честность и порядочность познания — всё это было, всё это уже было более двух тысяч лет назад! А сверх того ещё тонкий такт и вкус! Никакой дрессировки мозгов! Никакой «немецкой» культуры с манерами хама! Нет, такт и вкус — в теле, в жесте, инстинкте, одним словом, в самой реальности… Всё напрасно! Мгновение, и от всего осталось одно воспоминание!.. Греки! Римляне! Благородство инстинкта, вкус, методичность исследования, гений организации, гений управления, вера в будущее, воля к грядущему, великое Да, произнесённое всему на свете, — и всё это зримо, зримо как imperium Romanum, зримо для всех чувств, монументальный стиль уже не просто искусство, а реальность, истина, жизнь… И всё это вдруг засыпано, разрушено — и не стихийным бедствием! Растоптано — и не германцами, не их тяжёлым сапогом! Нет, всё попрано хитрыми, скрытными, незаметными вампирами без кровинки в лице! И не победили они — просто выпили всю кровь!.. Коварная мстительность, мелочная завистливость возобладали! Всё жалкое, страждущее, обуреваемое скверными чувствами, всё гетто души — всё это во мгновение ока всплыло наверх! — Почитайте кого-нибудь из христианских агитаторов, пусть то будет, например, святой Августин,[[104] — Ср.: Ф. Ницше. Письма. М., «Культурная революция», 2007, с. 236.] и вы поймёте, вы почуете, что за грязные личности вылезли на поверхность. Мы обманулись бы, предположив неразумность в вождях христианского движения, — ох, как они умны, умны до святости, эти господа отцы церкви! Им недостаёт совсем иного. Природа пренебрегла ими — она забыла придать им толику честных, благопристойных инстинктов, инстинкт чистоплотности… Да между нами, они вовсе и не мужчины… Ислам презирает христианство, и по праву, тысячу раз по праву: исламу требуются мужи…[[105] — Черновой вариант: «требуются мужи, а не трусы и наполовину кастраты».]
60[[106] — Источником сведений об исламе для Ницше был вышеупомянутый труд Вельхаузена. Также в его записной книжке (см. ПСС 13, 21[1]) упоминается книга: August Müller. Der Islam in Morgen- und Abendland.]
Христианство лишило нас урожая античной культуры. Позднее отняло у нас жатву культуры ислама. Чудесный мир мавританской культуры Испании — он по сути родственнее нам, он больше говорит нашим чувствам, нашему вкусу, чем Греция и Рим, — и этот мир был растоптан (я уж не говорю, какими ногами), и почему? А потому, что он был обязан своим возникновением мужским инстинктам, потому, что он говорил Да жизни — жизни со всеми редкостными и утончёнными прелестями мавританской цивилизации!.. Потом крестоносцы сражались с культурой, перед которой им приличнее было бы пасть ниц, — в сравнении с нею и наш XIX век, должно быть, всё ещё слишком бедный, слишком «поздний». — Конечно, им хотелось добычи, а Восток был богат… Давайте смотреть непредвзято! Крестовые походы — то же пиратство, чуть повыше классом, а больше ничего! Тут немецкое дворянство, то есть по сути дела аристократия викингов, чувствовала себя в своей стихии; церковь доподлинно знала, для чего немецкое дворянство существует на свете. Немецкое дворянство всегда было «швейцарской гвардией» церкви, испокон веку состояло на службе её дурных инстинктов, но платили ей хорошо… Церковь вела ожесточённую войну со всем благородным, что только ни есть на земле, с помощью немецких мечей, немецкой крови, немецкого мужества! Сколько тут наболевших вопросов! В истории более высокой культуры почти никогда не встречаешь немецкого аристократа; нетрудно догадаться, почему… Христианство, алкоголь — два главных средства порчи… Тут будто бы и не было выбора: есть ислам и христианство, араб и иудей. Решение задано; никто не волен выбирать. Либо ты чандала, либо нет… «Война с Римом, война не на жизнь, а на смерть! Мир, дружба с исламом», — вот как чувствовал, вот как поступал великий вольнодумец, гений среди немецких императоров, Фридрих II.