которые поднимают тебя по ночам, ожидая в теплой постели.
— Послушай, Ванда! Что ты говоришь? Меня разыскивала телефонистка, чтобы я пришел к домне.
— Боже! Оказывается, она телефонисточка, да еще с таким вульгарным именем. Домнутка! Что бы сказала моя мать, выйдя в Смольном из института благородных девиц? Нечего сказать — славно развлекается ее зятек! Недаром она меня отговаривала, чтобы я не путалась с купеческим сынком.
— Оставь. Ты не на заседании комиссии по чистке, где меня все же не исключили за непролетарское происхождение по доносу твоего приятеля Пашки Золотарева.
— Ну как же! Профессора заступились! Необычайные академические успехи. За один год два курса!
Званцев тщетно пробовал увещевать жену, но, взбешенная, уязвленная, как нелепо придумала в своей дворянской гордости, она все-таки уехала. Званцев провожать ее не стал.
Он до глубины души был возмущен этой надуманной и неумной сценой.
Ванда была на семь лет старше Званцева и потребовала замужества, заподозрив беременность. Он счел своим долгом жениться. Но жизнь их не ладилась. Ванда гордилась своим происхождением от польских революционеров, сосланных в Сибирь за восстание 1863 года, считая Званцева низкородным мужланом, даже не имевшим среднего образования из-за превращения в 1916 году реального училища, где он учился, в госпиталь. В институт он поступил экстерном, условно принятый вольнослушателем. Тогда-то он и закончил два курса за один год. Она имела золотую медаль за окончание еще царской гимназии и не могла не смотреть на него свысока, а тут еще его назначение на руководящий пост на заводе, куда их направили по распределению, а она кисла за чертежным столом, вычерчивая какие-то дурацкие валки для камнедробилок. Ей нужен был повод для разрыва. Она всегда смеялась над мужем, якобы влюбленным в завод, приписывая ему вместо каждого опекаемого им механизма некую женщину. И разрыв произошел.
Званцев остался один и сел за стол чертить придуманную им электропушку. Когда заводской гудок прогудел в шесть часов утра, призывая рабочих на первую смену, Званцев отправился в модельный цех просить знакомого мастера сделать ему деревянную трубку с несколькими ребрами, между которыми можно намотать электрические катушки. Внутри трубки должен двигаться железный снарядик, им самим выточенный в механическом цехе на токарном станке.
Понимая, что он придумал военное изобретение, Званцев старался все по возможности делать сам, а когда его детище было готово, в одиночестве испробовал его дома. Снарядик перелетал через открытую дверь из одной комнаты в другую. И когда после бесчисленных доработок тот не только перелетел через открытую дверь, но и, стукнувшись в стену, отбил от нее кусок штукатурки, Званцев был вне себя от радости и пустился плясать по пустой квартире.
Вошедший без стука Коля Поддьяков решил, что Званцев сошел с ума.
— Что? Холост, пьем, гуляем? — со смехом спросил он.
Званцев не стал распространяться о причине своего веселья. Еще Коля его опять на смех поднимет, да и изобретение секретное.
— Я к тебе по приказу Чанышева. Просил передать, чтобы ты собирался. Он в Москву вылетает, а тебе нужно следом за ним. Отлитые у меня детали доставишь на Магнитострой автоколонной, а оттуда самолетом сначала до Челябинска, а потом — в Москву.
— По поводу реконструкции завода?
— Да. Чанышев крепко завернул, и ты ему нужен. А что он за человек, сам знаешь.
Званцев за год работы на заводе хорошо узнал Садыка Митхатовича, заместителя директора, человека с непостижимой памятью, который в юности выучил Коран наизусть, не зная арабского языка, и обладал железной волей и такой же педантичностью в работе, все помня и делая сам свое дело с точностью автомата и безжалостно спрашивая с других. Званцева он ценил и именно его выбрал себе в помощь для защиты проекта реконструкции завода.
Придя на завод, Званцев Чанышева не застал и только получил документы и деньги для немедленной поездки в Москву.
