А. П. Курантов, Н. И. Стяжкин Уильям Оккам
Отбросив заблуждения и ереси… и бесчисленные другие ошибки, я уклонился от повиновения лживому папе и всем тем, кто был его другом…
есть веков отделяют нас от того времени, когда жил и работал выдающийся западноевропейский философ, активный борец против папства Уильям Оккам. Его творчество относится к позднему этапу в развитии философии феодального общества, к тому времени, когда схоластика вступила в полосу кризиса и на интеллектуальном горизонте забрезжили первые огоньки, предвещавшие возникновение математического естествознания и философии Нового времени.
Изучение этого периода, а также достижения советской и зарубежной медиевистики убеждают в «неправильности довольно широко распространенной точки зрения, согласно которой философия западноевропейского феодального общества настолько срослась с теологией, что практически от нее неотличима, а для современной нам науки не представляет якобы ни малейшего интереса» (29, 180)[1]. Нередко на средневековую философию смотрят сквозь призму того к ней пренебрежения, которое было свойственно представителям философии раннебуржуазного общества XVII столетия.
Философия феодального общества занимает целое тысячелетие (VI—XVI вв.); не удивительно поэтому, что для нее характерно большое количество проблем и даже творческое разнообразие в характере их решения. Классики марксизма-ленинизма отмечали наличие в ней прогрессивных течений — номинализма, натуралистически-пантеистических доктрин и специфических теологических ересей, исподволь подготавливавших грядущую Реформацию.
Конечно, в целом философские системы, относящиеся к этой полосе в истории человеческой мысли, отличаются определенной консервативностью, и вряд ли прав католический философ Э. Жильсон, стремящийся в своей книге «История христианской философии в средние века» (1954) провести прямую линию преемственности от средневековой философии к учениям «новаторов» XVII в. Модернизация — ненадежный помощник в деле адекватного анализа философии прошлых столетий. Но говорим ли мы о раннем (патриотическом) периоде средневековья, о периоде ранней (IX—XII вв.) и зрелой (XIII в.) схоластики или же о времени ее начавшегося упадка (XIV в.) — всюду мы встретим весьма специфические формы борьбы между прогрессивной материалистической тенденцией и многообразными идеалистическими течениями. Непримиримыми противниками последних явились своеобразные теологические ереси, номинализм и натуралистический пантеизм — эти «три кита» оппозиции официальному схоластическому мировоззрению. Прогрессивные тенденции, вершиной которых можно считать Шартрскую школу XII в., идеи Абеляра и Оксфордской школы с Роджером Бэконом, а также творчество Оккама, не нуждаются в модернизации. «Подновлять» же реакционные учения — значит в какой-то мере участвовать в их пропаганде.
Оккам не мог не испытать влияния современных ему западных авторитетов; для него не прошли бесследно и достижения арабоязычной средневековой мысли. Видное место в системе взглядов Оккама занимает проблема отношения к христианской догматике и институту папства. От появления во второй половине I в. христианской религии, означавшего, по словам К. Маркса, крах античного миропорядка, до превращения ее в значительную духовную силу в Римской империи прошло не менее двух столетий, наполненных борьбой императорской власти уже пошатнувшегося Рима с различными христианскими мистическими сектами (христианизированным неоплатонизмом, гностиками, оригенистами). Ко времени Оккама история христианства охватывала уже 13 столетий.
Религиозно-церковное мировоззрение становится идеологической санкцией социально-экономической структуры феодализма. Общими чертами этого и ставшего в определенной степени его придатком философского мировоззрения были идеализм (в том числе спиритуалистического толка), тяготение к мистицизму (нередко скрывающемуся под псевдорационалистической оболочкой), полная нетерпимость к инакомыслящим и воинствующий догматизм. Последний проявляется, в частности, в вербалистском стиле доказательств, согласно которым апелляции к цитатам из Священного писания, из сочинений «отцов церкви» и канонизированных авторитетов (будь то Василий Кесарийский, Бонавентура или Фома Аквинский) являлись главным и фундаментальным способом обоснования «истинности» тех или иных положений. Оккам и его школа сознательно способствовали дискредитации такого способа аргументации.
