вверяся волне;

Терялись взоры в синей дали,

Иль утопали в глубине,

Иль в небе ясном исчезали.

И чувствовал в раздольи я

Лишь бесконечность да себя.

Я в этот дивный, светлый час

Благословил Неву и море;

Душа покою предалась

На голубом его просторе,

И я, в столицу возвратясь,

Забыл и ненависть и горе,

Её без злобы увидал

И в этот раз не проклинал.

11

Варшава

Так я от невских берегов

Поехал мирно, рысью ровной;

Пять-шесть уездных городов

ещё попались мне до Ковно,

Потом пошли корчмы жидов,

Хлевы свиней вонючих словно;

Всех монополий вечный враг,

Я под полой провез табак.

И вот я в новой стороне,

И вот уж я середь Варшавы;

Дома твердят о старине,

Но мрачен город величавый,

Как витязь, падший на войне.

Везде сидит орел двуглавый,

Над жертвой крылья распустив

И когти хищные вонзив.

Мне жалко жертву. Не легка

Ей тяжесть этой зверской длани!

И если трону поляка

Когда-нибудь я словом брани,

Пусть высохнет моя рука

И пусть прильнёт язык к гортани;

Во мне вражды народной нет,

Дай руку, бедный мой сосед!

Твои права подавлены,

Трофеи древние отъяты

И дерзко прочь увезены;

Твоих царей сады, палаты

Сатрапам жалким отданы,

Тебе не счесть твои утраты!..

Бессильный стон один тебе

Остался в горестной судьбе.

Нет, я не враг тебе, сосед!

Как ты, и я люблю свободу

И дал ей жертвовать обет

Я пострадавшему народу

Теперь шлю братственный привет,

Твою жестокую невзгоду

С слезою вижу, Польши сын,

Как человек и славянин.

Вияся темной полосой,

У ног Варшавы вьется Висла

И ропщет быстрою волной,

И этот ропот, полный смысла,

Звучит мучительной тоской;

И туча чёрная нависла

Над городом, как мрачный свод

Над гробом. Спи, мертвец народ!

На берегу поляк сидит;

Поляк задумчив, головою

Склонясь кудрявой, вдаль глядит,

И взор безвыходной тоскою

Так полон. Бледен цвет ланит.

Поляк, поляк! С твоей страною

Что сталось, бедный человек?.

Что Польша? Умерла навек?

Так в Вавилоне при реках

Они печальные сидели

С молчаньем грустным на устах

И песни вольные не пели,

Повеся арфы на ветвях,

И всё о родине скорбели,

И ждали — выведет пока

Из плена божия рука.

Жди, Польша, молча, и поверь,

Всё это было в божьей воле;

Спроси попов своих теперь,

Они научат, как в неволе

Смиряться должно; рая дверь

Тебе покажут. Что же боле?

А в жизни этой ты страдай,

Носи ярмо и умирай.

Все это, видно, надо так!

Несите крест с благоговеньем,

Любви достоин каждый враг,

Вооружайтеся терпеньем;

Но к Висле не ходи, поляк,

Сидеть с печальным размышленьем,

Вода заманчива — и в ней

Легко укрыться от скорбей.

12

Есть близ Варшавы дивный сад.

Каштанов темная аллея

И тополей высоких ряд

К нему ведут; там, зеленея,

Сирени пахнут и шумят,

И роза юная, краснея,

В тени листов цветет, пышна,

Душистой жизнию полна.

Лазёнки[75]! Мне вы навсегда

В воспоминаньи сохранились,

Мы там на берегу пруда

С весной друг другу поклонились.

Светла, как зеркало, вода,

И к ней деревья наклонились,

Фонтан журчит, и меж ветвей

Не умолкает соловей.

Не знает птичка наших бед,

Для песен ей везде свобода;

Спокоен розы пышный цвет,

И от заката до восхода,

И до конца с начала лет

Себялюбивая природа

Блистает дивною красой

Средь жизни вечно молодой.

И без участия глядит,

Как мимо, с вечною тоскою,

Венцом страдальческим покрыт,

Дыша сердитою враждою,

Не выпуская меч и щит,

Окровавленною стопою

Идет угрюм из века в век

Себялюбивый человек.

В саду стоит высокий дом.

Король живал в нем для забавы,

Теперь живет враждебно в нем

Вождь подозрительный, лукавый[76],

Чужим поставленный царем,

Но в дни бесславья, как в дни славы,

Журчит фонтан, и меж ветвей

Не умолкает соловей.

12

Калиш

Граница. Через полчаса

Я в Шлезии. И вот смущенье

Теснит мне грудь. Поля, леса,

И запах роз, и птичек пенье,

И голубые небеса

Чужое всё! ещё мгновенье

И закричу невольно я:

Уж вот нерусская земля!

Как это чувство странно, друг!

Конечно, разницы ни малой

Нет в двух шагах; но как-то вдруг

Я отдохнул душой усталой,

Как будто цепь свалилась с рук,

И так легко, легко мне стало,

И с верой я на жизнь взглянул

И вольно, широко вздохнул!

