Отец в лагере. Потом на фронте. Погиб. И понесло пацана по стране. Все повидал, все познал. И решетку, и колючую проволоку, и тайгу, и черную ночь, и водку, и дружбу, и цену деньгам, и дружбе тоже. И стихи писал. Хорошие. «Нам атомный шантаж не нужен, идем мы смело сквозь огонь и шквал. У нас в руках великое оружье — тысячелистный Марксов «Капитал»…» И крутило, выжимало, било по башке, носило, как щепку, по всей стране. И вынесло…
И завтра я его увижу. Ну как? — спрошу. Нормально…
А не будь его, контрабандиста и чифириста, не преодолей он всю муть и грязь, не увидь он сквозь сплошной туман некую звезду путеводную, не говорили бы сейчас в Москве: «Достал?» — «Достал!» — «Дашь на ночь, кровь из носу завтра принесу…», и не листали бы, не листали этот маленький беленький томик (а их уже двенадцать, а говорили, не вытянет, не выдюжит), да, не будь на свете этого несколько располневшего, с усталым лицом мальчишки из Сокольников, не было бы этих томиков «дашь на ночь» и других, в голубых обложках, без атомного уже шантажа, огня и шквалов, а дороги, поезда, снег, вьюга, встречи, разлуки с людьми, сердцами, оборванными жизнями, дорогами, ведущими в неведомое, с горькими расставаниями и прощанием из ниоткуда.
Да, я за изгнание, коль Родина (та самая, с большой буквы пишущаяся) мальчишку этого назвала врагом и вытолкнула в три шеи. Я за изгнание!
А вот и Родина!
Был молод, красив, преуспевающ. И дядя — знаменитый писатель, из тех, что по два романа в год про честных, принципиальных, несгибаемых. Сам стал писать. В Союз приняли. А потом спутался с негодяями, не с теми водку стал пить. И сказал ему тогда все понимающий дядя: рви с этими гадами, разоблачи на весь свет, вот тебе моя рука. А он не захотел. И прогнали его отовсюду. И жена испугалась, бросила. И болен он. И пишет. И опять не то, не для народа. В грязном белье копается, прошлое ворошит, которое никого не интересует.
И еще о Родине.
Тоже был молодым, тоже красивым. Даже очень, говорят. Девушки тех лет, малость повзрослевшие, вспоминают — викинг, глаза как озера… Стихи писал. Читали люди, похваливали. А потом, с кем не случалось, сдружился с тем самым змием, зеленым. Стал загибаться. Но не оставили его друзья в беде. Не те, с которыми пил, дружил, а настоящие, знающие, где правильный путь. И повели его по этому пути. И как идти по нему, рассказали. И пошел он. Вернее, сел в кресло. Даже сразу в несколько. А в одном из них сидел недавно еще большой человек и большой поэт. А теперь в нем он, распухший, расплывшийся, и не озера уже глаза, а щелочки, но видит он ими зорко, ошибок не допускает, умеет черное от белого отличить и других этому учит. А стихи? А Бог его знает, никто их уж не читает…
И проходят мимо меня судьбы. Одна, другая, третья. Живых, мертвых, полумертвых. Чучела орлов, львов, шакалов, гиен. Лауреаты, соцгерои, солдаты мира… Но среди них, как оазисы, островки среди моря ровного асфальта, зеленые побеги, листочки, а иногда и тополек, чудом выросший из каменных развалин. И верю я, что островки эти сольются, превратятся в архипелаг — не тот, страшный, другой, — и зашумят над нашими головами могучие кроны дерев, когда-нибудь и в два, и в три обхвата…
Все распускается. Кусты покрылись белым, точно изморозью. А эти подстриженные, тугие, веточка к веточке, листок к листку, лабиринтом вокруг полянки. И пахнут они югом, Крымом, Ялтой…
И хочется петь… И стихи писать…
Приник к фиалке голубой,
И, легким ветром пробужден,
Склонился ландыш над травой.
Пел жаворонок в синеве,
Взлетая выше облаков,
Пел детям песню из кустов.
