и ставшие народной песней…
— Доблесть ценю в любой нации, даже враждебной.
— Мы изматываем друг друга этой доблестью уже который год, потеряв едва ли не цвет нации. Не лучше ли исключить возможность сталкиваться с этой доблестью?
— Говорите яснее, фельдмаршал.
— Я имею в виду революцию, ваше величество. Изнемогающий от лишений военного времени народ как нельзя удачнее для нас подготовлен к ней. А революция — это выход России из войны. Снятие нашего Восточного фронта, удар всеми силами на запад и сокрушение противника, как это сделал ваш дед Вильгельм I.
— Об этом стоит подумать. Но какое мы с вами имеем отношение к возможной русской революции?
— Не имеем, ваше величество, пока…
— То есть?
— В Швейцарии находятся русские эмигранты-революционеры. Они в состоянии своей печатью расшатать русское общество, а фронтовыми листовками обезоружить русскую армию.
— Но листовки, как я слышал, распространяются и на немецком языке. И братание происходит не русских с русскими, а врагов с нашими германскими солдатами.
— Ваше величество, предатели есть и у нас. Мы жестоко боремся с ними.
— А у врага их надо всячески поощрять. Не так ли?
— Совершенно так, ваше величество. И ради этого я просил бы передать им пятьдесят миллионов марок.
— Что? — ужаснулся кайзер. — Но это немыслимая сумма!
— Меньшая, чем тратят наши промышленники на сверх-Берту, которая испугает часть лондонцев, но не Англию, а здесь ставка на всю необъятную страну. И деньги эти нужно взять у тех же господ, которые только что побывали в вашем кабинете. Позвольте передать им смысл нашей беседы?
— Только взамен этих миллионов, а если возможно, то и больше, чтобы оставить кое-что и на наши армейские нужды, служащие их же интересам.
— Так и будет сделано, ваше величество, — и фельдмаршал, по-солдатски сделав пол-оборота, чеканным шагом вышел из кабинета.
В Швейцарии ее обитатели после объединения всех когда-то независимых кантонов говорят на трех одинаковых по значению языках: на французском, немецком и итальянском. И порой разноязычные деревни разделяет в лучшем случае овраг, а то и просто дорога.
Фрау Штальберг, сидя у порога своего дома на чистенькой скамеечке перед клумбой ухоженных ею цветов, увидела подходившую к ней мадам Менье из деревушки за дорогой.
— Как я рада вам, мадам Менье, — сказала она на родном немецком языке.
— Голубушка, фрау Штальберг, я всей душой стремилась к вам, но эти домашние дела… самое тяжкое занятие.
— Ах, это правда! — призналась фрау Штальберг. прекрасно поняв французскую речь своей давней приятельницы.
— Что у вас нового? Расскажите, так наскучило домашнее однообразие. Я специально зашла к вам узнать.
— Ах, мадам Менье, как вовремя вы пришли! Я вам расскажу такое, такое… что в голове не укладывается.
Гостья даже зажмурилась от предвкушения.
— Это касается, конечно, ваших постояльцев? Я порой наблюдаю за господином, который носит бородку и начал лысеть.
— Ах, поверьте мне, это прекрасный, добрый человек. Он не пройдет мимо бездомной собаки и, не боясь ее, потреплет по шее. Собаки ведь сразу распознают человека. А то и даст кусочек съестного. А недавно так вытащил из воды тонущего ребенка. И представьте, отказался от всякого вознаграждения.
— Не думаю, у меня они сняли две комнаты, исключительно из-за дешевизны. Я ведь не гонюсь за большими деньгами. Едят они очень скромно. Гостей принимают не часто. Хотя… — и фрау Штальберг сделала загадочное лицо.
— А что такое? — едва сдерживала разгорающееся любопытство ее приятельница.
— Недавно у них гостила одна дама. Но какая! Красавица! Одета, как графиня.
— Это кто же такая? Гостья таких бедных людей?
— Ее зовут Инесса, а фамилия по мужу Арманд.
— Испанка?
— Может быть. Хотя у этих русских живут люди отовсюду — кто против своей власти или хочет нажиться.
— И что же эта красавица испанка?
— После этого все и началось. Он, то есть мой жилец, очень нежно провожал ее на пристань и усадил на катер, идущий в Женеву.
— А его супруга?
— Не пошла провожать свою богатую подругу, а может быть… соперницу!
— Да что вы?!
— Да, да. И вскоре появился весьма респектабельный господин с чемоданом, направился прямо в мой дом, осведомленный, где живут эти русские, и имел крупный, как я могу судить, разговор с моим жильцом. Говорили они по-немецки и по-русски. Жалею, что слышала только отдельные фразы. Я подозреваю, что это был муж Инессы и привез он ее пожитки, которые презрительно оставил у моего жильца.
— А что потом? Что потом?
— Потом началось самое ужасное. Такие тихие, мирные люди стали громко разговаривать друг с другом на своем языке. Я только могу предполагать, что они говорили. Потом она, жена жильца, побежала на пристань и уплыла на первом же катере, а он… спустя какое-то время со злосчастным чемоданом немца в руке тоже отправился, надо думать, в Женеву. Об остальном можно только гадать…
— Это, верьте, только начало! — заключила мадам Менье. — Драма и несчастья — впереди! Верьте мне!..
Владимир Ильич, обдумывая очередную свою статью, прогуливался между пристанью и домиком фрау Штальберг, вспоминая, как провожал здесь Инессу Арманд, навестившую их с Надеждой Константиновной.
В свое время Инесса Арманд, интересуясь большевиками, любила беседовать с Владимиром Ильичем о революционных идеях. За границу она уехала, оставив детей в Москве, в обычную для себя поездку, но вернуться из-за начавшейся войны не смогла.