В столице Севера, потом

В столице Польши я душою

Был просто мученик. Огнем

Мне сердце жгло; уж не хандрою

То, что меня томило днем

И ночью мучило тоскою,

Я назову — а было, друг,

Отчаянье мой злой недуг.

Уж в будущность страны моей

Никак не мог я верить боле,

И думал: видно, вечно ей

Судил господь страдать в неволе…

И начинал я видеть в ней

Одно заброшенное поле,

Бесплодную глухую степь,

И жизнь звучала мне как цепь.

Но, друг, едва ли я был прав:

Когда б, с холодным рассужденьем

Все вещи строго разобрав,

На всё я мог взглянуть с терпеньем

Не то б нашел. Но слабый нрав

Увлекся внутренним мученьем,

И, как растоптанный цветок,

Я только грустно вянуть мог.

Что ж, с жизнью сладит ли мой ум

И заживёт ли сердца рана,

Когда предстанут мне — средь дум:

Германия? Средь океана

Смышлёный Лондон? Вечный шум

Парижа? Снежный верх Монблана,

И с небом вечно голубым

Над старым Тибром старый Рим?

Не знаю! верю! но темно

Грядущее перед очами;

Бог весть, что мне сулит оно!

Стою со страхом пред дверями

Европы. Сердце так полно

Надеждой, смутными мечтами

Но я в сомнении, друг мой,

Качаю грустно головой.

И вот я вспомнил, как подчас

Мы с вами вечером сидели

Перед камином, и у нас

Под вопль пронзительной метели

Беседа мирная велась.

Признаться вам, часы летели

И даже дело к утру шло,

А было на сердце светло.

Я стану верить. Много есть

Чудесных в жизни сей мгновений,

И если б нам их перечесть!

Вот хоть теперь — ночные тени

Исчезли; радостную весть

С залогом новых наслаждений

Несет мне радужный восток,

Светя на бедный городок.

Addio![77] Мне пора, друг мой!

Длинна, длинна моя дорога!

С слезою я, мой край родной,

Стою у твоего порога.

Да будет свято над тобой

Вовек благословенье бога!

Гляжу полупечально вдаль,

И, право, — как мне всех вас жаль!

1840 — 1841

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ОТДЕЛ ПЕРВЫЙ

(через двадцать семь лет)

1

С чего проснулось дней былых

Душе знакомое волненье,

И все мне слышен мерный стих

И рифм созвучное паденье?

Я так давно чуждался их,

Их звуков страстное плетенье

Казалось праздностью уму,

Да и не нужным никому.

Что ж обновило бодрость сил?

Ужель весенних песен звуки

До этих пор не схоронил

Ни опыт лет, ни труд науки,

Ни ряд ошибок и могил,

Ни холод обыденной скуки?

Ужель я так остался цел,

Что просто я помолодел?

О нет! Я понимаю вас,

Мои предсмертные сказанья,

В вас не взойдут на этот раз

Любви стремленья и страданья,

Не отзовется тихий час

Спокойно-грустного мечтанья.

Возникли вы не для утех

В последний стон, в предсмертный смех.

2

С тех пор как я начальных строф

Слагал задумчивые строки,

Прошло десятка три годов,

И жизни жесткие уроки

Не проскользнули без следов,

Казня в размеренные сроки

Бедой и злом, — и борода

Давно становится седа.

Гляжу, усталый от всего,

Гляжу с тяжёлым напряженьем

На то, что вовсе не ново,

На мир, исполненный волненьем,

И на себя на самого,

И полон внутренним сомненьем,

Что ж я?., споткнувшийся пророк,

Иль так… распутный старичок?

И жалок мне мой прошлый путь!

Я много ль истине дал ходу?

Свершил ли я хоть что-нибудь?

Одну принес ли жертву сроду?

Иль жизнь умел я повернуть

Страстишкам маленьким в угоду,

И сил не поднял с той поры,

А просто все схожу с горы?

Быть может, что под старость лет

Мысль эта всякому пригодна

Ни счастья, ни покоя нет,

И жизнь мелка и несвободна;

А может быть, постичь секрет,

Как жить с своим понятьем сходно,

Безумно только я не смог

И гибну средь пустых тревог?..

Когда же, внутренней тоской

И покаяньем утомленный,

Гонясь за мыслию живой,

Гляжу на мир, мне современный,

Мне так же жалок круг людской,

Весь этот круг заговоренный,

Где каждый доблестный народ

Ещё полнейший идиот.

Наш нескончаемый прогресс,

И потому недостижимый,

Похож на путь чрез длинный лес,

Безвыходный, неизмеримый,

Разбоя полный и чудес,

Где зверь большой, несокрушимый

Под песню старых, глупых слов

На бойню шлёт простых скотов.

Война и кровь!.. Так вот предел,

Где стали мы с образованьем,

Где даже сохранился цел

Дух революций с их преданьем

Единства нацьональных дел

И всех языц размежеваньем,

Которых цели так дики,

Что царским жадностям с руки.

Война и кровь!.. Вот наш привал,

Где, как в чаду былых столетий,

Опять народ рукоплескал

С избытком чувств и междометий,

Где старый прусский генерал.