Цвети, о Грузия моя,
Пусть будет мир в твоем краю,
А вы учебою, друзья,
Прославьте родину свою…
стихи Иосифа Джугашвили (Сталина).
Красиво, правда? И трогательно. Но почему Грузия? Ведь ты во Франции сейчас… Во Франции, во Франции. Но писал-то их не я. Писал другой и давно. А прочел я их недавно, года три тому назад. Лежали они под стеклом в большом музее в городе Гори. И напечатаны были в журнале «Иверия», в 1893 году. И подписаны Сосело…
Говорят, автор их пришел к знаменитому грузинскому поэту и показал свои стихи. Тот прочел будто и сказал: «Нет, не твое это дело, выбери другую дорогу».
И юноша выбрал, пошел другой дорогой.
А мама его, когда он стал царем, все жаловалась, вздыхала: «Так хотела я, чтобы ты стал священником, так хотела…»
Какой страшный конец. Под занавес — и вдруг об этом, о нем. Кончил бы могучими кронами дерев.
Нет, не кончу могучими кронами дерев. Кончу страшным. Самым страшным, что мне приходилось читать. А сокольническому мальчишке и видеть, и слыхать…
Повстречался ему на жизненном его пути, в недрах Сибири, малый, истопник у начальства, на вольном хождении. И не пожаловался, а наоборот, вот послушайте:
«Чего я в своей деревне не видал, макухи, что ли? Сколько себя помню, досыта не ел, в черном теле держался, а здесь хлеба от пуза, рыбы от пуза, опять же уважение: «Вася, будь друг, сделай, Вася, голубчик, не забудь, принеси». Голубчик! А ты говоришь! В деревне-то я, окромя мата, и не слыхивал ничего. Что ни говори, а для нашего брата-колхозника лагеря — это вроде как для вас дом отдыха. Норму выполнил — пайку отдай, свое отработал — и на боковую. А в колхозе как левая нога у начальства захочет. Захочет — даст, захочет — не даст. Иди в лес, серому волку жалуйся, вот и вся конституция.
— Все-таки — на свободе.
— А чего мне с нее, с энтой свободы, юшку пить или щи варить? Много я ее в колхозе видал? Паспорта нету, в город съездить — и то председателю за справку бутылку ставить надо, чуть что — в зубы, а гульнешь с горя, участковый здрасте-пожалста, за широебину и в район. Нет, братишка, даром она мне не нужна, твоя свобода, видал я ее в гробу, в белых тапочках, я жрать хочу…»
Читали ли вы, слыхали ли вы, видали ли вы что-нибудь более страшное? Для нашего брата-колхозника лагеря — это вроде как для вас дом отдыха.
Сколько жизней, прекрасных, чистых, отдано было за нее, за Свободу. А он ее в белых тапочках видел…
Спасибо тебе, родная, самая поэтичная, это твоих рук дело, спасибо тебе.
А кончу все же могучими кронами дерев. Нет, не ими, они еще не видны, а вот побеги, листочки, чудом выросшие топольки есть, их можно щупать, нюхать, целовать. И я их целую… И никакая сила в мире не в силах их вытоптать, сломить! И не думай, не мечтай об этом, родная, поэтичная… Не затопчешь! В них та сила, которой ты, как черт ладана, страшишься, — ПРАВДА!
Примечания
1
Я невольно вспоминаю Гену Шпаликова… — Геннадий Шпаликов (1937–1974), поэт, сценарист, режиссер, друг Некрасова. Единственный поставленный им фильм — «Долгая счастливая жизнь». Некрасов посвятил ему несколько коротких эссе («Континент», 1977, «Знамя», 1990).
2
Стр.170…«треугольник», мол, считает… — в советское время любую характеристику на предприятии или в другой организации подписывали три человека: секретарь парткома, председатель профкома и представитель администрации. Эта компания и получила прозвище «треугольник».
3
Стр.177 В 1964 году, сразу после того как Хрущев оказался волюнтаристом и субъективистом… — ярлыки, которые навесили Н.С. Хрущеву, когда после октябрьского пленума ЦК он был отправлен в отставку.
