холодное дыханье,

Где сердце знало много тяжких ран,

А слух внимал печальному рыданью.

Скажите мне: как прожили вы там,

Что грустного в душе вы сохранили

И как тепло взывали к небесам?

Скажите: сколько горьких слез пролили,

Как прах жены вы предали снегам,

А ангела на небо возвратили?

Скажите мне: среди печальных дней,

Не правда ль, были светлые мгновенья?

И, вспоминая, как среди людей

Страдал Христос за подвиг искупленья,

Вы забывали ль гнет своих скорбей,

Вы плакали ль тогда от умиленья?

Я видел вас! Тогда клонился день,

Седая туча по горе ходила,

Бросая вниз причудливую тень,

И сквозь неё с улыбкою светила

Заря, сходя на крайнюю ступень,

Как ясный луч надежды за могилой.

А между тем кипели суетой

Беспечно жители земного мира,

Поклонники с заглохшею душой —

Тщеславия бездушного кумира, —

И только музыка звучала той порой,

Как бы с небес заброшенная лира.

Я видел вас! Прекрасная семья

Страдальцев, полных чудного смиренья,

Вы собрались смотреть на запад дня,

Природы тихое успокоенье,

Во взоре ясном радостно храня

Всепреданность святому провиденью.

Я видел вас в беседе ваших жён,

Я видел их! Страдалицы святые

Перенесли тяжёлый жизни сон!..

Но им чужды проклятия земные,

Любовь, смиренье, веру только он

Им нашептал в минуты роковые.

Я видел вас, и думал: проблеск дня,

Исполненный святого упованья,

Поля в лучах вечернего огня

И музыки и гром и замиранье —

Не для детей земного бытия,

Для вас одних, очищенных в страданьи.

И ты, поэт с прекрасною душой,

С душою светлою, как луч денницы,

Был тут, — и я на ваш союз святой,

Далёко от людей докучливой станицы,

Смотрел, не знал, что делалось со мной, —

И вот слеза пробилась на ресницы.

1838

ДОРОЖНОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ

Бледно сквозь дымное облако светит луна,

Светит на белое поле;

Холоден воздух летучий, земля холодна,

Снег её держит в неволе.

Жалко мне бедную землю! В ней жизни уж нет,

Все-то на ней леденеет,

Холодны люди на ней, ах! и в них жизни нет,

Сердце у них леденеет.

К бедствиям ближних, к несчастьям, страданьям людей

Сердце у них леденеет.

К правде божественной, к голосу чистых страстей

Сердце у них леденеет.

Лишь себялюбье живет в нем, и гложет его

Червь среди страшной могилы.

Сердце холодное! Ах, отогреть мне его

Вовсе нет, вовсе нет силы.

Вырвать червя ядовитого силы мне нет,

Воля ничтожна без силы.

Жив я, однако! Спокойно гляжу я на свет

И умереть нету силы.

1839

Итак, с тобой я буду снова…[6]

Итак, с тобой я буду снова.

Мне уступить на этот раз

Судьба суровая готова

ещё один блаженный час.

ещё прекрасное мгновенье

Я в жизни скучной и пустой,

Как дар святого провиденья,

Отмечу резкою чертой;

И на страницах дней печальных,

Где много горестей святых,

Где много песен погребальных,

Где много пробелов пустых,

Где много пятен, сожалений,

Которых выскоблить нельзя,

И где так мало наслаждений

ещё успел отметить я,

Я припишу, с душою ясной,

С благодареньем к небесам,

ещё строку любви прекрасной

К немногим радости строкам.

Скорей, ямщик, до назначенья!

Скорей гони своих коней,

Я весь горю от нетерпенья,

Мне миг свиданья дорог с ней.

Скажи; с тобой случалось, верно

Ну, вот когда ты молод был,

Расстаться с той, что ты безмерно

Душой и сердцем полюбил?

Ты помнишь, что тогда бывало

В груди истерзанной твоей?..

Итак, спеши ж во что б ни стало,

Гони, гони своих коней.

Вот хлопнул бич — и снег мятётся,

И в брызгах пал на стороне

Вот близко, близко — сердце бьётся,

Мой друг, спеши навстречу мне…

О! с умилённою слезою,

Я на коленях пред тобой

За миг свиданья всей душою

Благодарю, создатель мой!..