Оккам принадлежит к числу крупнейших средневековых логиков. В ту пору логика, по примеру арабоязычных перипатетиков, считалась основой всякой методологии. Как составную часть философии, логику называли «вершиной всех знаний», «наукой наук», «хранительницей всех познаний» и т. п. Именно в области логики мыслители той эпохи оставили для нас наиболее значительные теоретические ценности, сохраняющие в определенном смысле свое значение и поныне. Достижение концептуальности в освещении истории средневековой философии вряд ли возможно без учета сложного характера взаимоотношения гносеологических и логических доктрин того периода. Поэтому в данной книге сделана попытка раскрыть «механизм» взаимодействия гносеологических и онтологических учений Оккама с его собственно логическими взглядами.
Оккам многое сделал для развития схоластической логики, выступившей, как это теперь совершенно ясно, предшественницей отдельных идей современной математической логики; у него больше работ по философии и логике, чем по теологии. Разумеется, теоцентрическое мировоззрение средневековья не могло ставиться Оккамом под сомнение. Для средневековой теологии в целом было характерно своеобразное удвоение мира. Согласно теологическим представлениям, мир — это не что иное, как книга, написанная божественной рукой, а потому любой мирской предмет якобы наполнен специфическим внутренним смыслом и представляет собой некоторый фиксированный символ определенных божественных предначертаний. В целом посюсторонний мир трактовался как бледный символ мира «потустороннего». Для средних веков были характерны скорее «моральные», нежели «физические», акценты. На Земле, «превращенной» в арену драматического взаимодействия бога, дьявола и человека, все физическое рассматривалось как иллюстрация и символизация добродетелей или же, наоборот, пороков. В принципе морально «поврежденным» считалось все телесное и так или иначе связанное с чувственностью.
При теологической интерпретации природы придерживались трех основных линий истолкования. Первая была антропоморфической и связывалась с уподоблением отношений между вещами отношениям между людьми и так называемыми духовными силами. Вторая линия была телеологической в смысле наивного и одновременно мистического внешнего целеполагания, постоянно и повсюду постулировавшего ту или иную «цель». Третья линия, строгого иерархизма, исходила из того, что все предметы должны занимать вполне определенное место в своего рода «табели о рангах», аналогичной феодальной иерархии в общественной жизни.
К. Маркс и Ф. Энгельс писали: «Иерархия есть идеальная форма феодализма…» (4, 164). Иерархическая понятийная структура схоластицизма и была опосредствованным отображением корпоративно-иерархического строения феодального общества. Еще одним источником иерархических построений в теологии явилась теория классификации и деления понятий в аристотелевском логическом наследии. От последней ведут свою родословную и многочисленные современные (в том числе и строго иерархические) классификации (включая собственно научные, библиотечные и документные). Феодализм давно канул в Лету, а принцип соподчиненности в ряде областей человеческого знания и деятельности продолжает сохранять свое значение.
Ратуя за строгую иерархию в гносеологии и логике, Оккам скорее исходит из перипатетической методологии, а не из современного ему уклада общественно-экономической жизни. Для характеристики этого уклада важны следующие слова Маркса, вскрывающие специфику общественных отношений средневековья: «…как бы ни оценивались те характерные маски, в которых выступают средневековые люди по отношению друг к другу, общественные отношения лиц в их труде проявляются во всяком случае здесь именно как их собственные личные отношения, а не облекаются в костюм общественных отношений вещей, продуктов труда» (1, 87—88). Средневековые богословы теологизировали понятия природы, человека, межличностных отношений.
Теологическая интерпретация природы предопределила аналогичное истолкование человека. На земную жизнь богословы смотрели в лучшем случае как на подготовку к жизни «небесной». Католический собор в стиле высокой готики с его устремленностью ввысь был ярким архитектурным символом средневековой концепции человеческого существования. Человек — вершина божьего творения в центре мира — изображался в этой концепции одновременно как ущербное и греховное, «виноватое» перед богом существо.
