Первое знакомство. Виктор Платонович Некрасов
В одно прекрасное солнечное утро, в последних числах апреля 1957 года, трое полицейских, несших службу на набережной Сены в районе дворца Шайо, обратили внимание на подозрительного субъекта, который, прохаживаясь вдоль устоев моста Иена, время от времени приседал на корточки и что-то фотографировал.
Полицейские окликнули его. Он не расслышал (или сделал вид, что не слышит), застегнул футляр фотоаппарата и быстро, через одну ступеньку, взбежал по каменной лестнице.
Старший из полицейских сделал знак своим товарищам и устремился за ним. Только у входа на мост ему удалось задержать незнакомца.
Последовал диалог:
– Почему вы не откликаетесь, когда вас зовут?
– Как?
Полицейский повторил свой вопрос.
– Я не расслышал, – ответил незнакомец на плохом французском языке.
– Но я достаточно громко крикнул.
– Я не расслышал, – повторил незнакомец.
– Вы иностранец?
– Да.
– Ваш документ.
Незнакомец полез в боковой карман. К этому времени подошли двое других полицейских. Начало не предвещало ничего хорошего. В руках полицейских болтались дубинки, взгляд их был строг и неумолим. Прохожие стали оборачиваться.
Но, увы, любителей поглазеть на уличные происшествия вскоре постигло разочарование. Подозрительному субъекту не скрутили за спину руки, не надели на них наручников, не отвезли его в черной машине в полицию, в вечерних газетах не появилось ни одной заметки о поимке шпиона.
Все кончилось идиллией. Трое полицейских, расправив плечи, выстроились в ряд, а иностранец, отойдя на несколько шагов, запечатлел их на пленке своей «экзакты».
В тот же вечер иностранец был уже в Москве, а еще через несколько дней показывал друзьям и знакомым свеженапечатанную фотографию троих парижских «ажанов» на фоне Эйфелевой башни.
Вся эта столь многообещающе начавшаяся история произошла со мной весной прошлого года в Париже, за два часа до вылета самолета на Прагу, – иными словами, как раз в тот момент, когда меньше всего хочется быть задержанным полицией. История, как уже знает читатель, закончилась весьма мирно, но начать свой рассказ я решил именно с нее. Во-первых, чего греха таить, хочется сразу же заинтересовать читателя, столкнув его с полицейскими, да еще парижскими, да еще кого-то задерживающими; во-вторых, очень уж не хочется начинать с традиционного самолета, отрывающегося от взлетной дорожки Внуковского аэродрома; и в-третьих, наконец, потому, что столь миролюбивым окончанием этого происшествия я обязан в первую очередь маленькой книжечке с золотым гербом на обложке.
Книжечка эта, тоненькая и, кстати, вовсе не красная, а синяя, действительно обладала какой-то магической силой. (И хотя об этом писалось и говорилось бесчисленное количество раз, я совершенно сознательно иду на риск быть обвиненным в повторении уже известных истин.) В Италии она открывала нам двери закрытых музеев, раза в два убыстряла и без того быстрое обслуживание в тратториях, рождала улыбки на обычно хмурых лицах привратниц и швейцаров – самой, пожалуй, неприветливой и подозрительной категории людей, с которыми нам приходилось встречаться.
И только однажды (объективности ради надо и об этом сказать) в маленьком, прилепившемся среди скал домике каприйского извозчика Винченцо Вердолива паспорт мой потерял свою силу. Впрочем, как потом оказалось, дело было не в нем, а во мне самом. Я не понравился хозяйке дома. С первой же минуты она как-то подозрительно стала присматриваться ко мне. Когда же я, разместив все семейство (отца, сына, дочь, зятя, невестку и многочисленное черномазое их потомство) на ступеньках крыльца, приготовил свой аппарат и пригласил хозяйку занять свое место в центре группы, она наотрез отказалась. И вот тут-то даже торжественно вытащенный из кармана паспорт не возымел своего обычного действия. «Нет и нет… Ни за что…»
Только потом уже, прощаясь, милый, старый, словоохотливый Винченцо, смущаясь и не глядя в глаза, раскрыл мне тайну. Жена приняла меня за «еттаторе». Я понял: тут ничего уже не поделаешь. «Еттаторе» – это человек с дурным глазом, человек, приносящий несчастье, с ним ни при каких обстоятельствах нельзя иметь никакого дела. «Ну, что с ней поделаешь? Уперлась, и все…»
Впрочем, как потом выяснилось, супруга нашего милого Винченцо, отказавшись фотографироваться, ничего не потеряла; аппарат мой в тот день испортился, и все тридцать шесть снимков я снял на один кадр. Уж не сама ли старуха была «еттаторе»?