4
В письме Брежневу я просил разрешить мне выехать по таким-то и таким-то причинам за границу.
5
Стр. 181…вытащена была нью-йоркская газета «Новое Русское Слово» и развернута передо мной с моей статьей, или воззванием, или криком души, под названием «Кому это нужно?» — В СССР это произведение опубликовано в журнале «Знамя», 1990, № 5.
6
Статья эта, «Кому это нужно?», была передана иностранным корреспондентам в Москве 7 марта 1974 года и в выдержках опубликована во многих западных газетах. — Прим. авт.
7
Сними локти (франц.).
8
Волосатый (франц.).
9
Стр.189 Сверхчеловек (нем.).
…ubermensch’eй… — так Некрасов иронически смешивает немецкое «сверхлюди» с русским окончанием.
10
Стр. 194 Кто-то сказал, воруют все, кроме Сахарова. — Некрасов имеет в виду Андрея Дмитриевича Сахарова (1921–1989), изобретателя советской водородной бомбы, позже известного диссидента.
11
Стр.195…«незалежнисть» — независимость (иск. укр.).
12
Стр.205 Родители купили абонесент в оперу. Мне тогда было лет десять — На самом дел, Некрасову десять лет было в 1921 году. В эссе «По обе стороны стены» он сообщает: «Папа не дожил до того, как «товарищи» вовлекли Россию в кровавый круговорот, — он умер от разрыва сердца» — в городе Красноярске, где работал в банке.
13
«Площадь де Торос де Таррагона. Воскресенье, 18 июля 1976 грандиозная коррида» (исп.).
14
Nacimiento, по-французски Nativite, — рождение, в данном случае Рождество Христово. Чтоб проверить себя, я посмотрел в свой карманный словарик. Рождества там не оказалось, даже Noel, праздника. Ну, понятно, словарь маленький, в нем только очень необходимые слова. Такими словами оказались: партбилет, партбюро, партийность, партия, парторг, парторганизация, партсъезд… — Прим. авт.
15
Фасад Мира (исп.).
16
фасад Славы (исп.).
17
Стр.214 Брейгелей или Босха — Брейгель Питер Старший (1525 или 1530–1569) по прозвищу «Мужицкий» и его сын Брейгель Ян Старший (1568–1625) по прозвищу «Бархатный»; Босх ван Акен Иероним (1450–1516), нидерландские живописцы.
18
Святой (исп.).
19
20
Стр.229 Владимир Борисович Александров — псевдоним, настоящая фамилия Келлер, литературный критик. В частности, благодаря его усилиям повесть «В окопах Сталинграда» увидела свет.
21
Стр.231…рассказывал мне потом мой друг. — Некрасов имеет в виду Иосифа Локштанова, который играл в театре им. Станиславского.
22
Стр.232 Чудовий актер — Удивительный актер (любимый его эпитет: «Удивительные люди вашей шахты, вашего колхоза…»), но народу он не знаком, и что-то не видел я его в наших современных советских пьесах… А не мешало бы (укр.).
23
Стр.233 Поголовуй тут замiсцъ мене — поруководи тут вместо меня (укр.).
24
…«заступник голови» — заместитель председателя (укр.).
25
Стр.234…бывал у Сталина (показывал мне личное письмо от него, кажется, по поводу его пьесы «Фронт»)… — этот случай подробно описан Некрасовым в повести «Саперлипопет».
26
Стр.236 Ванда Василевская — Ванда Львовна Василевская (1905–1964), польская писательница, с 1939 года проживала на территории СССР.
27
Стр.238 И ребята, вышедшие на Красную площадь <…> и полупившие за это по зубам. — Некрасов имеет в виду группу диссидентов во главе с Делоне и Литвиновым, которые 21 августа 1968 года на Красной площади требовали вывести советские войска из Праги и были избиты переодетыми оперативниками.
28
Стр.238…в центре Москвы появится проспект Сахарова… — сегодня такой проспект есть в Москве.
29
Стр.294 Марлен Мартынович Хуциев — (род. в 1925) российский режиссер, друг Некрасова, относился к