1839

В тюрьму я был брошен, отослан в изгнанье…

В тюрьму я был брошен, отослан в изгнанье,

Изведал я горе, изведал страданье,

Но все же я звал из печальной глуши

Свободу, владычицу твёрдой души.

Пришла наконец, будто свет среди тьмы,

Как воздух прохладный средь душной тюрьмы,

И голос мне вдруг пробежал близ ушей:

«Вот ключ от затворов тюремных дверей,

Я дам его женщине, тебе их она

Отворит, — я буду тебе отдана».

Растворены двери, и что ж вижу я?

О боже! Она, то подруга моя,

Она растворила тюремную дверь,

И весел я с нею и волен теперь.

За волю, за волю тебе, провиденье,

Подругой мне данною — благодаренье.

Но есть ещё воля!.. То воля моя

Стремиться к добру — неизменен ей я.

1839

СТАРЫЙ ДОМ[7]

Старый дом, старый друг, посетил я

Наконец в запустеньи тебя,

И былое опять воскресил я,

И печально смотрел на тебя.

Двор лежал предо мной неметённый,

Да колодец валился гнилой,

И в саду не шумел лист зелёный —

Жёлтый — тлел он на почве сырой.

Дом стоял обветшалый уныло,

Штукатурка обилась кругом,

Туча серая сверху ходила

И всё плакала, глядя на дом.

Я вошел. Те же комнаты были;

Здесь ворчал недовольный старик;

Мы беседы его не любили,

Нас страшил его чёрствый язык.

Вот и комнатка — с другом, бывало,

Здесь мы жили умом и душой;

Много дум золотых возникало

В этой комнатке прежней порой.

В неё звездочка тихо светила,

В ней остались слова на стенах;

Их в то время рука начертила,

Когда юность кипела в душах.

В этой комнатке счастье былое,

Дружба светлая выросла там,

А теперь запустенье глухое,

Паутины висят по углам.

И мне страшно вдруг стало. Дрожал я,

На кладбище я будто стоял,

И родных мертвецов вызывал я,

Но из мертвых никто не восстал.

1839

ДЕРЕВЕНСКИЙ СТОРОЖ[8]

Ночь темна, на небе тучи,

Белый снег кругом,

И разлит мороз трескучий

В воздухе ночном.

Вдоль по улице широкой

Избы мужиков —

Ходит сторож одинокой,

Слышен скрип шагов.

Зябнет сторож; вьюга смело

Злится вкруг него;

На морозе побелела

Борода его.

Скучно! радость изменила,

Скучно одному;

Песнь его звучит уныло

Сквозь метель и тьму.

Ходит он в ночи безлунной,

Бела утра ждёт

И в края доски чугунной

С тайной грустью бьёт.

И, качаясь, завывает

Звонкая доска…

Пуще сердце замирает,

Тяжелей тоска.

1840

КРЕМЛЬ

За тучами чуть видима луна,

Белеет снег в туманном освещеньи,

Безмолвны стогны, всюду тишина,

Исчезло дня бродящее движенье.

Старинный Кремль угрюмо задремал

Над берегом реки оледенелой,

И колокол гудящий замолчал,

Затворен храм и терем опустелый.

Как старый Кремль в полночной тишине

Является и призрачен и страшен,

В своей зубчатой затворясь стене

И вея холодом угрюмых башен!

Лежит повсюду мертвенный покой

Его кругом ничто не возмущает,

Лишь каждый час часов унылый бой

О ходе времени напоминает.

1840 (?)

НА СМЕРТЬ ЛЕРМОНТОВА

Ещё дуэль! ещё поэт

С свинцом в груди сошел с ристанья.

Уста сомкнулись, песен нет,

Все смолкло… Страшное молчанье!

Тут тщетен дружеский привет…

Все смолкло: грусть, вражда, страданье,

Любовь — все, чем душа жила…

И где душа? куда ушла?

Но я тревожить в этот миг

Вопроса вечного не стану;

Давно я головой поник,

Давно пробило в сердце рану

Сомненье тяжкое, — и крик

В груди таится… Но обману

Жить не дает холодный ум,

И веры нет, и взор угрюм.

И тайный страх берёт меня,

Когда в стране я вижу дальней,

Как очи, полные огня,

Закрылись тихо в миг прощальный,

Как пал он, голову склоня,

И грустно замер стих печальный

С улыбкой скорбной на устах,

И он лежал, бездушный прах.