Но вернемся на набережную Сены, где трое полицейских с нескрываемым любопытством изучали мой паспорт – щупали позолоту, герб, разглядывали фотографию. Наконец старший из них, немолодой уже и весь какой-то очень добротный в своем синем, аккуратно сидящем на нем мундире, вернул мне его назад.
– Красивый, – любезно сказал он и одновременно профессиональным взглядом оглядел меня с ног до головы. – Из Москвы?
– Нет, из Киева!
– Из Киева? О! Красивый, говорят, город.
– Красивый.
– Красивее Парижа?
– Ну, как вам сказать… Я слишком мало пробыл в Париже. Всего лишь сутки.
– Сутки? Это никуда не годится. Париж – и сутки! Да в Париже…
Лед был сломан. Вежливо сдержанных полицейских сменили веселые, словоохотливые, любезные парижане.
– Чем вы занимаетесь в Киеве?
– Пишу.
– Что?
– Разное.
– Вы писатель?
– Писатель.
– И пишете на русском языке?
– На русском. – И тут же я непроизвольно похвастался, что моя повесть совсем недавно переведена на французский язык.
Все трое вытащили записные книжки и убедительнейшим образом заверили, что обязательно найдут и прочтут ее.
Вот уж никогда не приходило мне в голову, что написанное мною будет читать парижский полицейский. Придет домой, снимет свою пелеринку и, растянувшись на диване, начнет листать книгу о судьбе вернувшегося с фронта, тобой придуманного героя. Забавно…
К тому же полицейский, приятно улыбнувшись, вдруг сказал:
– Русская литература… О-о! Толстой, Достоевский…
Я взглянул на его круглое, в общем довольно интеллигентное лицо.
– Вы читали?
– А как же… И в кино смотрел. Сейчас на всех экранах идет «Война и мир». Превосходный фильм!
Тут я вспомнил, что Жерар Филип знаком парижанам не только по Фанфан-Тюльпану и Жюльену Сорелю, но и по князю Мышкину из «Идиота», что знаменитая Мария Шелл – об этом писали сейчас все журналы и газеты – снимается в «Братьях Карамазовых», и, чтоб не разочаровываться в дальнейшем, поспешил переменить тему.
– Вы курите? – Я вытащил из кармана пачку «Беломора», припасенную специально для таких случаев.
Три осторожно вынутые папиросы перекочевали в боковые карманы темно-синих мундиров.
– Это на вечер, после ужина, – улыбнулся самый молодой из троих и со слегка извиняющейся интонацией добавил: – Нам не разрешается курить во время исполнения служебных обязанностей.
Весь этот не слишком сложный разговор велся, само собой разумеется, на французском языке. Говорил я, правда, преотвратительно, оперируя преимущественно существительными и глаголами в неопределенном наклонении, и все же меня похвалили (французы остаются французами) – похвалили за произношение.
– У нас тут русские живут по сорок лет, а говорят куда хуже, чем вы.
Другой добавил:
– Гарантирую – три месяца в Париже, и вы будете говорить не хуже нас.
Я был польщен. Как-никак похвалили. И не кто-нибудь, а настоящие парижане.
