вот волнуюсь. – Вергасов сел и почесался, муравьи не давали покоя. – Черт его знает, может и вправду не надо было посылать.
– Я ж говорил.
– Говорил, говорил… Все вы только говорите. – Вергасов поймал муравья и со злобой втоптал его каблуком в землю. – Командиры называется. Никогда ничего поручить нельзя. Все комбат сам должен делать, за всех отдуваться.
Вергасов встал.
– Пойди узнай, нет ли связного?
Коновалов отошел и почти сразу же вернулся. Связного не было. Вергасов посмотрел на часы – семь минут третьего – и пошел к опушке. Как будто немного посветлело, но высоты еще не было видно. Стояла тишина, чуть-чуть только шумели верхушки деревьев. Со стороны немцев не доносилось ни звука. Вергасов постоял несколько минут и пошел назад. Коновалов лежал на шинели и курил в кулак.
– Ну?
– Что ну? Сам не видишь, что ли? Третий час, а от него ни звука.
С опушки донесся хруст веток, словно кто-то ломал кусты.
– Кто идет? – окликнул часовой.
– Свои. Лещилин со второй роты. Где комбат?
– Здесь, здесь, – приглушенно крикнул Вергасов. – Давай сюда.
Подошел запыхавшийся боец.
– Взяли сопку?
– Нет еще. Вам записка от лейтенанта Ильина.
– Сопка мне нужна, а не записка. Записки еще пишет. – Вергасов выругался. – Ну, чего ты там возишься? Коновалов, посвети-ка.
В записке, написанной крупным кривым почерком с налезающими друг на друга словами, – писалась она второпях и в темноте, – было сказано:
«Поймал языка. Выяснилось, что важнее захватить не 103,2, а следующую за ней. 103,2 блокирую. Захватываю следующую. Ильин.»
– Видал? – Вергасов затряс листком перед носом Коновалова. – Видал? Ему приказано взять сопку, взять, а он… «блокирую», понимаешь ли!
Вергасов скомкал листок и швырнул его наземь.
– Важнее другую брать… Он знает… Тоже полководец нашелся. И дернул меня черт посылать его. – Вергасов круто повернулся к бойцу. – Что это еще за сопка? Ты видел ее?
– Ага.
– Ты не агакай, а отвечай толком. Что это за сопка?
– Так за первой другая, поменьше.
– Ну?
– Лейтенант Ильин и решили ее взять…
– А кто ему разрешил? Кто разрешил, спрашивается? Кто? Русским языком было сказано – 103,2, а он…
– Так мы ж на мины напоролись, – оправдываясь, сказал боец.
– Какие там еще мины?
– Да фрицы ставили. Мы полезли, а они как раз ставят.
– Ну?
– Вот лейтенант Ильин и решили обойти их, с тыла ударить. А там как раз фриц связь тянул. В ложбинке, между большой и малой сопкой. Совсем случайно напоролись. Так он, этот самый фриц, сказал, что на той сопке оборону их солдаты роют…
– Ну и что? – перебил Вергасов. – Пускай себе роют.
– Так фриц же сказал, что там сейчас никого нет. А на этой, как ее, 103, что ли, рота саперов. НП делают. Так лейтенант решили…
– А ну его, твоего лейтенанта! Какие-то саперы, НП… Чего он воду мутит? – Вергасов осмотрелся по сторонам. – Поведешь меня туда. Пастушков! Тащи автомат! И Шутовых ко мне. Живо!
Через минуту явились Шутовы – батальонные разведчики, с которыми Вергасов всегда ходил на задания. Шутовы были близнецами, причем до того похожими друг на друга, что одному пришлось отпустить усы. И все знали: Борис с усами, а Глеб бритый. Все же остальное было одинаковым, даже татуировка одинаковая: на левой руке, немного выше запястья, у обоих были наколоты женские головки.
– Диски полные? – спросил Вергасов.
– Полные, – в один голос ответили Шутовы.
– Пошли тогда. Где этот, из второй роты?
Лещилин – самый быстроногий и толковый боец второй роты, всегда используемый как связной, – повел не прямо, а через Г-образный овраг. Вергасов заметил это не сразу, а уже около самой высоты и, несмотря на то что крюк отнял каких-нибудь пять лишних минут, пришел в еще большую ярость. Но они были под самой сопкой, и давать волю своей ярости никак нельзя было. Пришлось сдержаться, хотя Вергасов дошел, как говорится, до точки. Он даже не представлял себе, как будет говорить сейчас с Ильиным. Человеку в первый раз в жизни дают задание, ответственное задание, а он, вместо того чтобы его выполнять, пишет записки, теряет время. А через час-полтора будет уже совсем светло. Струсил, и все. Роты саперов испугался.
Вылезли из оврага и поползли – идти было опасно – по обратному скату холма. Сверху доносились приглушенные голоса и стук топора. Потом свернули налево и поползли в высокой, мокрой от предутренней росы траве. Вскоре наткнулись на окапывающегося солдата, затем на второго, третьего. «С ума спятил, ей-богу с ума спятил», – думал Вергасов, быстро пробираясь вслед за Лещилиным. Высотка осталась позади, и оттуда изредка доносился только стук топора, голосов расслышать было нельзя.
– Сюда, товарищ комбат, сюда, – шепотом сказал Лещилин и пропустил Вергасова вперед.
– Кто это? – раздался голос Сергеева. Он сидел на дне ямы или воронки от бомбы – в темноте не разобрать.
Вергасов спустился туда же. Несколько секунд он молчал, тяжело дыша.
– Где Ильин? – спросил он сдавленным шепотом, переводя дыхание.
– Там. – Сергеев махнул рукой куда-то в пространство.