Отлитые для Магнитки детали грузили около литейной Поддьякова, и Званцев с чемоданчиком устроился в грузовике, шедшем во главе колонны.
В Магнитогорске Званцева поразили громады уходящих в небо сооружений будущих доменных печей, которые он представил себе гигантскими электрическими орудиями, нацеленными в небо и способными перебросить снаряды через океан. На этих сооружениях виднелась огромная надпись — своеобразный «обратный календарь», извещающий, что до пуска первой доменной печи осталось 227 дней.
Назавтра, покидая Магнитогорск, на календаре он увидел уже цифру 226. Она была видна отовсюду и вдохновляла, пугала и заставляла отдавать все силы многих тысяч людей, самоотверженно строивших самый крупный в Европе металлургический гигант.
Этой надписи, врезавшейся в память Званцева, предстояло сыграть в его жизни немалую роль.
До Челябинска он добирался в двухместном самолете и ощутил скорость полета, высовывая незащищенную голову из кабины, когда ветер готов был с корнем вырвать его буйные волосы. А из Челябинска в Москву Званцев и еще пятеро пассажиров летели на АНТе. Но этот перелет оказался не столь приятным.
Около Чебоксар самолет неожиданно стал резко снижаться. В иллюминаторе Званцев увидел широкую Волгу и песчаный островок посередине. Вынужденная посадка? Но самолет перелетел отмель и, быстро теряя высоту, приближался к берегу, поросшему деревьями. Раздался треск, от сильного толчка все попадали на пол. Зацепившись за землю, хвост самолета оторвался, а фюзеляж, повисев некоторое время на крыльях, застрявших в кронах спружинивших яблонь, сполз на дно оврага. Потирая ушибы и ссадины, еще не веря в чудесное спасение, все шестеро пассажиров с трудом выбрались через заклинившую дверь наружу. Их радость не могла улучшить удрученное состояние экипажа, тоже отделавшегося лишь синяками и ушибами. Летчиков ожидало заключение аварийной комиссии и неизбежный суд. Оставшись около изуродованной кабины дожидаться решения своей судьбы, экипаж отправил счастливых пассажиров добираться до Чебоксар пешком. Председатель ближнего сельсовета не разделил радости пассажиров и, узнав, что никто из них не говорит по-чувашски, в помощи отказал. Но на дороге нашлись попутные подводы, и чуваши охотно подвезли путников.
В Москву Званцев, наконец, добрался, но уже на поезде. Он отыскал Чанышева в гостинице, и вместе они отправились в Наркомтяжпром на площади Ногина, прежней Варварке, огромное здание, соединенное висячим коридором с соседним таким же.
Там после заседания, где они в ходе трехчасового обсуждения все же защитили свой проект, Чанышев, посвященный в замысел Званцева, отпустил его блуждать по наркоматовским коридорам с чемоданчиком в руке, где лежала заветная секретная модель будущей электропушки.
Он наивно разыскивал Главное управление военными заводами, чтобы предложить свое изобретение. Но кого спросить, где среди бесчисленных комнат находится начальник этого управления?
На дверях висели таблички с незнакомыми фамилиями. Но одна была хорошо знакома — «Бухарин Н. И. Замнаркома».
Около дверей в эту комнату стоял невысокий человек с бородкой, одетый в полувоенную форму, в сапогах.
Званцеву показалось, что у него приятное лицо, да и стоит он около дверей самого Бухарина, «любимца партии», как еще со школьной скамьи знал молодой главный механик.
— Простите, товарищ, — обратился он к незнакомцу. — Не скажете ли вы, где мне найти Главное управление военными заводами?
Стоявший у дверей замнаркома человек удивленно посмотрел на Званцева:
— А зачем вам нужно это управление, молодой человек.
— Я — изобретатель, — вырвалось у Званцева. — И хотел бы отдать свое изобретение нашей стране.
— Похвально, но наивно, дорогой изобретатель. На шпиона вы не походите, молоды еще. Так что же вы изобрели?
