себе! Ибо ты не подозреваешь, что из произвольно возникших кровавых троп могли бы возникнуть тысячи других, не менее страшных путей! Будущее, которое обнаруживает себя в преломлении граней, расщепилось бы само на мириады других граней! И кто тогда взвесит, измерит и разгадает их? Кто задумается над тем, способствовал ли я бесконечному благу или бесконечному злу благодаря тому, что помешал твоему соитию?!
— Но это значило бы, что, уходя от судьбы, мы возвращаемся к ней, что мы совсем бессильны перед судьбой? — воскликнул издатель. — Ты в самом деле веришь в это, Мишель? В конце концов, не хватаешься ли ты, как утопающий за соломинку, за бессмыслицу или слепой случай?
— Нет! — ответил Нострадамус. — Я только сказал, что созерцание будущего и малейшее вмешательство в тысячегранные связи — две совершенно различные вещи! Однако есть спасительный выход! Мы должны познавать планетное сплетение в его взаимосвязи, в его собственном толковании! Отдельные темные нити должно сплести в свиток лучезарной любви. Куда тогда перетянет канат, в котором содержатся как одни, так и другие нити? Не сможет ли тогда произойти так, что будущее, существующее как возможность, не осуществится? Ведь всяко бывает…
Масе не смог ответить Нострадамусу. Мысли его путались, перебивали друг друга, и тем не менее он ощущал какое-то смутное утешение… Теперь, держа в руках книгу, он обратил внимание на строчки из завещания ясновидца, обращенные к сыну и человечеству:
«…Нам не дано проникнуть в тайны Господа, а способность человека видеть будущее очень ограничена.
Причины событий остаются неизвестными как в предзнаменованиях, полученных людьми, так и добытых при помощи магии.
Небо вечно, оно охватывает время. Но при том, что вечность непостижима обыкновенными способами, причины познаваемы по движению звезд.
Сын мой, постарайся хорошо понять то, что я хочу сказать сейчас, — что познание причин невозможно для твоего слабого разумения и что события далекого будущего не могут быть доступны пониманию мыслящего существа, хотя даже ученые, сведущие в словесности и логике, поймут здесь не слишком много…
Прекрасно разбираться в событиях невозможно без божественного вдохновения ввиду того, что всякое пророческое вдохновение движимо Создателем, определяющим время, когда вдохновению быть, и природу происходящего.
Вот почему предсказанные события совершаются или не совершаются. Рассудок не видит ничего, и лишь разум, которому доступно состояние медиумического транса, способен видеть и указывать на события будущего… с помощью того крохотного лучика…»
Боному показалось, будто он увидел свет, — но через несколько строчек ему открылось нечто противоположное:
«Магия, отвергаемая Священным Писанием, не должна применяться…»
Но сразу после этого Нострадамус вновь вернулся к своей теме:
«Одна лишь юдициарная астрология разрешена и открывает события после вдохновенного изучения; именно так мы составляли наши пророчества на бумаге.
И хотя эта скрытая мудрость не осуждается Церковью, я никогда не хотел раскрывать невероятное содержание, которое заключается в книгах, попавших мне в руки.
Обеспокоенный участью, которая постигла бы их в будущем, я их сжег. От пламени, поглотившего эти книги, исходил необычный свет, более яркий, чем от естественного огня…»
Масе рассмеялся. Он знал, что в этом месте Мишель снова вел инквизиторских ищеек по ложному следу. Надо было метафорически понять яркий свет розенкрейцеровской и катарской истины. Разумеется, Нострадамус никогда не сжигал книг, подаренных Рабле, Скалигером и Тесье. Напротив, он использовал возможности истинного понимания и интуитивного значения в десятизвучии и выразил так эту мысль в предисловии к своему сочинению:
«Я не хотел бы, чтобы меня принимали за гения, я всего лишь простой смертный, который знаком с небом, но сам совершенно земной человек. Мне невозможно ни запутаться, ни ошибиться, ни пасть жертвою обмана… Вполне возможно, что эти пророчества некоторых собьют с толку, так как они разбросаны по времени. Под внешней маскировкой все здесь присутствует, все сказано: представлены все важнейшие события на земле, и ты, сын мой, пока жив, увидишь в своей стране и по своей натальной карте грядущие события…»
Лионец догадывался, что прочел что-то неслыханное, и тут же впился глазами в следующие строчки:
«…хотя одному только Вечному Богу известны их происхождение и причины, так как Сам Он есть Первопричина.