Узнав в Париже, что Ульяновы находятся близ Женевы, она тотчас отправилась туда, прогостив у них два дня, вспоминая свои былые революционные увлечения.
Владимир Ильич употребил все свое влияние, чтобы вновь пробудить у этой обеспеченной, если не сказать богатой, женщины интерес к революционной деятельности. Она оставила ему надежду на свое возвращение к революционерам, увозя для газеты его статью.
Навстречу Владимиру Ильичу шла Надежда Константиновна.
— Володя, — начала она, — к нам явился какой-то элегантно одетый немец с чемоданом, спрашивал господина Ильина, потом Тулина, Карпова и, наконец, Ульянова. Мне подозрительно, что он знает все твои псевдонимы. Как бы это не было провокацией. Будь осторожен с этим адвокатом, как он отрекомендовался, причем графом фон Шпрингбахом.
— Ничего, мы посмотрим на этот «прыгающий ручей». Не беспокойся, Надюша.
Владимир Ильич прошел в столовую, где его ожидал еще молодой, лет под тридцать, немец.
Тот вскочил, вежливо раскланиваясь.
— Как адвокат, имеющий умение говорить по-русски, я имею к вам поручение весьма влиятельного клиента, господин Ильин, если не ошибаюсь.
— Почти не ошибаетесь, хотя осведомлены, как я уже слышал, и о других моих псевдонимах.
— Это весьма похвально так конспирироваться, я имею восхищение вами. Хочу совершенствовать свой русский язык, читая ваши полезные газеты.
— Так какое же у вас ко мне поручение и от кого, если не секрет?
— О нет! Совсем не есть секрет. Правда, я не буду называть его имени или псевдонима, каковой мой поручитель не имеет. Но это есть виднейший пацифист, представляющий солидную группу согласных с ним обеспеченных людей. Они все страдают от гибели солдат в грязи окопов на фронте.
— И чего же хочет ваш пацифист от меня?
— Прежде всего общих с ним усилий на прекращение ужасной войны.
— Вот как?
— Мы, немцы, не бросаем слова на пустоту. И у меня есть поручение клиента передать для вас пятьдесят миллионов марок и помогать тем разворачиванию вашей революционной печати, требующей весьма солидных средств. Не есть так?
— Допустим, — сдержанно ответил Владимир Ильич.
— Я не буду просить вас писать мне расписку, просто примите этот чемодан, где есть упомянутые деньги, и тратить их, чтобы спасать от смерти миллионы людей.
— Я не могу принять ваши деньги даже на таких условиях.
— Если есть необходимость иметь санкцию ваших единомышленников, то не откажите в любезности оставить чемодан у себя на хранение. Мне есть тяжело и опасность отвезти его обратно.
Владимир Ильич потер свою лысину и после короткого раздумья произнес:
— Хорошо, гepp фон Шпрингбах, так, если не ошибаюсь?
— Совершенно есть так! — подтвердил адвокат.
— Я благодарю вас за доверие и отказ от получения квитанции с моей стороны.
— Мой Бог! Как можно помнить квитанцию при таком деле! У вас, конечно, есть понимание опасности моей миссии, тем более что моя страна ведет с вашей тяжкую и нам, и вам воину.
— Это-то я понимаю.
— Я обладаю уверенностью в вашей порядочности, гepp Ильин, и неупоминании моего имени в связи с остающимися у вас миллионами марок.
— Будьте покойны. Послу Германии в этой стране ничего не будет известно, тем более что у меня нет с ним никакого общения.
— Это я уже выяснил, герр Ильин. И прошу извинить меня за желание раскланяться. Сочту долгом передать мое уважение вашей гостеприимной супруге.
Надежда Константиновна стояла на пороге, прощаясь с гостем.
— А чемодан? — воскликнула она. — Вы забыли свои вещи.
— Не беспокойся, Наденька, он останется у нас на хранение по просьбе господина фон Шпрингбаха.
Немец раскланялся и, надев дорогую шляпу, бодро зашагал по направлению к пристани.
— Адвокат, а выправка у него, как у заправского военного, чином не менее капитана.
— Я тоже обратила на это внимание. А что нужно этому переодетому германскому офицеру?
— В первую очередь повышение по службе в связи с деликатным заданием помочь нам продолжить свою революционную деятельность, развернув агитацию в печати за прекращение войны.
— Что за странная помощь немецкого офицера?
— Который на развертывание такой кампании передал нам пятьдесят миллионов марок, чувствуя за своей спиной генералов, а то и кого повыше.
— И ты принял деньги от врага?
— Чьего врага?
— России, разумеется, с которой воюет Германия, убивая наших русских.
— А русские убивают немцев во имя выгоды капиталистов.
— Людей гонят на смерть послушные воли капитала власти.
— Воюют не народы, а их правители! И долг революционера положить конец этому преступлению цивилизации, как называл войну Виктор Гюго.
— Я не понимаю тебя, Володя. Неужели в тебе не осталось никакого патриотизма, оттого что ты эмигрировал из России?
— Чувство патриотизма чуждо интернационализму. Единственная борьба, которую мы признаем, — это борьба соединившихся пролетариев против своих угнетателей.
— Я простая русская женщина, я шла за тобой и в тюрьму, и в ссылку, за границу, наконец, но я осталась русской. Тебе нужны деньги, чтобы твои статьи увидели свет? Инесса обещала кое в чем помочь. Она при деньгах. Управляющий поместья твоего деда Брандта прислал нам очередную сумму. Мы урежем себя во всем, но поможем нашей партийной печати. Как же можно брать эти грязные деньги у врага, расчитывающего ослабить нашу армию и ворваться на русские просторы?
— Грошовый расчет, оправдывающий топтание на месте. Ни Инесса, ни управляющий дедовым поместьем не
