Анны — Паскаль и Томас Арно — уже начали поговаривать о будущих внуках. Весной 1547 года Нострадамус вместе с Анной провели неделю в Сен-Реми. Брат Нострадамуса Бертрам собирался распродать свое имущество; вместе с женой Томине он тоже хотел перебраться в Салон, где ему предложили место главы городской милиции. Томине и Анна поняли друг друга.
Мишель и Анна назначили день своей свадьбы.
— Как только ты отыщешь дом для нас, — сказала Анна, покачиваясь на крупе жеребца, — так сразу…
Мишель был согласен. Он жаждал поделиться с нею своей тайной.
— Мы поговорим с Женеттом, сердце мое, — произнес он.
Тесье признался, что давно уже наводил справки, подыскивая Мишелю подходящее жилье. Земельный участок, который он предложил, непосредственно граничил с его участком. Нострадамус, со своей стороны, присмотрел башню в конце переулка. Он думал, что после чумы тот дом пустовал, но друг объяснил:
— Владельцы участка живут в Лангедоке. Они из очень древнего рода, состоят в родстве даже со Скалигером. Мне недавно удалось переговорить с ними. — Увидев, как глаза Мишеля засияли от радости, великан рассмеялся. — Да, они совсем не против. Ты бы мог назначить цену. Я охотно помогу тебе со ссудой. И тебе бы наверняка помог Адам де Грапон, тот зодчий, с которым я тебя недавно познакомил. Он ведь построил кафедральный собор. Мог бы оказаться полезным консультантом…
Глаза Мишеля блеснули огнем, он повернулся к Анне и спросил:
— Ты согласна?
— Башня станет волшебным убежищем, — ответила женщина. Голос ее звучал загадочно, как будто она что-то предугадывала.
Брак был заключен в годовщину их первой встречи. Одиннадцатого ноября 1547 года Мишель де Нотрдам и Анна Арно, вдова Понсара, обменялись кольцами в церковном храме. Они по необходимости смирились с католическим обрядом; на самом же деле их благословил ангел-знаменосец, стоявший над порталом. Свидетелями венчания были Женетт Тесье и Бертрам де Нотрдам, одетый в латы, украшенные городским гербом. В доме Арно в тот день было выпито немало вина. После того как прозвучал последний тост, гости проводили новобрачных до квартала Ферейру, и вот наконец врач и его жена остались одни.
Адам де Грапон за короткий срок совершил чудо. Первый этаж бывшего торгового склада был превращен в уютную гостиную, обитую досками. Торцевую стену занимали полки для лекарств. Предназначенный для экспериментов стол расположился под сводчатым окном, обращенным в сад.
— Здесь ты будешь принимать больных, — сказала Анна и прильнула к мужу. — А я смогу наблюдать через стекло, когда буду хозяйничать во флигеле. — Она поцеловала его и задрожала от желания. — Пойдем наверх… — прошептала она.
Мишель поднял ее на руки и понес по широкой лестнице наверх. Лестница вела в библиотеку и кабинет Нострадамуса. Рядом с книгами и рукописями, над которыми он работал, были расставлены астрономические приборы. На крытом балкончике, выходившем на площадку заново сооруженной Грапоном наружной лестницы, стоял бронзовый телескоп.
Нострадамус догадался, о чем подумала Анна. Он покачал головой, уложил жену на кровать. Они глубже и глубже погружались друг в друга, и весь мир рухнул для них в небытие.
В эту ясную звездную ночь Мишель долго всматривался в спокойное лицо уснувшей Анны. Ее черты, освещенные светом лампы, были исполнены бесконечной нежности. Он погрузился в сердцевину сокровенного существования, в котором расцветшую любовь одухотворяет Космос. В этот миг сплавились воедино семейная башня, исполненная свадебной ауры, и метафизическая крепость, где десятизвучие, десятикратно высеченное из материи, разрешалось в уровнях еще более высшей гармонии.