– Вы мне не рукой машите, а объясняйте толком. Где Ильин, я вас спрашиваю?
– На той сопке, где немцы оборону роют, – спокойно ответил Сергеев. – Вы разве не получили записку?
– Кой черт мне ваша записка нужна! Мне сопка нужна, понимаете, вот эта вот, что у вас под самым носом, а не какая-то там… Почему вы ее не взяли, а?
Сергеев открыл было рот, чтобы ответить, но Вергасов не дал.
– Чтобы через пять минут Ильин был здесь. Ясно?
– Ясно, – ответил Сергеев. – Разрешите сначала объяснить?
– Ты сначала Ильина мне доставь, понятно? Очень мне нужны ваши объяснения. Испугались роты саперов – вот и все объяснение. Вояки называется!..
Вергасов отвернулся, давая понять, что ни в какие объяснения вступать не собирается.
Сергеев подозвал Лещилина и отправил его за Ильиным. Потом повернулся к комбату.
– Зря вы его за командиром роты послали.
– Почему зря?
– Честное слово, зря. Во-первых, пока он будет его искать, они уже там начнут…
– Я им дам начать!..
– А во-вторых, – продолжал Сергеев, – ведь все думали, что на этой высотке 103,2 только два пулемета и что их можно будет тихо снять. А оказывается, там НП строят. Чуть ли не рота саперов. Пришлось бы ввязываться в бой. А от пленного – товарищ лейтенант вам писал об этом, связиста тут одного поймали, он связь тянул – узнали, что основная оборона немцев проходит совсем недалеко отсюда…
Сергеев торопился изложить план Ильина. Он сидел на корточках рядом с Вергасовым на дне воронки и говорил, как всегда, очень сдержанно – это была его отличительная черта, – но внутренне волновался, боялся, что говорит недостаточно убедительно и что раздраженный Вергасов не даст ему договорить.
А план Ильина заключался в следующем.
Из показаний пойманного связиста – он сидел тут же, скрученный по рукам и ногам, с кляпом во рту – выяснилось, что метрах в ста пятидесяти – двухстах от высоты 103,2 есть еще одна, в районе которой немцы сейчас лихорадочно роют оборонительный рубеж. Пока он еще не занят пехотой, но через час будет поздно. Захватив вторую сопку, рота Ильина вклинится в немецкую оборону и парализует ее, одновременно отрезав от нее высоту 103,2. Если же атаковать саперов, это привлечет внимание противника, и он, спешно заняв оборону, не даст в нее вклиниться. Поэтому Ильин, боясь упустить время, самостоятельно принял решение – взвод Сергеева оставить для блокировки высоты 103,2, которую впоследствии нетрудно будет захватить, так как немецкие пулеметы этот скат не простреливают, а самому со своим взводом занять вторую высоту.
Таков был план. Со стороны он выглядел стройно и логично, придраться было не к чему. Но, если говорить прямо, Сергеев мало верил в его благополучный исход. Он боялся за Ильина, боялся, что тот с ним не справится. В таких делах нужен прежде всего военный опыт, а у Ильина его нет. Сергеев потому и пошел сам с командиром роты, что хотел, как всегда, быть при нем и так же, как на занятиях, незаметно руководить им.
Получилось иначе. Мало того, что Ильин придумал план – он взялся лично руководить самой его ответственной частью. Вот этого-то Сергеев и опасался. Но сейчас, когда Ильин с ротой находился на исходной и план фактически начал осуществляться, Сергеев понимал, что изменить ничего нельзя. Он считал своим долгом защищать принятое его командиром решение и делал это со всей убежденностью, на которую был способен.
– Вы понимаете, товарищ капитан, насколько мы выигрываем, – говорил он все тем же внешне спокойным тоном. – Надо только, чтобы оставшиеся две роты закрепили успех. У лейтенанта с собой всего два пулемета, а немцы, как увидят, сразу же начнут отбивать высотку. Ведь правда же?
Вергасов ничего не ответил. Он почти не слушал Сергеева. Ему ясно было, что возложенное на командира роты задание не выполнено, высота не взята, то, о чем он писал в своем донесении командиру полка, не сделано. А все, что говорит Сергеев, чепуха. Выгораживает своего командира, который вообразил себя полководцем… Да что говорить! Это хороший урок Вергасову, чтобы знал, кого можно, а кого нельзя посылать на задания. Надо отстранить Ильина от командования ротой. Не его это дело. А теперь надо брать сопку.
Вергасов посмотрел в сторону уже отчетливо видневшейся высоты, соображая, как и откуда лучше всего нанести по ней удар. Потом повернулся к Сергееву:
– Отсюда ударишь, видишь? А Ильин оттуда, из оврага. В пять минут с этой петрушкой покончим, – он глянул на часы. – Куда он провалился, твой связной, черт бы его забрал…
Сергеев не успел ответить. Где-то совсем недалеко раздался выстрел. За ним второй, третий…
Оба переглянулись. Ильин начал свою операцию.
– 9 –
Когда Ильин писал записку Вергасову, он приблизительно догадывался, как она будет встречена комбатом. Вергасов самолюбив и не терпит, когда нарушают или изменяют отданные им распоряжения. То же, что собирался делать Ильин, можно было назвать и тем и другим. Правда, выражаясь уставным языком, это было скорее «самостоятельно принятым решением в связи с изменившейся обстановкой». Но как отнесется к этому самостоятельно принятому решению Вергасов, было более или менее ясно.
Еще по институту Ильин помнил, что экзаменующие предпочитают, чтоб им отвечали именно так, как они читали на лекциях. Отклонение отнюдь не всегда повышало отметку – чаще всего результат оказывался как раз противоположным.
Когда Ильин писал записку, Сергеев ему сказал:
– А
