Однако в целом совпадение поразительно — и еще больше поражает, что ни один современник не обратил на него внимания, и впервые катрен был связан с гибелью короля только в XVII веке. Даже сам Нострадамус, любивший хвастаться точностью своих предсказаний, ничего об этом не пишет: он относил к роковому событию совсем другой катрен — III-55. Там говорится об одноглазом короле и каком-то «великом из Блуа», который убьет своего друга, что вызовет смятение при дворе. Монтгомери и правда получил за службу земли в Блуа, но вряд ли его можно назвать великим, да и другом Генриха он, конечно, не был, хоть и пользовался его расположением. После невольно совершенного им убийства он бежал в Англию, по возвращении сражался в армии гугенотов, был взят в плен и казнен по приказу Екатерины Медичи.
В связи с этим забавно звучит версия современных конспирологов, согласно которой смерть Генриха была подстроена королевой, чьим доверенным лицом и чуть ли не любовником был молодой шотландец. Нострадамус тоже участвовал в этом заговоре — его делом было объяснить случившееся волей рока, отвлекая внимание от истинных виновников. Интересно знать, как долго Монтгомери тренировался, чтобы отколовшаяся от копья щепка попала точно в прорезь шлема его соперника, и как астролог за год до турнира угадал, что на короле в этот день будет золоченый шлем (если, конечно, он и правда был). Впрочем, не исключено, что капитан направил копье в лицо Генриха не случайно — Дюма-отец в романе «Две Дианы» предположил, что он мстил за некие обиды. Но к Нострадамусу, который в то время мирно работал у себя в Салоне, все это не имеет никакого отношения.
Однако завертевшееся колесо событий затронуло и его. Филипп Испанский, которого на свадьбе в Париже представлял «заместитель», печально известный герцог Альба, в августе отбыл на родину из Нидерландов, где тоже волновались протестанты. Английский посол сообщал, что король опасался кораблекрушения, поскольку Нострадамус назвал этот месяц опасным для мореплавания. Другой новобрачный правитель, Эммануил Филиберт Савойский, в том же месяце отправился вместе с женой в Реймс на коронацию Франциска II, которая состоялась 18 сентября. На обратном пути он узнал, что в его герцогстве разразилась эпидемия чумы, и заехал в Салон, чтобы встретиться со знаменитым провидцем. Однако Нострадамус отправился по делам в Нарбонн, остановившись по пути в Безье, где тоже бушевала чума. Сразиться с ней по старой памяти он не решился, но занялся лечением местного епископа, страдавшего от целого букета болезней. Пророк не смог предложить больному ничего лучшего, чем средневековое прижигание ног; епископ не выздоровел, но и не умер.
Вернувшись в Салон, Нострадамус узнал о скором приезде туда принцессы Маргариты Валуа, которая без спешки ехала следом за мужем и тоже хотела увидеть астролога, с которым познакомилась еще в Париже. Городские власти попросили его составить приветственный адрес на латыни; по прибытии принцесса долго беседовала с ним, и год спустя он посвятил ей очередной альманах. Не все были этому рады: сопровождавший Маргариту канцлер Мишель де Лопиталь в своей латинской поэме о путешествии обозвал Нострадамуса лжецом и безумцем, который пытается предвидеть будущее, хотя это — привилегия одного лишь Бога.
Осенью с именем Нострадамуса был связан еще один скандал: советник парижского парламента Анн дю Бур, арестованный по приказу покойного короля, был помещен в железную клетку, где держали только самых опасных преступников. Разнеслись слухи, что гугеноты подготовили заговор для освобождения своего соратника и что об этом якобы писал Нострадамус в альманахе на 1559 год. Там и в самом деле имелась фраза «добрый Бур окажется далеко», хотя, возможно, это означало нечто совсем другое. Вскоре дю Бур был казнен на Гревской площади, что еще больше разъярило его единоверцев и еще ближе придвинуло Францию к смуте, которую Нострадамус без устали предсказывал уже несколько лет.
У края бездны
Весной 1560 года мирная жизнь Салона, да и всего Прованса, была нарушена столкновениями на религиозной почве. Обстановка в стране обострялась; как католики, так и протестанты вели себя все более агрессивно, а правительство юного короля Франциска II и регентши Екатерины Медичи не стремилось, да и не могло прекратить назревающий конфликт между ними. При дворе росло влияние католической партии, которую деятельно поддерживали Екатерина и Мария де Гиз — мать новой королевы, шотландки Марии Стюарт. Братья Марии, герцог Франсуа де Гиз и его брат-кардинал Шарль, играли все более заметную роль в придворных интригах. Не желая терпеть усиления католиков, гугеноты решили захватить короля и силой заставить его встать на их сторону. В марте 1560 года они собрались напасть на королевскую резиденцию в Блуа, но заговор был раскрыт, и монарха увезли в замок Амбуаз. Наспех собранный отряд гугенотов пошел на штурм, однако был разбит. Его командира, сеньора де Реноди, четвертовали; жестоким казням подверглись и другие заговорщики. Принца Конде, обвиненного в поддержке мятежа, бросили в тюрьму.
По всей стране прокатились преследования протестантов, которыми занимались не столько власти, сколько вооруженные католические фанатики. При этом к «Лютерам» могли причислить всех подозрительных, к которым относился и Нострадамус — крещеный еврей, интеллектуал, занимающийся подозрительными оккультными науками. Как уже говорилось, он не был гугенотом, но не раз высказывал симпатию к ним и критиковал церковные суеверия, едва не попав из-за этого под суд инквизиции. Многие его хорошие знакомые из числа местной элиты были гугенотами — к ним относились инженер Адам де Крапон, первый консул Паламед Марк, родственники его жены Анны Понсар. По своей привычке Нострадамус проявлял предельную осторожность в речах и сочинениях, но это не спасало его от подозрений. Например, в одном из альманахов он осудил протестантов, чья религия «больше напоминает иудаизм, чем христианство». Но в устах пророка, которого часто подозревали в симпатиях к вере предков, это звучало скорее похвалой, чем осуждением.