Бездушней праха перед ним

Глупец ничтожный с пистолетом

Стоял здоров и невредим,

Не содрогаясь пред поэтом,

Укором тайным не томим;

И, может, рад был, что пред светом

Хвалиться станет он подчас,

Что верны так рука и глаз.

А между тем над мертвецом

Сияло небо, и лежала

Степь безглагольная кругом,

И в отдалении дремала

Цепь синих гор — и все в таком

Успокоеньи пребывало,

Как будто б миру жизнь его

Не составляла ничего.

А жизнь его была пышна,

Была роскошных впечатлений,

Огня душевного полна,

Полна покоя и волнений;

Всё, всё изведала она

Значенье всех её мгновений

Он слухом трепетным внимал

И в звонкий стих переливал.

Но, века своего герой,

Вокруг себя печальным взором

Смотрел он часто — и порой

Себя и век клеймил укором,

И желчный стих, дыша враждой,

Звучал нещадным приговором…

Любил ли он, или желал,

Иль ненавидел — он страдал.

Сюда, судьба! ко мне на суд!

Зачем всю жизнь одно мученье

Поэты тягостно несут?

Ко мне на суд — о провиденье!

Века в страданиях идут,

Или без всякого значенья

И провиденье, и судьба

Пустые звуки и слова?

А как бы он широко мог

Блаженствовать! В душе поэта

Был счастья светлого залог:

И жар сердечного привета,

И поэтический восторг,

И рай видений, полных света,

Любовью полный взгляд на мир,

Раздолье жизни, вечный пир…

Мой бедный брат! дай руку мне,

Оледенелую дай руку,

И спи в могильной тишине.

Ни мой привет, ни сердца муку

Ты не услышишь в вечном сне,

И слов моих печальных звуку

Не разбудить тебя вовек…

Ты глух стал, мертвый человек!

Развеется среди степей

Мой плач надгробный над тобою,

И высохнет слеза очей

На камне хладном… И порою,

Когда сойду я в мир теней,

Раздастся плач и надо мною,

И будет он безвестен мне…

Спи, мой товарищ, в тишине!

1841

LE CAUCHEMAR

[Кошмар (франц.)]

Мой друг! меня уж несколько ночей

Преследует какой-то сон тревожный;

встаёт пред взором внутренним очей

Насмешливо и злобно призрак ложный,

И смутно так всё в голове моей,

Душа болит, едва дышать мне можно,

И стынет кровь во мне… Хочу я встать,

И головы не в силах приподнять.

То Фауст вдруг, бессменною тоской,

Желаньем и сомнением убитой,

Идет ко мне задумчивой стопой

С погубленной, безумной Маргаритой;

И Мефистофель тут; на них рукой

Он кажет мне с улыбкой ядовитой.

Другую руку мне кладет на грудь,

Я трепещу и не могу дохнуть.

Потом я вдруг Манфредом увлечён;

Тащит меня, твердя о преступленьи,

Которому давно напрасно он

У бога и чертей просил забвенья…

Уж вот на край я бездны приведён,

Стремглав мы вниз летим — и нет спасенья…

Я замираю, и по телу лёд

С губительным стремлением идёт.

Но вдруг стоит принц Гамлет предо мной,

Стоит и хохотом смеётся диким…

Безумный, нерешительный герой

Не мог любить, ни мстить, ни быть великим, —

И говорит, что точно я такой,

С характером таким же бледноликим…

И я мечтой в прошедших днях ношусь,

И сам себе так гадок становлюсь…

Насилу сон слетел с тяжёлых век!..

Я Байрона и Гёте начитался,

И мне дался Шекспиров человек —

И только!.. В жизни ж я и не сближался

С их лицами, да и не сближусь ввек…

Но холод долго в теле разливался,

И долго я ещё не мог вздохнуть,

И в тёмные углы не смел взглянуть…

1841

КАБАК[9]

Выпьем, что ли, Ваня,

С холода да с горя;

Говорят, что пьяным

По колено море.

У Антона дочь-то

Девка молодая:

Очи голубые,

Славная такая!

Да богат он, Ваня!

Наотрез откажет,

Ведь сгоришь с стыда, брат,

Как на дверь укажет.

Что я ей за пара?

Скверная избушка!..

А оброк-то, Ваня?