откровения». В этом превосходном обороте ничто так не бросается в глаза, как это сопоставление «находки» со словами «честно». Если кто-нибудь находит что-либо и не отдает, не признается в находке, то это нечестно. Штраус поступает наоборот и считает необходимым открыто хвалить это и признаваться. «Но кто же бранит его», как спросил один спартанец. Штраусу делается еще веселее. Вдруг мы видим «трех гениальных мастеров, из которых каждый следующий стоит на плечах предшественников». (Стр. 361): Это действительно образец высшей школы верховой езды, которые нам дают Гайдн, Моцарт и Бетховен. Мы видим Бетховена, как он, подобно лошади (стр. 356) перепрыгивает рогатку только что проведенной вымощенной улицы (beschlagen — подкованный). Можем ли мы представить это себе? Правда, мы до сих пор знали, что подкованной может быть лишь лошадь. Так же звучит: «Роскошный парник для грабежей и убийств» (стр.287). Кроме этих чудес, является еще «чудо, осужденное декретом на изгнание» (стр. 176). Внезапно являются кометы (стр. 164), но Штраус успокаивает нас: «При слабых народцах кометы не может быть никакой речи о Бетховене». Действительно, это утешение, потому что, иначе, при слабом народце, принимая в соображение жителей, нельзя ни за что поручиться. Между прочим новое зрелище: Штраус сам «вьется» орколо национального чувства человечности (стр. 258), в то время как другой «все время скользит вниз к демократии» (стр. 267). Вниз! Да, не вверх! Молит наш артист языка, который на стр. 269 действительно ложно утверждает, что «к органическому строению принадлежит действительное благородство». В высшей сфере движутся, непостижимо высоко, над нами явления, заслуживающие внимания. Например: «Израсходование спиритуалистических предвзятостей человека, законов природы» (стр. 201) или: «Опровержение недоступности». На стр. 241 разыгрывается опасная драма, где «борьба за существование в царстве зверей будет оставлена вследствие достаточности». На стр. 359 удивительным образом «подскакивает человеческий голос при инструментальной музыке». А каким чудом открывается дверь, (стр. 177): Она «выбрасывается в невозвратное»… (стр. 123): «Взгляд во время смерти видит, как весь человек, как он есть, погибает». Никогда еще до Штрауса, этого укротителя языка, взгляд не видел, но мы дожили до его райка и готовы теперь это ценить. Только впервые мы узнали и о том, что «наше чувство реагирует для вселенной, когда оно повреждено и реагирует религиозно». По этому поводу мы вспоминаем о соответствующей процедуре…
Мы уже знаем, каково возбуждающее средство, дающее возможность увидеть «выдающиеся фигуры», хотя бы, по меньшей мере, по колено; и почитаем себя счастливыми за то, что мы отнеслись правдоподобно к классическому прозаику, хотя и с ограничениями его взглядов.
Говоря честно, все то, что мы видели, было только «глиняные ноги», и что-то, что казалось натуральным цветом тела, было только раскрашенной глиной. Конечно, культура филистеров в Германии будет рассержена, если будут говорить о размалеванных истуканах там, где они видят живого Бога. Кто же осмелится опровергнуть их образы, тому следует серьезно опасаться говорить им в лицо из боязни их гнева, потому что они разучились различать жизнь от смерти, действительное от мнимого, оригинальное от поддельного, и Бога от идолов, и то, что их здоровый человеческий инстинкт к действительному и справедливому совершенно потерян. Сама культура склоняется к упадку и уже теперь падают черты ее владычества, уже теперь, падает ее пурпурная мантия, а когда падает пурпур, то за ним и герцог. На этом я оканчиваю свои разоблачения. Эти разоблачения принадлежат одному, а что может сделать один против целого света, даже если его голос слышен повсюду? Его при говор будет тоже состоять в том, чтобы украсить вас даже слишком пышно перьями страуса (Штрауса?), «согласно такому же количеству субъективной правды, как без нее объективная бывает неопровержимой». Не правда ли, мои друзья? Поэтому будьте все-таки полны бодрости духа; когда-нибудь вы будете иметь по меньшей мере результаты вашего «относительно такого же количества, как и без него». Когда-нибудь! Именно тогда, когда будет несовременным делать то, что считается всегда современным, а теперь более чем когда-либо необходимо говорить правду.