И я открыто говорю всем, кто верит в Него, Несравненного и Невыразимого, что Он пожелал через внушение явно, но с некоторой печалью раскрыть смысл событий, скрытых от нас по Его Божественной воле, и должен показать способы их видения, которых всего два, и понятны они лишь ясновидящим и астрологам… Эти способы очень действенны и придают мудрым уверенность в суждении, особенно первый способ».
Издатель понял, что добрался до самой сути. Что он добрался до истины, которую Нострадамус хотел преподнести своим читателям. Речь снова шла о маскировке и погоне за сенсацией. Ясновидец ловил на удочку того, кто прекрасно знал, о чем тут идет речь. О революциях, о гибели природы и необычных явлениях на небе поведал им Нострадамус. И после всего кристально-ясная фраза:
«Когда-нибудь невежество сгинет!»
Mace Боном понимал, что это была бесспорная истина. И также истиной заканчивалось в своей человеческой сущности предисловие:
«В заключение, сын мой, хочу сказать: прими этот подарок, который тебе делает твой отец Мишель де Нотрдам в надежде на то, что ты поймешь каждое пророчество, и я молю Бессмертного Бога о счастливой и долгой жизни для тебя…»
— И для человечества! — пробормотал издатель.
Затем он бережно закрыл книгу. Из типографии доносился стук и шум машин, в соседнем помещении уже лежала новая партия книг, пока еще не поступивших в продажу.
* * *
В середине марта, прежде чем наступил зной, сделалось ясно, что успех собрания 353 пророчеств ясновидца из Салона затмил славу всех писателей.
«Даже в Лувре, — сообщал Жак Керве из Парижа, — твои катрены в последнее время у всех на устах!» Далее издатель сообщал, что в его и других типографиях, объединившихся с Бономом, начали тайно печатать пророчества. Опасаться было больше нечего, Инквизиция оказалась совершенно бессильной перед славой Нострадамуса.
Мишель, сидя у себя в кабинете, читал объемистое и восторженное послание Керве. Поначалу радовался, но внезапно ему показалось, что сердце пронзила острая боль. Это длилось лишь мгновение, его тут же позвала Анна, и он спустился к пациентам. Рядом с женой, занявшись делом, он забыл об этой секундной боли.
Однако на следующий день Мишелю показалось, что десятизвучие издает какие-то дребезжащие тона. Он попытался понять столь необычное помутнение небосвода, но ответа не нашел. Взгляд его не мог обнаружить орбиты планет. Он смутно чувствовал, что неудача, возможно, была связана с болями в сердце. Острый укольчивый удар повторился. Мишель внезапно почувствовал смертельную усталость: вспомнил о том, что старость не за горами, что день был трудный и пора отдыхать С трудом держась на ногах, он спустился вниз.
Змеиные языки
На городскую площадь Салона зеваки стекались небольшими группками. Несколько господ из магистрата попытались в последний момент без всякого уведомления создать комитет для встречи высокопоставленной особы.
Граф Клод де Танд, в роскошной должности королевского наместника, милостиво принимал хлеб-соль. Но когда бургомистр, заикаясь, начал произносить импровизированное приветствие, дворянин грубо прервал его:
— Оставьте лестные слова при себе! Скажите без обиняков, где находится лекарь и знаменитый доктор Нострадамус!
— Он живет в квартале Ферейру. Если вашей милости угодно, я мигом его доставлю сюда!