Идеалом человека стала не гармонически развитая личность, что характерно для эпохи античности, а подвижник-аскет, неустанно ищущий контакта своей души с богом путем регулярных молитв, постов и бдений. Популярен был отказ от житейских благ и в среде миноритов, нищенствующих монахов, к ордену которых принадлежал сам Оккам. Однако позднее принцип умеренности был поднят на щит в демократических «ересях» как форма протеста против института частной собственности.
Теологическая интерпретация общественной жизни исходит из тезиса о том, что подлинный смысл истории задан уникальным событием — воплощением божьего слова. Эллинско-римскому физическому космосу теологи противопоставили мировую историю в библейской интерпретации, поскольку для них историческая истина скрыта в аллегорических по своей природе текстах Библии. Следуя Августину Блаженному (354—430), полагали, что историей правит божественное провидение. Целью истории, по мнению средневековых теологов, является полное торжество христианства в масштабе всего человечества, которому надлежит отказаться от светского общества как безусловного достояния дьявола в пользу идеального божьего града христианской церкви и связанной с ним «общины святых».
Эта телеологическая концепция исторического процесса подкреплялась соответствующей практикой церковных организаций. Невзирая на свою лицемерную проповедь отрешенности от всего земного, церковь стала крупнейшим собственником (сосредоточив в своих руках треть возделываемых в Западной Европе земель) и жестоким эксплуататором крестьянства. Внутри церкви сложилась своя четко разработанная и «многослойная» должностная иерархия, весьма приспособленная для гонения всех прогрессивных социальных движений. Началось интенсивное искоренение «языческих» традиций, которые в связи с этим предавались анафеме. Велось яростное преследование малейшего проявления свободы мысли, которое клеймилось как «еретическое».
Однако утверждение гегемонии церкви было сложным и длительным историческим процессом. Полная идеологическая победа и всевластие давались ей нелегко, никогда не были абсолютными, а к XIV в. кульминация господства церкви осталась позади. Этому ослаблению церковного диктата способствовали и блестящие памфлеты Уильяма Оккама.
Ф. Энгельс писал: «Догматы церкви стали одновременно и политическими аксиомами, а библейские тексты получили во всяком суде силу закона …это верховное господство богословия во всех областях умственной деятельности было в то же время необходимым следствием того положения, которое занимала церковь в качестве наиболее общего синтеза и наиболее общей санкции существующего феодального строя» (5, 360—361). О зависимости средневекового естествознания от тогдашней теологии Энгельс специально говорит в «Диалектике природы» (см. 6, 347). Лишь в связи с преодолением этой зависимости в эпоху Ренессанса можно, по его мнению, говорить о начале действия закона ускоренного развития науки (см. там же, 347—348).
Ф. Энгельс метко охарактеризовал существо духовной супремации церкви в эпоху феодализма. Не случайно поэтому схоластика стала служанкой богословия. Однако было бы заблуждением считать, что ею не обсуждались серьезные философские проблемы, хотя и прикрытые зачастую теологической оболочкой. Философский аспект был присущ уже трем основным проблемам того времени (IV—V вв.), которое можно считать преддверием схоластики.
Первая проблема была сформулирована на сугубо теологическом языке и касалась вопроса о троичности божества. Она послужила одним из источников для возникновения философской проблемы универсалий (понятий высоких ступеней абстракции) и в определенном смысле провоцировала размышления о соотношении категорий единичного, частного и всеобщего. Вторая проблема, христологическая, формулировалась как вопрос о том, был ли Христос богом. Дискуссии вокруг нее способствовали постановке вопроса о соотношении бога, мира и человека, а в конечном счете об отношении общества к личности и личности к обществу. Третья проблема, антропологическая, ставила вопрос, может ли человек «спастись» сам независимо от помощи со стороны церкви, и была тесно связана с категориальным вопросом о соотношении свободы и необходимости. Оккам утвердительно отвечает на этот вопрос. Кроме
