Ничего так не боятся художники, поэты и писатели, как того глаза, который видит их маленький обман, который, кроме того, еще понимает, как часто они стоят на распутье, что увлекает их или к невинному наслаждению самими собой, или к эффектам; который контролирует их, если они хотят выдать плохое за хорошее, если они стараются сделать свое произведение возвышенным и украшенным, не возвышая самих себя; который видит мысль сквозь весь обман их искусства так, как она впервые стояла перед ними, может быть, в виде обольстительного образа, а может быть, и как повседневная мысль, которую они распространяют, сокращают, развивают, окрашивают, приправляют, чтобы сделать из нее что-нибудь вместо того, чтобы мысль делала из них что-нибудь! О! этот глаз, который замечает на вашей работе все ваше беспокойство, все ваше желание подкараулить и алчность, ваши подделки и соперничество друг с другом (это тоже подделка из зависти); который так же хорошо понимает ваш позор, как ваше искусство умеет скрывать краску стыда и обманывать вас самих!
163
«Возвышающее» значение несчастья ближнего. Он в несчастии, и вот приходят «сострадательные люди» и расписывают перед ним его несчастие, – наконец они уходят удовлетворенными и возвышенными, они насытились ужасом несчастного, как своим собственным ужасом и приготовили себе хороший обед.
164
Средство быстро заслужить презрение. Человек, который быстро и много говорит, падает чрезвычайно низко в нашем мнении вскоре после нашего знакомства с ним, и притом даже и тогда, если он говорит умно; падает низко даже не в той мере, как он надоедает нам, но гораздо ниже. У нас в голове мелькнет мысль, скольким людям он уже надоел, и к тому неудовольствию, которое он причиняет нам, к нашему чувству прибавляется еще то неудовольствие, которое, по нашему предположению, он причинил другим.
165
Носители цепей. Будьте осторожны со всеми духами, сидящими на цепи! Например, с умными женщинами, которых судьба загнала в тесную глупую среду и которые стареют в ней. Правда, они лежат, по-видимому, лениво, щуря глаза на солнце, но при всяком неожиданном звуке, при всяком появлении незнакомца они вскакивают с тем, чтобы укусить: они мстят всем, кто не привязан к их конуре.
166
Об обращении со знаменитостями. – А: Почему же ты уступаешь дорогу этому великому человеку? – В: О, если бы я не ошибся в нем! Но к этому меня могут привести наши недостатки! Я близорук и недоверчив, а он носит свои фальшивые бриллианты так же охотно, как и настоящие.
167
Месть в похвале. Вот исписанная страница похвалы, и вы называете ее пустой, но если вы усмотрите в этой похвале скрытую месть, то вы найдете ее крайне тонкой и будете чрезвычайно восхищаться богатством маленьких смелых штрихов и фигур. Не человек, а его месть так тонка, богата и изобретательна; он сам едва замечает это.
168
Гордый. Ах! никто из вас не знает того чувства, которое испытывает после пытки тот, кто подвергся ей, если он возвратится в свою нору, а вместе с ним и его тайна! Что же знаете вы о торжестве человеческой гордости!
169
«Утилитаризм». Теперь ощущения в моральных вещах так переплетаются между собой, что одному человеку доказывают мораль ее полезностью, а другому опровергают мораль тоже – ее полезностью.
170
О немецкой добродетели. Какое извращение вкуса, какое рабство перед внешней важностью, сословием, формой, церемонией должны быть у того народа, который отождествляет понятие «простой» (schlicht) и «дурной» (schlecht), и «простого» человека считает «дурным» человеком!
171
Спор. Друг, вы охрипли от разговоров! – Мне возражают! – Не будем больше говорить об этом.
172
Совестливые. Обратили ли вы внимание на то, какие люди наиболее строго ценят добросовестность? Те, которые сознают за собой много дурных наклонностей, которые с болью и тревогой думают и вспоминают о себе и с беспокойной совестью смотрят на других, которые скрывают по возможности лучше свое внутреннее состояние, – они пытаются импонировать самим себе строгой добросовестностью и точностью исполнения обязанностей, чтобы произвести на других сильное впечатление.
173
Страх пред славой. – А: Что один бежит от славы, что другой намеренно оскорбляет своего прославителя, что третий конфузится, слыша мнение о себе, из страха перед похвалой, – это встречается, это бывает, – хотите верьте – хотите нет! – В: Это встречается, это бывает. Только немного подождите!..
174
Отклонять благодарность. Можно отклонять просьбу, но никогда нельзя отклонять благодарность или принимать ее холодно и небрежно. Это больно оскорбляет, а почему?
175
Наказание. Странная вещь – наше наказание! Оно не очищает преступника, в нем нет и искупления: наоборот, оно чернит еще больше, чем само преступление.
176
Партийная нужда. Есть смешная, но не безопасная печаль почти в каждой партии. От нее страдают все те, которые, будучи в течение долгих лет верными и достойными уважения поборниками мнения партии, вдруг, в один прекрасный день, увидят, что трубу глашатая берет в руки другой, гораздо более сильный, чем они, человек. Как вынести им необходимость сделаться немыми! И вот они начинают подавать свой голос, но, конечно, уже в другом тоне!
177
Стремление к деликатности. Если сильная натура, не имея склонности к жестокости, не всегда владеет собой, то она непроизвольно стремится к деликатности. Напротив, слабые характеры любят жесткие приговоры, они присоединяются к героям человеконенавистничества, к религиозным или философским отрицателям бытия, тащатся за строгой нравственностью и за трудным «призванием жизни»: они стараются создать себе характер и силу. И это делают они тоже непроизвольно.
