольны,
Побежим конфекты есть…
Не случилося такой,
От проказ мы будем дале,
И пойдет всё чередой.
Мы теперь постигли ясно,
Что в проказах нет пути
И что истинно прекрасно —
ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ И ВАРИАНТЫ
Варианты цензурованной рукописи (ЦР) ГЦТМ
С. 21.
После: Детский водевиль в одном действии — Соч. Николая Перепельского
С. 22.
После: и позволит — начато: но как оставить
Шпринку / Шприцу
С. 23.
Лоб его или затылок ~ как раз /
И как раз его затылок
Будет просто на п‹олу›
Шпринк / Шпруц
так / ‹опять?› так
тут / Начато: и они
С. 24.
Шпринк / Шпруц
Шпринк / Шпруц ‹›
Шпринк / Шпруц
Шпринк / Шпруц
С. 25.
Вы стул изломанный мне подали / Вы сударь стул изломанный мне подали
С. 26.
Миллер/ Господин Миллер
С. 27.
Перед: Ваня — начато: На ‹чем?›
С. 28.
Шпринк / Штуц
Миллер /Господин Миллер
(Шпринку.) / (Штруцу.)
Шпринк / Штруц
Шпринк / Шрутц ‹›
Шпринк / Штуц
С. 29.
сестрицы что скажут / что скажут сестрицы
Что всё это / И что это
С. 30.
Ваня / Митя {По-видимому, описка.}
у Шпринка / у Шруца
просить отпуска / просить прощения
С. 31.
Я сам не знаю, отчего / Я сам не знаю почему
боялся я всего / боялся я всегда
С. 32.
у Шпринка / у Штруца
не допущу / я не хочу
мой Митя милый / любезный Митя
Полюбит ~ душа моя… / Ты братом будешь мне, мой Митя
С. 33.
не мог бы сделать / не могу сделать
Шпринка / Штруца
КОММЕНТАРИИ
Н. А. Некрасов никогда не включал свои драматические произведения в собрания сочинений. Мало того, они в большинстве, случаев вообще не печатались при его жизни. Из шестнадцати законченных пьес лишь семь были опубликованы самим автором; прочие остались в рукописях или списках и увидели свет преимущественно только в советское время.
Как известно, Некрасов очень сурово относился к своему раннему творчеству, о чем свидетельствуют его автобиографические записи. Но если о прозе и рецензиях Некрасов все же вспоминал, то о драматургии в его автобиографических записках нет ни строки: очевидно, он не считал ее достойной даже упоминания. Однако нельзя недооценивать значения драматургии Некрасова в эволюции его творчества.
В 1841—1843 гг. Некрасов активно выступает как театральный рецензент (см.: наст. изд., т. XI).
Уже в первых статьях и рецензиях достаточно отчетливо проявились симпатии и антипатии молодого автора. Он высмеивает, например (и чем дальше, тем все последовательнее и резче), реакционное охранительное направление в драматургии, литераторов булгаринского лагеря и — в особенности — самого Ф. В. Булгарина. Постоянный иронический тон театральных рецензий и обзоров Некрасова вполне объясним. Репертуарный уровень русской сцены 1840-х гг. в целом был низким. Редкие постановки «Горя от ума» и «Ревизора» не меняли положения. Основное место на сцене занимал пустой развлекательный водевиль, вызывавший резко критические отзывы еще у Гоголя и Белинского. Некрасов не отрицал водевиля как жанра. Он сам, высмеивая ремесленные поделки, в эти же годы выступал как водевилист, предпринимая попытки изменить до известной степени жанр, создать новый водевиль, который соединял бы традиционную легкость, остроумные куплеты, забавный запутанный сюжет с более острым общественно-социальным содержанием.
Первым значительным драматургическим произведением Некрасова было «Утро в редакции. Водевильные сцены из журнальной жизни» (1841). Эта пьеса решительно отличается от его так называемых «детских водевилей». Тема высокого назначения печати, общественного долга журналиста поставлена