— Ни в коем случае! Но вы можете показать дорогу мне и моей свите, — ответил граф.
Он взмахнул хлыстом, и бургомистр, неожиданно принявший удар, поспешил исполнить приказание.
Нострадамус оказывал первую помощь женщине, болевшей водянкой, когда услышал шум возле дома.
— Принимай отвар из аниса, крапивы и фенхеля по три раза в день! — посоветовал Мишель, провожая тяжело дышавшую пациентку к выходу. Он распахнул дверь в тот самый момент, когда Клод де Танд только что соскочил с лошади. Члены магистрата теснились рядом с графом, о чем-то перешептываясь. Позади расположились телохранители на конях. Чернь горланила. Наместник Прованса подошел к воротам дома Нострадамуса, пристально оглядел хозяина и сказал:
— Стало быть, вы и будете тем человеком, о котором говорит вся Франция!
Больную водянкой матрону как ветром сдуло. Появилась Анна. Она взяла супруга за руку, и Нострадамус успокоился.
— Да, я Нострадамус, как вы изволили предположить, — ровным голосом произнес Мишель.
Граф де Танд качнул головой и весьма учтиво осведомился:
— Вы позволите мне войти в дом? Я привез вам от их королевских величеств приглашение в Париж, доктор!
Надежно закрыв парадную дверь, Мишель и Анна проводили высокопоставленного гостя в кабинет.
Наместник Прованса расположился рядом с кафедрой, где лежало последнее произведение Нострадамуса. Оглядевшись, граф перешел сразу к делу.
— Король Генрих Второй и Екатерина Медичи желают, чтобы вы прибыли в столицу! Вы должны прибыть на аудиенцию в Лувр — и чем быстрее, тем лучше! Стоит ли подчеркивать, какая честь выпала вам!
«Честь? — подумал Нострадамус. — Разве только в глазах высшей знати». В душе он содрогнулся.
В своих видениях Мишель чаще всего связывал королевский трон с Молохом. К тому же дом Медичи покоился на обожествлении римского кумира. «Ничего общего между мной и ними, — продолжал он размышлять. — Было бы разумней позаботиться о моей пациентке, чем выслушивать графа».
— Ну, когда сможете выехать?! — прервал отрешенность Мишеля вопрос графа.
«Я не хочу уезжать из Салона!» — молнией мелькнул ответ. Мишель почувствовал, как сердце его сжало точно так же, как и ночью. Через секунду ему снова стало легче. В панике он подумал: «Но я даже не могу оказать сопротивления! Я беззащитен, а у них власть. Если я откажусь, они напакостят не только мне, но и моей семье и моим друзьям! Они вынудят меня подчиниться слову короля».
— Когда бы я смог выехать? Пожалуй, дня через три-четыре, — ответил он графу. — Мне необходимо проконсультировать своих коллег в отношении больных, которых я не могу оставить без присмотра.
Казалось, с языка наместника вот-вот слетит брань. Но Клод де Танд все-таки овладел собой и произнес:
— Итак, в конце недели. Я позабочусь о том, чтобы вам был предоставлен удобный экипаж для поездки.
* * *
14 июля 1555 года Мишель де Нотрдам выехал в столицу.
Несмотря на решение извлечь пользу из аудиенции, прощание с Анной, детьми и друзьями оказалось весьма тяжелым. Экипаж взял направление на Лион.
Разбитый десятидневной поездкой, Нострадамус смог наконец постучать в дверь Масе Бонома. В их распоряжении было всего только два часа для обсуждения самых важных вопросов.
— В Лувре все время будь начеку! — говорил катар своему другу. — Трижды обдумай каждое слово, прежде чем сказать его королю!
Боном считал, что Мишель должен попытаться использовать все возможности, предоставленные ему судьбой.
— Мы смогли бы продолжить издание твоих сочинений, — заверил Масе. — Дело не в одной