[[107] — Черновой вариант: «Как возможно даже ставить вопрос о выборе, когда речь идёт о выборе между исламом и христианством! В этих религиях ведь выражены ценностные противоположности! Либо ты — чандала, либо — аристократ… Немецкий аристократ попросту не может относиться к этому иначе, чем Гогенштауфен Фридрих II: война Риму — —»][[108] — Фридрих II Гогенштауфен (1194–1250) — император «Священной Римской империи», король Сицилии. Близко познакомившись во время крестовых походов с исламской культурой, многое от неё перенял. Находился во враждебных отношениях с Папским престолом. Фридриху приписывается авторство трактата «О трёх обманщиках» (то есть о иудаизме, христианстве и исламе).] Как?! Неужели немец должен быть гением, должен быть вольнодумцем для того, чтобы испытывать приличные чувства? — Не понимаю, как немцы могли когда-либо чувствовать по-христиански…
61
Мы вынуждены коснуться здесь другой материи, в тысячу раз более болезненной для немца. Немцы лишили Европу последнего великого урожая культуры — урожая Ренессанса. Его надо было сберечь для Европы. Понимаем ли мы в конце концов, хотим ли понимать, чем был Ренессанс? Переоценкой христианских ценностей, попыткой присудить победу обратному им, ценностям аристократическим, попыткой, предпринятой всеми средствами, всеми инстинктами, всем гением… До сих пор была только одна такая великая война и не было времени, когда бы вопросы ставились столь решительно, — и мой вопрос тоже задан Ренессансом, — никогда до сих пор наступление не велось основательнее, прямее, по всему фронту и с нацеленностью в самый центр! Чтобы наступать в решающем месте, в цитадели самого христианства,[[109] — Ср. у Якоба Буркхардта в «Культуре итальянского Ренессанса», в частности, это место: «Что бы сделал Чезаре, не окажись он и сам смертельно больным после смерти своего отца? Каким получился бы конклав, если бы Чезаре, прибегнув ко всем своим средствам и, с помощью яда, избирательно сократив число входящих в коллегию кардиналов, заставил бы избрать себя папой, — причём в тот момент, когда поблизости не было французской армии? Перед фантазией, устремившейся вслед за такой гипотезой, разверзается настоящая пропасть». Также К. Свасьян в примечаниях ко второму тому 2-томника Ницше 1990 года издания приводит следующую цитату из Буркхардта: «Можно со всей достоверностью сказать, что папство в моральном отношении было спасено своим смертельным врагом… Без Реформации… всё церковное государство, по-видимому, уже давно перешло бы в светские руки». (op. cit. Bd. 1. Leipzig, 1944. S. 177).] возвести на трон благородные ценности, то есть внести их в самый инстинкт, в глубинные потребности и желания восседающих на престоле… Вижу перед собой одну возможность, — и она выступает в неземном блеске и волшебной игре красок, кажется, что она расцветает трепетными нюансами утончённой красоты и творит её искусство столь божественное, столь чертовски божественное, что напрасно роешься в тысячелетиях, отыскивая вторую такую возможность; вижу зрелище столь многомысленное, столь чудесно парадоксальное, что и у богов Олимпа был бы повод разразиться своим бессмертным смехом. Вот это зрелище: Чезаре Борджа — папа… Вы поняли меня?.. Ну хорошо, вот была бы победа, какой алкаю ныне… Сим было бы упразднено христианство! — А что произошло вместо этого? Немец-монах по имени Лютер прибыл в Рим. И этот монах, со всеми мстительными инстинктами жреца-неудачника, засевшими в теле, возмутился в Риме против Ренессанса… Вместо того чтобы с глубокой благодарностью уразумевать в душе то чудовищно-колоссальное, что совершалось, — а именно преодоление христианства в самой его цитадели, — он лишь питал этим зрелищем свою ненависть. Религиозный