самое главное — существование двух родов движения. Nous не объясняет их. Иначе обстоит дело с любовью и ненавистью: что они приводят в движение, это мы несомненно наблюдаем так же хорошо, как и то, что Nous движется.
Теперь изменяется концепция изначального состояния, это — самое блаженное состояние. У Анаксагора это был хаос дозодческого творения, как бы куча камней на месте постройки. Символика половой любой. Подобно тому как в платоновском мифе обнаруживается тоска по целостному существованию, так и здесь обнаруживается, что некогда уже существовало большее единство: если бы это большее единство было восстановлено, то возникло бы стремление к еще большему. Убеждение в единстве всего живого служит ручательством, что некогда существовало громадное живое существо, частями которого мы и являемся: это, конечно, сам Сфайрос (шар). Он — самое блаженное божество. Там все было связано одной только любовью, следовательно, все было в высшей степени целесообразно. Но это живое существо было разорвано и расколото ненавистью; разъединено на свои элементы, и вследствие этого умерщвленное, оно было лишено жизни. В вихре не возникают никакие живые отдельные существа. Наконец все разъединено, и теперь начинается наш период (анаксагоровскому изначальному смешению он противопоставляет изначальный разлад, раздор.) Любовь, в своей природной слепоте, с неистовой поспешностью снова бросает друг к другу элементы, пробуя, не может ли она опять вызвать их к жизни. Кое-где ей удается это. Проявившаяся вновь жизнь продолжается далее. В оживших существах возникает предчувствие, что они должны стремиться к еще более высоким соединениям, чем их источник и изначальное состояние, Эрос. Загубить жизнь — это ужасное преступление, ибо таким образом обнаруживается обратное стремление к изначальному раздору. Когда-нибудь снова все станет единой жизнью, блаженнейшим состоянием.
Пифагорейско-орфическое учение в естественно-научном толковании: Эмпедокл овладевает сознательно обоими средствами выражения, поэтому он первый ритор. Политические цели.
Двойственная природа: das Agonale и любящее сострадание. Попытка полной реформы Эллинизма.
Против Анаксагора
1. К чему было предполагать Nous, а не одну только волю, если дело идет лишь об объяснении движения?
2. Анаксагоровский хаос предполагает уже движение.
3. При анаксагоровской концепции ничто не мешало совершиться полному выделению: что было бы, если бы Nous закончил процесс отделения? Поэтому необходима периодичность.
4. Если бы частицы были смешаны между собой бесконечно, то можно было бы разламывать тела безо всякого усилия; тогда тела не представляли бы собой чего-то целого, а были бы похожи на пыль. Те силы, которые теснят атомы друг к друг и придают массе твердость, Эмпедокл называет «любовью». Есть одна только молекулярная сила — конститутивная сила тела. Возможно ли движение, если во всех телах нет противоположных движений?
5. Эмпедокл считает невозможным анаксагоровское упорядоченное продолженное вращательное движение: получился бы только вихрь, т. е. противоположность упорядоченному движению. Вихрь он считает даже следствием ненависти. Как действует отдаленное солнце на землю? Если бы был только вихрь, то это было бы невозможно. Следовательно, должны существовать по крайней мере две движущие силы: они должны пребывать в телах. Эмпедокл напал на мысль о тангенциальной силе, возникающей благодаря вращательному движению и действующей в противоположность силе тяжести.
6. К чему бесконечные сущие, если можно принять бесконечные части? Выхождение за пределы опыта. Следовательно, число истинных свойств следует уменьшить. Анаксагор имел в виду химические атомы. Эмпедокл делает попытку принять четыре рода химических атомов. Он считает состояние агрегатов существенным и теплоту координированной. Следовательно, состояния агрегатов возникают благодаря отталкиванию и притяжению; материя — в четырех формах.
7. По отношению к живым существам Эмпедокл намерен руководиться тем же самым принципом. Он отрицает и здесь целесообразность. Это его величайшая заслуга. У Анаксагора дуализм. Цели не нужны для объяснения целесообразности; следовательно, не нужен никакой Nous — Жизнеспособность. Движения недостаточно, чтобы объяснить организм. У Анаксагора приходит на помощь Nous. Лучше все вещи объяснять из одного принципа. Жизнь — не вечна: она возникает, когда встречаются известные атомы. Химическое появление нового свойства: жизни. Жизнь заключается только в форме в группировке атомов. — Тождество всего живого, — как объясняет его Змпедокл? Это одно и то же свойство, весьма редко воспроизводящее себя.