* * *
Он чувствовал, что при абсолютном слиянии с женщиной, а значит, и со всем женственным началом, он приобщается к некоему божественному ключу.
Открытие пришло внезапно, в ночь перед его 44-м днем рождения. Мишель, глядя в окуляр телескопа, вдруг уловил обращенный к нему голос.
— Бронза! — говорил он вечером того же дня, склонившись над бокалом вина. Гости только что разошлись, остались лишь Тесье и Анна. Прочитав удивление на их лицах, он добавил: — Сплав металлов — это зеркальное отражение! Не случайно в древности наступила эпоха, когда первый мудрец — конечно, это была женщина — соединил медь и олово. Одна стихия сплавилась с другой, и обе стали более высокой субстанцией. Леонардо знал об этом, когда изготовлял свой инструмент. Юлий не случайно использовал именно бронзовую трубу, которую и завещал мне. Этот инструмент по своей сути еще и зародыш десятизвучия. Потому что олово составляет мужскую, а медь — женскую половину. Но бронза излучает энергию, исходящую из обоих, то есть излучается жизнь. По ту и другую стороны имеется граница, определяемая нами как смерть. Металлы, отказывающиеся от себя, чтобы заново возродиться, — ключ к этому. Это через радость, подаренную тобой, Анна. Я понял выход.
Он склонился к ней, коснулся ее волос и в глазах увидел нежность и понимание.
— Да! — воскликнул он и вернулся к катару. — Я благодарен и тебе. Этот дом — скорее даже башня и обсерватория, которую соорудил Адам де Грапон. Десятикратно повторенные десять ступеней, в равной мере выводящие в Космос и ведущие вниз, в горловину матери-земли. Пятьдесят пять ступеней к звездам, сорок пять — в древний вертеп. Они составлены асимметрично, чтобы легче было в кругу расчисленных планет очиститься от душевной неуравновешенности. Я уже чувствую! Это работает! Никогда раньше я не находился так близко к ступице космического колеса. Ось, проходящая через ангела-знаменосца и Имперский замок на скале, суть мои помощники. Если и могу решить задачу, возложенную на меня, то только здесь! Лишь одного мне до сих пор еще не хватало. Бронза! Я сяду на бронзовый трон и буду сидеть на нем. Бронзовый стул должен завершить мой круг в Салоне. Он — последний и величайший ключ, который полностью откроет замок иного мира. Это было мне явлено в прошедшую ночь.
Нострадамус умолк. Казалось, он еле держался на ногах, хотя и сопротивлялся этой внезапной истоме. Анна и Тесье сидели, не решаясь нарушить молчание. Наконец Тесье произнес:
— Будет лучше, если ты поговоришь с Адамом. Если кто и сумеет помочь тебе, так это он. Тем более, что он знает колокольного мастера из Арля…
— Я, как только выкрою время, сам поеду с Грапоном, — ответил Нострадамус. С юношеским задором он усадил Анну к себе на колени. — Душа моя, ты поедешь со мной, ибо тебе тоже найдется работа!
* * *
В начале марта 1548 года (приблизительно в ту же пору, когда в Германии протестантам собирались предоставить религиозную свободу) в Камарге мастер колокольных дел завершал формовку. Рядом с ним в дымной мастерской стояли Нострадамус, Анна и Адам. Точно так же, как в алхимической лаборатории Жона-лекаря, языки пламени с шипением метались под сводом каменной печи, в чреве которой находился котел со стоком, похожим на птичий клюв. И вот по знаку литца Нострадамус и его жена взялись за рычаг кузнечных мехов. Медь и олово начинали смешиваться, вошли друг в друга и приняли мягкий золотой оттенок. Когда котел наклонили, струя устремилась в заранее подготовленное русло. Поднялся едкий дым, а когда он рассеялся, в форме уже застыла первая отливка.