— Простите, товарищ, но это секретно.
— Ах вот как! — сказал с улыбкой человек с бородкой.
К нему подошел высокий, грузный человек и спросил:
— Ну как, Николай Иванович, едем?
У Званцева сердце упало. Николай Иванович! Но ведь так зовут Бухарина!
— Я вас жду, товарищ Пятаков, вышел из кабинета, да вот тут изобретатель один спрашивает, как ему к товарищу Павлуновскому пройти. А что изобрел, не говорит.
— Правильно делает, — заметил Пятаков.
Званцев ужаснулся. С кем он разговаривает? С самими Бухариным и Пятаковым, чью четкую, мелкими буквами, подпись на червонцах хорошо помнил!
— Так направим его в военное управление?
— Разве что дорогу к нему показать. Мне кажется, ему можно довериться, — согласился Пятаков, и Бухарин ясно объяснил Званцеву, как пройти к начальнику нужного ему управления.
Званцев поблагодарил замнаркомов, и они с улыбкой посмотрели ему вслед. Должно быть, забавно он выглядел в коридорах промышленной власти.
В приемной Павлуновского, кабинет которого Званцев теперь уже легко отыскал, сидела строгая секретарша в пенсне, с пучком жидких волос на макушке.
— Мне к товарищу Павлуновскому, — робко произнес Званцев.
— От кого? Кто вас сюда направил?
— Товарищи Бухарин и Пятаков, — ляпнул Званцев, даже не подумав, что его слова будут не так истолкованы, хотя имел в виду, что они ему показали дорогу.
Слова его произвели ошеломляющее действие. Секретарша поспешно вскочила и скрылась за обитой кожей дверью. Через несколько секунд она вышла оттуда и пригласила Званцева войти.
Павлуновский, высокий человек со строгим лицом, тоже в полувоенной форме, поднялся ему навстречу и протянул руку.
— С чем вы, товарищ? — спросил он.
— Я — изобретатель и принес вам модель электрического орудия, способного стрелять через океан.
— Что? — опешил Павлуновский. — Через океан? И вы можете мне это показать?
— Могу только модель, а само орудие нужно еще построить у вас на заводах.
— Это вы правильно распоряжаетесь загрузкой наших предприятий, — не без иронии заметил хозяин кабинета. — Тогда показывайте, с чем явились.
Званцев достал свою неказистую модель, от которой тянулись электрические провода.
— Можно подсоединиться к вашей розетке?
— Я сейчас выключу настольную лампу.
Моделька Званцева была настолько примитивной, что даже не имела ни вилки, ни выключателя. Воткнув два оголенных конца провода в гнезда розетки, он поднес к концу трубки снарядик, который через мгновение, перелетев весь кабинет ударился в стену, отделанную полированным деревом.
Может быть, именно потому, что модель была такой невзрачной, она произвела большое впечатление.
— А ну, давай еще разок, — попросил Павлуновский.
Званцев подобрал отскочивший от стены снарядик и снова выстрелил им. Снарядик опять, перелетев через кабинет, ударился в стену, неподалеку от первой отметины.
— Ты мне всю кабинетную красоту испортишь. Садись и жди, — сказал Павлуновский, беря трубку одного из многочисленных телефонов, стоящих на столе, и произнес только одно слово: — Жду.
Потом, словно не замечая сидевшего в напряжении Званцева, занялся какими-то бумагами, вызвал секретаршу, бросившую на молодого посетителя испытующий взгляд. Она взяла от начальника поданную ей бумагу и, молча кивнув, вышла из кабинета.
Дверь снова открылась, и вошел невысокий человек с лицом кавказского типа, с усами, в кавалерийской шинели до пят.
Званцев ахнул, ему показалось, что это сам Сталин.
Павлуновский поднялся из-за стола и сказал:
— Знакомьтесь. Товарищ Орджоникидзе.
— Серго Орджоникидзе? — пролепетал Званцев.
— Георгий Константинович, — поправил нарком тяжелой промышленности, протягивая Званцеву руку.