человек думает только о себе. — Лютер увидел порчу папства, тогда как можно было осязать руками обратное: древняя порча, peccatum originale,[[110] — первородный грех (лат.).] христианство, уже не восседало на троне пап! А восседала жизнь! Торжество жизни! Великое Да, обращённое ко всему высокому, прекрасному, дерзновенному!.. И Лютер восстановил церковь — он объявил ей войну… Ренессанс — событие, лишённое смысла, великое Напрасно!.. Ах, эти немцы, во что они нам встали! Любое «Напрасно» — дело рук немцев. — Реформация; Лейбниц; Кант и так называемая немецкая философия; «освободительные» войны; рейх — каждый раз новая «напрасность» чего-то уже народившегося, а теперь безвозвратно утраченного…[[113] — Ср.: ПСС 13, 22[9]; Ф. Ницше. Письма. М., «Культурная революция», 2007, с. 333.] Признаюсь: они мои враги, эти немцы; презираю в них нечистоплотность понятий и ценностей, презираю их боязнь прямого и честного Да и Нет. За тысячу лет они всё залапали и сваляли, чего ни касались; любая половинчатость, любая трёхчетвертность, все недуги Европы — всё на их совести; на их совести и самое грязное христианство, самое неизлечимое, самое неопровержимое, — протестантизм… Если людям не удастся справиться с христианством, виноваты будут немцы…
62
На этом я кончаю и выношу приговор. Я осуждаю христианство, я выдвигаю против христианской церкви самое страшное обвинение, какое когда-либо звучало в устах обвинителя. Она для меня худшая из всех мыслимых порч, она обладала волей к самой ужасной, самой крайней порче. Христианская церковь не пощадила ничего и испортила всё, каждую ценность она обесценила, каждую истину обратила в ложь, всякую прямоту — в душевную низость. Попробуйте ещё говорить о её благой, «гуманной» миссии! Устранять беды не в её интересах, она жила бедами, она творила бедствия, чтобы утвердиться навечно… Вот червь греха — этой-то бедой лишь церковь наградила человечество! — А «равенство душ перед богом»? Эта ложь, этот предлог для rancunes подлых людей, эта взрывчатка, обратившаяся теперь в революцию, современную идею и принцип гибели всего общественного правопорядка… христианский динамит… Благая, «гуманная» миссия христианства! Вырастить из humanitas[[112] — человеческая природа, гуманность (лат.).] противоречие самому себе, искусство самооскопления, волю к лжи любой ценою, отвращение ко всем благим и пристойным инстинктам, презрение к ним! Вот вам гуманная миссия! — Паразитизм — единственная манера поведения церкви; чахоточные идеалы «святости» и высасывание крови до последней капли, с которой уходит вся любовь, вся надежда; «мир иной» — воля к отрицанию всякой реальности; крест — опознавательный знак подпольного, самого подпольного заговора, какой когда-либо существовал, — заговора против здоровья, красоты и стройности, смелости, ума и духа, против душевной доброты, против самой жизни…
Это вечное обвинение напишу на всех стенах, напишу всюду, где только есть стены, — у меня буквы, от которых прозреют и слепцы… Именую христианство одним сплошным великим проклятием, одной-единственной порчей, одним сплошным инстинктом мщения, для которого нет уродств слишком мелких, тайных, ядовитых, слишком подпольных; именую христианство одним-единственным несмываемым позорным пятном на теле человечества…
А мы-то ведём летосчисление по dies nefastus,[[113] — неблагой день (лат.).] с которого началась вся фатальность, — по первому дню христианства! — Отчего же не по его последнему дню? — Отчего не по сегодняшнему?[[114] — Т. е. с 30 сентября 1888 г.] — Переоценка всех ценностей!..[[115] — После этих заключительных слов в рукописи для печати стояло перечёркнутое Ницше указание для наборщика: «Затем пустой лист, на котором значится только: Закон против христианства».]
Закон против христианства[[116]