Процесс повторялся снова и снова. Наконец все десять отливок покоились в песке, все еще шипя под слоем остывающей корки. На следующий день они приобрели окончательную форму: отшлифованные и отполированные литцом изделия оказались в руках Нострадамуса.
Наутро Нострадамус расплатился с мастером, решительно отклонил приглашение побыть еще в Арле. В полдень восемнадцатого марта экипаж с грузом покатил через восточные городские ворота и направился в Салон, а через два дня уже прибыл на место.
Женетт вместе с Адамом помог Мишелю отнести наверх составные части стула, заботливо завернутые в холстину.
— Великолепно, — тихо произнес Тесье, когда Анна сняла тряпки с фрагментов.
Небо на юго-западе уже окрасилось в розоватые тона.
— Это еще только полдела, — ответил Нострадамус, который вместе со всеми напряженно ожидал полуночи.
В полном созвучии находилось время, когда мужчина и женщина взяли металлические детали. Точно в ночь весеннего равноденствия были соединены десять составных частей: казалось, они прилипали друг к другу, не оставляя пазов. Наконец похожий на трон бронзовый стул был установлен под открытым небом, и Нострадамус уселся. Анна и Тесье робко отступили назад. В этот миг в душе ясновидца что-то преобразилось. Лицо внезапно начало пульсировать под влиянием могучего огня, и этот огненный поток, это извержение пламени, вызванное бронзовым креслом, понесло его прочь.
В оболочке элементов, сплавленных воедино, Мишель нашел последний ключ. Он предчувствовал это уже месяц назад. Теперь был отодвинут последний засов. Нострадамус помчался сквозь столетия. Он танцевал во времени, выходя за его границы, возвращался назад и снова летел вперед на вселенском колесе через бесчисленные пространства, утоляя тоску по бесконечности.
Когда он вновь ощутил под собой бронзовый стул, то увидел, как сверкают и сплетаются в узлы иные нити. Ангел-знаменосец, скала с Имперским замком, любовь Анны, дружба с катаром… Адам, бронзовый телескоп Скалигера, Леонардо да Винчи внутри звездного свечения, мельчайшие искорки, миллионы и миллиарды иных человеческих искристых скоплений… И был Мишелю голос: «Все люди доброй воли…»
Провидческие возможности, которыми располагал ясновидец, воплотились в облике Адонаи.
С тех пор главной его жизненной задачей сделалась необходимость использовать эти свои возможности.
Как дар был ему вручен свободный доступ во все времена, позволяющий найти для человечества спасительный выход…
Едва Мишель подумал об этом, как видение медленно растаяло. Он весь мягко осел в бронзовом кресле. Придя в себя, увидел лица Анны, Тесье и Грапона, освещенные первыми утренними лучами солнца. Лица показались божественно прекрасными. Он вскочил, обнял сначала Тесье, потом Анну; словами пытался передать только что пережитое.
Когда Тесье и Грапон молча удалились, в дверь постучался первый больной. Анна открыла ему, и Мишель принялся за свое обычное дело.
* * *
Сострадание к немощным, любовь к жене, бронзовое кресло как центр видений — все это были полюса, дополнявшие друг друга. Жизнь Нострадамуса обрела полновесный смысл. Когда-то смерть трижды нанесла ему удар. Но отныне он каждый день получал в дар тройное бытие.
Столетие приближалось к своему математическому центру. Слава его как врача неизменно росла. Мишель лечил богатых и бедных, не делая различий. Его средствами были алхимия и хирургия. Но зачастую он исцелял одним только словом. Мишель использовал астрологию и предостерегал людей, взращивал в их душах побеги новых надежд. В такие минуты Нострадамус оказывался скорее магом, чем медиком: наложением рук исцелял он, подобно Иешуа. Именно в этом он был близок к Учителю человечества, не потеряв себя в шарлатанстве.
По-прежнему скромный, Нострадамус склонялся перед своим талантом, принимая его