После событий в Амбуазе обстановка в провансальских городах стала обостряться, любое событие могло вызвать взрыв. В Салоне таким поводом стали протестантские гимны, которые дети местных гугенотов распевали в школе. Местная католическая партия, которую возглавлял небогатый помещик Луи Виллермен-Курнье, стала распространять слухи, что протестанты готовят заговор. Это подняло крестьян окрестных деревень, которые 1 мая 1560 года огромной толпой явились в город с дубинами и вилами, чтобы расправиться с крамолой. Их называли cabans (у Пензенского — «бушлаты») из-за грубых курток серого цвета. Скандируя «Смерть лютерам!», они направились к домам подлинных и мнимых протестантов, которые им заранее указали подстрекатели, схватили их и потащили в темницу замка Эмпери. Многие были избиты, а друга Нострадамуса, нотариуса Этьена д’Озье, запинали ногами до смерти.
После этого «кабаны» еще не раз врывались в Салон в поисках протестантов. Их вдохновитель Виллермен-Курнье пытался захватить власть в городе, вырвав ее из рук гугенотов — Паламеда Марка и его родственника Антуана Марка. 2 июля те пошли на ответные меры: вождь католиков был ранен пулей из аркебузы и вскоре умер. О дальнейшем рассказывает Сезар де Нотрдам: «Тотчас же слух начал шириться, бежать и облетать город, переходя из ушей в уши и из уст в уста. Взволнованно сообщали, что убили и первого консула и что лютеране вознамерились захватить город. В этом столкновении „бушлаты“ выступили с большими напором и наглостью, чем ранее. Они пошли, как дикие звери, с воем, роняя пену, как кабаны, с оружием, с вероломными криками и кровавыми угрозами стереть с лида земли лютеранские дома и взять на шпагу всех подозреваемых… Они били в колокола всех церквей и в набаты всех колоколен, как если бы город охватил пожар или враги уже подкопались под городские стены»[13].
Сезар, сын Мишеля Нострадамуса. Гравюра XVI в.
Сезар упоминает, что крестьяне явились к ним в дом и не уходили, пока от них не откупились деньгами. Хорошо что вскоре подошло время жатвы, и большинство «кабанов» разошлось по домам, а оставшихся городские власти кое-как уговорили покинуть город. В скором времени Нострадамус отправился в Лион договариваться об издании очередного альманаха. В этом городе тоже кипели религиозные распри, что вызвало у него тревогу. Однажды после обеда в одном из богатых домов он подошел к окну верхнего этажа, откуда был виден весь центр города. Когда его спросили, о чем он думает, он, по свидетельству каноника Габриеля Саконе, ответил: «Я смотрю на эту красивую церковь Святого Иоанна, разрушение которой предопределено, и, хотя она и находится под Господней защитой ввиду богослужений, которые совершаются в ней столь благоговейно, от нее скоро не останется камня на камне». Настроенный к пророку враждебно, Саконе в своих воспоминаниях добавляет: «И пусть теперь не говорят, будто сатана непричастен к замешиванию этих козней, поскольку он так хорошо предуведомил о них своего любимчика Нострадамуса».
В апреле 1562 года захватившие город гугеноты в самом деле разграбили собор Святого Иоанна Крестителя (Сен-Жан), выбросив из него все образа и статуи святых. Описывая это событие, тот же Саконе снова приплел к делу Нострадамуса, будто бы заранее осведомленного о нем сатаной. «Хотя, возможно, ему об этом сообщили звезды», — оговаривается каноник. В то смутное время тиражи астрологических альманахов, прежде всего тех, что были подписаны именем Нострадамуса, значительно выросли. К нему внимательно прислушивались не только во Франции, но и в других странах. Великий Пьер Ронсар в своей «Элегии Гийому Дезотелю» упрекал свою родину в том, что не слушает голос предсказателя:
И столь же ты глуха к пророкам, что Господь
Избрал меж чад своих, и коим кровь и плоть
Дал в сем краю, чтоб здесь твою беду пророчить
Грядущую, но ты спешишь их опорочить.
Да, может быть, смогла миров Господних высь
Чрез Нострадамуса с пророчеством срастись,
Иль мужем демон злой иль добрый дух владеет,
Иль от природы он душой взмывать умеет,
Засим среди небес сей смертный муж парит,
Пророчества свои нам сверху говорит,
Иль мрачный ум его, томясь глухой тоскою,
От жидкостей густых стал сочинять такое:
Но он таков, как есть: что ни тверди мы, все ж
Неясные слова, что в нас вселяют дрожь,
Как встарь у эллинов оракул, многократно,
Предсказывали нам весь ход судьбы превратной.
И я б не верил им, коль Неба, что дает
Нам зло или добро, я в них не видел ход[14].
В ноябре 1560 года катрены «Пророчеств» оживленно обсуждались в придворных кругах. Один из них (Х-39) гласил:
Два острова — в длительной траурной скорби:
Принц умер, еще не оставив детей.
Как быть же? Закон правый путь не находит,
Девчонка-вдова не в чести у властей.
Как раз в то время 15-летний король Франциск тяжело заболел лихорадкой. Детей у него не было, и перспектива его смерти должна была опечалить два «острова»,