178
Предостережение для моралистов. Наши музыканты сделали большое открытие: в их искусстве возможно даже интересное безобразие! И они бросаются в этот открытый океан безобразного, как пьяные, и никогда еще не было так легко «играть». Только теперь нашли общий темный фон, на котором даже маленький проблеск красивой музыки приобретает блеск золота и смарагда; только теперь начали уносить слушателя в бурю, волнения, для того, чтобы, дав ему потом покой, позволить вкусить чувство блаженства, которое вообще помогает высокой оценке музыки. Открыли контраст: только теперь возможны и дешевы самые сильные эффекты: никому теперь не нужна хорошая музыка. Но вы должны торопиться! Каждому искусству, дошедшему до такого открытия, осталось уже немного времени. О! если бы наши мыслители имели уши, чтобы через посредство музыки слушать в душах наших музыкантов! Как долго надобно ждать, пока снова представится такой случай, поймать внутреннего человека на дурном поступке и в невинности этого поступка! Ибо о наших музыкантах ходит явная молва, что они подмешивают в музыку свою собственную историю – историю обезображивания души. Прежде хороший музыкант должен был становиться хорошим человеком ради своего искусства. А теперь!..
179
О нравственности сценических представлений. Кто думает, что театр Шекспира производит нравственное действие и что сцены «Макбета» должны непременно отвлечь от зла честолюбия, тот ошибается; и он ошибается еще раз, если думает, что сам Шекспир чувствовал так, как он. Кто действительно одержим бешеным честолюбием, тот с удовольствием будет смотреть на свой образ, и если герой гибнет в своей страсти, то это-то именно и есть самая острая приправа в горячем напитке этого удовольствия. Чувствовал ли поэт иначе? Царственно, а вовсе не плутовски идет по своему пути его честолюбец с момента великого преступления! Он увлекает своей «демонической» силой и возбуждает подобные себе натуры к подражанию; «демонической» силой, – говорю я, – вопреки всем выгодам и с опасностью для жизни, и в пользу одной только мысли и одной страсти. Неужели вы думаете, что Тристан и Изольда учат против нарушений брака потому, что они оба гибнут при этом? Это значило бы ставить поэтов вверх ногами, которые, как, например, Шекспир, заняты самими страстями ради них самих, а не ради поучительных целей. Поэты имеют в виду не проступки и дурной исход их, – так относились к своим сюжетам и Шекспир, и Софокл (в «Аяксе», «Филоктете», «Эдипе»): насколько легко было бы в названных случаях сделать проступок рычагом драмы, настолько решительно избегалось именно это. Трагический поэт со своими образами жизни не будет увлекать против жизни! Он будет призывать скорее: «Чары всех чар, это волнующее, изменяющееся, опасное, пасмурное, а часто блестящее, как солнце, существование! Жизнь – ряд приключений; жить – это значит переживать те или другие приключения, и это всегда будет так!» Так раздается голос поэта из беспокойной, полной силы эпохи, которая упоена была избытком крови и энергии, поэтому мы оказались вынужденными подправить и исправить цель шекспировской драмы, т. е. не понять ее.
180
Независимость. Независимость (в самой слабой ее дозе она называется «свободой мысли») есть форма самоотречения, до которого доходит в конце концов властолюбивый – долго искавший того, над чем он мог бы властвовать, и не нашедший ничего, кроме себя самого.
181
Два направления. Если мы будем рассматривать зеркало, то мы ничего не найдем, кроме вещей в нем; если будем рассматривать эти вещи, то найдем опять зеркало. Такова общая история познавания.
182
Радость, получаемая от действительности. Наша теперешняя склонность к восхищению действительностью, которую мы почти все имеем, объясняется тем, что мы так долго и до пресыщения восторгались недействительностью. Сама по себе эта склонность, в том виде как существует она сейчас, без выбора и критики, является склонностью далеко не удовлетворительной: наименьшая ее опасность – это безвкусие.
183
Тонкость чувства власти. Наполеона очень огорчало то, что он плохо говорит, и в этом он не ошибался; но его властолюбие, которое не пренебрегало никаким случаем и было тоньше, чем его тонкий ум, заставляло его говорит еще хуже, чем он мог. Таким образом, он мстил своей собственной досаде (он был завистлив ко всем своим аффектам, потому что они имели власть) и наслаждался своим автократическим произволом. Он наслаждался этим произволом и в отношении слушателей и их мнений: как будто вполне достаточно было говорить с ними таким образом. Он даже радовался втайне при мысли, что молнией и громом высшего авторитета, который заключается в союзе власти и гениальности, он усыпляет суждения и портит вкус; и в тоже время холодно и гордо сознавал правду, что он говорит плохо. Наполеон, как совершенный до конца, додуманный и выработанный тип страсти, принадлежит к античному человечеству, признаки которого легко узнать: это простое строение и художественное развитие одного или немногих мотивов.
184
Аристотель и брак. У детей великих гениев прорывается иногда сумасшествие; у детей вполне добродетельных людей – тупоумие, замечает Аристотель. Хотел ли он этим прельстить к браку людей, являющихся исключениями?
185
Происхождение дурного темперамента. Неправильности и скачки в расположении духа некоторых людей, их беспорядочность и неумеренность суть последние следствия бесчисленных логических неточностей, неверностей и поспешных заключений, в которых виновны их предки. Напротив, люди с хорошим темпераментом происходят из осторожных, основательных родов, которые высоко ценили разум, – преследуя похвальные или дурные цели – все равно, это влияния не имеет.
186