Мы поговорили еще несколько минут о московской милиции («правда ли, что туда берут самых здоровых ребят? А мы подошли бы?»). Потом я сфотографировал всех троих, а на прощание не вытерпел и спросил:
– А почему вы все-таки меня задержали? Разве нельзя фотографировать Эйфелеву башню?
– Почему нельзя? Можно. У нас все можно снимать.
– Почему же тогда задержали?
Старший несколько смутился.
– Видите ли, мы вообще задерживаем всех подозрительных.
–??
– Ну, а вы… Мы кричим, а вы убегаете… И вообще… – Все трое переглянулись: – Тут всегда много спекулянтов. Обменивают валюту, ну и… тому подобное. В этом месте особенно.
– Что и говорить, удачное местечко я выбрал для моих съемок.
– Зато познакомились, – подмигнул мне более молодой (тот самый, который особенно интересовался, вышел ли бы из него московский милиционер) и, чтоб окончательно скрасить неприятное начало нашего знакомства, вырвал из своего справочника маленький план Парижа с указанием всех линий метро. – На память о Париже. Бон вояж! [Счастливого пути! (фр.)]
– Спасибо.
– И приезжайте еще.
– Только не на сутки.
И мы расстались.
Теперь я спокоен – в Париже я не пропаду…
Через час в аэропорту стряслась другая беда. Выручил на этот раз не паспорт, а билет.
Молодой, весьма расторопный служащий, оформлявший багаж, взглянул на весы, где стояли мои чемоданы, и как бы между делом сказал:
– Лишних десять килограммов. Доплата восемь тысяч франков.
Я обомлел. В кармане у меня только тысяча. К тому же сегодня воскресенье, посольство закрыто. Шофер (наш, русский, из посольства) наскреб у себя около двухсот франков. С минуты на минуту объявят посадку. Что делать?
Я снял с весов туго набитый портфель и тут только вспомнил, что в Риме (билет у меня был прямой: Рим – Москва, через Париж – Прагу), когда взвешивали мой багаж, я преспокойно держал портфель в руках. А здесь, дурак, бросил на весы. С грустью вручил я шоферу роскошное издание Микеланджело, подаренное в Риме, папки с увражами равеннских мозаик, альбомы репродукций итальянских музеев – авось посольство когда-нибудь перешлет. Большую бутылку Лакрима-кристи, которую я вез домой по специальному заказу, решено было распить тут же, на ходу.
И вдруг голос:
– Мсье летит в Москву?
Испугавший меня восемью тысячами молодой человек весело смотрел на меня.
– В Москву.
– В портфеле книги?
– Книги. – В руках я держал бутылку вина.
Молодой человек закрыл ладонью глаза.
– Все в порядке.
Я стал лихорадочно, пока он не передумал, запихивать книги и бутылку назад в портфель.
– Дайте ему двести франков, – сказал шофер.
Я положил несколько монет на стойку, но молодой человек с такой укоризной посмотрел на меня, что я тут же спрятал их в карман.
– Бон вояж, – сказал он. – Салю а Моску! [Привет Москве! (фр.)]
По приезде в Москву заграничный паспорт я сдал. А билет сохранил – какое-то чувство благодарности не позволило мне его выкинуть.
Но не пора ли все-таки приняться за начало? Еще Чапек в своих «Английских письмах» рекомендовал: «Начинать – так начинать сначала». Я не последовал этому совету. Поэтому, чтобы искупить свою вину, начну даже немножко раньше начала.
Поездка за границу – уточню, первая поездка – сложна тем, что еще задолго до того, как ты получил паспорт, сотни друзей и знакомых начинают давать тебе советы (о поручениях я уже не говорю).
– Ходи только в белой рубашке, цветных там теперь не носят. И трикотажных тоже.
– Помни о ноже и вилке… Ешь двумя руками.
– Этот пиджак слишком короток. О нем не может быть и речи.
– Не пей много…
– Смотри не протягивай даме руку первым.
– Если будешь в Помпее, не забудь о лупанарии. Это, говорят, самое интересное.
– Везде и всюду давай чаевые, не жмись.
– Смотри не пей много.
– Не забывай