И император, счетом третий,

Все оттого так и сильны,

Что люди глупы и скверны.

Война и кровь!.. И много лет

Или веков в резне безумной

Ещё пройдут… Надежды нет!

В потемках смрадных дракой шумной

Заменят люди мир и свет,

Не нужен им исход разумный

И человек рожден холоп,

Любовь к свободе есть поклёп.

Все это выражаю я,

Быть может, очень прозаично,

Лишь было ясно бы, друзья,

А там будь плохо, будь отлично…

Да и не ищет речь моя,

Чтоб муза пела в ней антично,

А сердца боль так велика,

Что к слову просится тоска.

Всемирный шум, всемирный шум,

Германо-римский люд великий,

Многоболтливый Аввакум[78],

Снаружи гладкий, в сердце дикий,

Не ты моих властитель дум!

Твои затверженные крики

Нейдут твоим пророкам вслед,

И мира нового в них нет.

3

«Что ж сладко вашему уму?»

Меня вы спросите. — «Россия?

Мы, к сожаленью моему,

Не справились с времен Батыя»,

Скажу я также в эту тьму,

Как говорил во тьмы былые.

«Да! Но тогда жил царь-отец,

А этот добр и молодец».

Да будет жирен ваш обед

И крепок храп на сон грядущий,

Вы верите?.. Так вам и след,

Спасаем верой муж имущий,

Но не спасут народ от бед

Ни пошлый лоб, назад идущий,

Ни пара истуканных глаз,

Где мысли луч давно погас.

Вы верите, что юный царь[79]

Есть, так сказать, освободитель?

Мужик, который раб был встарь,

Закабаленный стал платитель

И нищ, как был во время бар,

А царь, отечества спаситель,

Крестьянскую понюхав кровь,

Сам на дворян оперся вновь.

Вы дворянин, вам в жизни пир

Всегда был нужен и приятен,

Холопствуйте! Чиновный жир

Не тяготит, не кажет пятен,

Да и за вас есть целый клир

Вам друг Катков, вам друг Скарятин,

Вы так подлы, что царь вперед

Опоры лучше не найдет.

Теперь же столько есть манер

Холопствовать с усердьем новым,

Позвать обедать, например,

Фон Комиссарова с Треповым[80],

Соцьяльных и иных химер

Быть палачом всегда готовым,

Да обругать казенный прах

В туманных тостах[81] и статьях.

Пожалуй, вторить станет вам

Народ во мраке всех незнаний,

Народ — стихия в рост векам,

Основа лучших сочетаний.

Его я, верно, не предам

Позору горьких порицаний;

Он тот — как Слово говорит

Кто сам не знает, что творит.

Я верю, что народ один

Ячейка общей лучшей доли,

Но даст ли рост ей господин

Определить не в нашей воле…

А с вами, истый дворянин,

Позвольте не встречаться боле:

В вас так холоп с злодеем сшит,

Что ненавистен мне ваш вид.

4

Покинул я мою страну,

Где всё любил — леса и нивы,

Снегов немую белизну,

И вод весенние разливы,

И детства мирную весну…

Но ненавидел строй фальшивый

Господский гнёт, чиновный круг,

Весь «царства темного» недуг[82].

Покинул я родной народ,

Где я любил село родное,

Где скорбь великая живёт

Века в беспомощном застое,

Где гибнет мысли юный всход,

Томит насилие тупое,

И свежим силам так давно

В жизнь развернуться не дано.

Тайком работа шла у нас,

Я ждал, я верил в перемену,

Как узник верит каждый час,

Что вот конец настанет плену…

Была ли вера — правды глас,

Иль призрак счастию в замену?

Но этой веры не иметь

Пришлось бы просто умереть.

Покинул я моих друзей,

Но и они мне изменили;

Они мне в гордости своей

Моих ошибок не простили,

Они от истины моей

Давно, слабея, отступили,

И вот мне с робкой мыслью их

Связей нет больше никаких.

Один мне друг остался цел;

К нему влекли меня желанья,

И мощь любви, и жажда дел,

Одни стремленья и страданья;

Им труд начатый чист и смел,

Его рука, в стране изгнанья,

Закроет мне, не изменясь,

Мои глаза в урочный час.

5

Какая ночь! Чего в ней нет!

И тень и блеск! Душе печальной

Её дрожащий полусвет

Повеял негой музыкальной

Знакомых звуков — давних лет,

Из дальних стран, из жизни дальней,

Из дальней жизни ранних снов

Под напеванье мерных слов.

Сквозь серебряного дыма

Светит круглая луна,

Горной речки льется мимо

Неумолчная волна.

Помнишь сказку — все там сила

Про Илью-богатыря?

Няня, где твоя могила

У стены монастыря?

Помнишь комнаты большие

И больного старика?

И стучат часы стенные,

И безвыходна тоска?

Помнишь юное томленье,

Согревающее кровь,

И ненужное стремленье,

И ненужную любовь?

Ряд смертей и погребений

Все бесследно в мгле пустой,

Только призраки