Эмпедокл происходил из агональной семьи: в Олимпии он возбуждал величайшее внимание. Он ходил, облаченный в пурпуровое одеяние, с золотым поясом, в металлической обуви, с дельфийским венком на голове. Он носил длинные волосы; черты его лица всегда были одинаково мрачны; всюду, где он ни появлялся, за ним следовали слуги. Когда ему пришлось приносить богам жертву в благодарность за победу, то, чтобы не поступить против своего принципа, он жертвовал быка, испеченного из муки с медом. Очевидно, это была попытка привести всех эллинов к новому, пифагорейскому образу жизни и миросозерцанию: с внешней стороны, это была реформа жертвоприношения. В Олимпии рапсод произносил ему хвалебный гимн (Katharmen). Он начинался приветствием к агригентским друзьям: «Привет вам! Уже не как смертный, а как бессмертный бог, странствую я повсюду, всеми чтимый, как это и надлежит, украшенный повязками и зеленеющими венками. И лишь только я вхожу в цветущие города, я встречаю почет от мужчин и женщин: громадные тысячные толпы их следуют за мной, вопрошая меня, где лежит путь к блаженству; одни из них жаждут предсказаний, другие хотят услышать волшебные слова, которые исцелили бы их от многообразных болезней, долго и ужасно терзавших их Но ради чего я остаюсь здесь, как будто есть нечто великое в том, что я возвышаясь над несчастными смертными». И вот он стремился самым резким образом запечатлеть единство всей жизни: употреблять в пищу мясо — значит почти то же, что есть самого себя: это — убийство самых близких родных. Он хотел великого очищения человека. Весь пафос Эмпедокла покоится на одном положении, что все живое — одно и то же: боги, люди и животные — это все единое. «Единство жизни» — это видоизмененная мысль Парменида о единстве сущего, но несравненно более продуктивная; к ней присоединилась идея о самой интимной совместной жизни со всей природой, идея безграничного чувства сострадания. Задачей его жизни стало — снова сделать хорошим то, что ненависть сделала дурным; в пределах мира ненависти возвещать идею единства в любви и самому помогать там, где он находил страдание это, следствие ненависти. Трудно блуждать ему в этом мире страдания, мире противоположностей: что он здесь, в этом мире, — это он может объяснить только каким-либо проступком: когда-то, в далеком прошлом, он, вероятно, совершил какое-либо преступление, убийство, клятвопреступление. На жизни в таком мире тяготеет грех.
Он — трагический философ, современник Эсхила. Самое поразительное в нем — это его необыкновенный пессимизм; но пессимизм этот не квиетический, а в высшей степени активный. Если он придерживается демократических политических взглядов, то все же истинная, основная мысль его заключается в том, чтобы привести людей к пифагорейским товарищеским союзам; следовательно, к социальной реформе с уничтожением частной собственности. Как странствующий пророк, он всюду блуждает, чтобы насадить единое господство любви, после того, как ему это не удалось в Агригенте. Его влияние принадлежит к сфере влияния пифагорейцев, которые процветали в этом столетии. При этом, вполне возможно, что у него не было прямых связей с пифагорейцами: впоследствии его обвиняли в том, что он разгласил сокровенную тайну. Это вполне справедливо: к пифагорейско-орфической мистике он относится приблизительно так же, как Анаксагор относился к эллинской мифологии. Он связывает эти религиозные инстинкты с естественно-научными объяснениями и распространяет их в этой научной форме. Он — просветитель, и поэтому его недолюбливают верующие. В то же время он признает еще весь мир богов и демонов, в реальность которых он верит не меньше, чем в реальность людей. Он сам чувствует себя как бы богом, находящимся в изгнании: он сокрушается о том, с какой высоты почестей и счастья он ниспал: «Я плакал и сетовал, когда я узрел необитаемое место». Он проклинает тот день, когда уста его прикоснулись к кровавой пище; кажется, это и было совершенное им преступление, его осквернение через убийство. Так изображает он страдания первых преступников; разгневанный Эфир гонит их в море; снова на землю выбрасывает их море; земля толкает их к пламени солнца, а солнце снова отбрасывает их к Эфиру: так одно получает их из рук другого, но все ненавидят их. Наконец, по-видимому, они становятся смертными: «О, ты, бедный, совсем несчастный род смертных, из какого раздора, из каких стенаний вышел ты!» Смертные, поэтому, кажутся ему существами павшими и наказанными богами. Земля — это мрачная пещера, луг бедствий: здесь обитают убийство, ненависть и другие Керы (богини смерти), болезни, гниение. Но, как люди, мы имеем слабые силы в членах: многие бедствия угрожают нам и притупляют наши чувства. Небольшую часть той жизни, которую нам суждено прожить, человек проводит в борьбе; а затем преждевременный жребий уносит наши силы и рассеивают их, словно дым. Только то, на что люди непосредственно наталкиваются, они и считают за истинное; и всякий хвалится тем, что он нашел целое, но тщетно: не дано человеку увидеть этого, ни услышать, ни обнять чувствами. Крайне резкими штрихами изображает Эмпедокл это неведение. В этом мире раздора, страданий, противоположностей он наконец находит тот принцип, который обещает ему совершенно другой миропорядок: он находит Афродиту; каждый знает ее, но никто не признает ее за принцип космический. Половая жизнь представляется ему самой лучшей, самой благородной, величайшей противоположностью стремлению к раздору. В ней яснее всего обнаруживается взаимное стремление разрозненных составных частей друг к другу, чтобы создать нечто. Это, составлявшее одно целое, было некогда оторвано друг от друга и теперь страстно стремится вновь объединиться в едином.
Самое интимное свойство этого стремления есть страстный порыв к однородному: при всем неоднородном возникает неудовольствие, при всем однородном — удовольствие. В этом смысле все одушевлено, поскольку оно обнаруживает стремление к одинаковому и ощущает удовольствие от одинакового, а также — неудовольствие от неодинакового. Сущностью мысли Эмпедокла является мысль о единстве всего любящего: во всех вещах есть стремление, приводящее их к смешению и соединению; но точно так же в них имеется и враждебная сила, которая разъединяет их; оба эти стремления взаимно враждуют. Эта борьба и есть источник всякого становления и уничтожения. Это страшная кара — быть в подчинении у ненависти. Странствование через все элементы есть естественно-научный близнец метемпсихозиса Пифагора: он сам утверждает, что он уже был птицей, кустом, рыбой, мальчиком и девочкой. В подобных случаях он пользуется мифическими выражениями пифагорейцев. Это сильно затрудняет его понимание, и мифическое, и научное мышление развиваются у него рядом: он ездит на обоих конях, перескакивая с одного на другого. Кое-где вместо мифа сказывается уже аллегория: так,
