церковный и ложь христианская» — непорядки и несоблюдение духа веры. Причина этого кроется прежде всего в поведении самого духовенства, пребывающего в «лености и нерадении». По вине церковнослужителей, спешащих поскорее отбыть богослужение, в церквах водворилось пагубное «многогласие», то есть одновременное чтение молитв и пение песнопений: «В церквах, государь, зело поскору пение, не по правилом Святых Отец, ни наказанию вас, государей, говорят голосов в пять и шесть и более, со всяким небрежением, поскору. Ексапсалмы, государь, также говорят с небрежением не во един же голос, и в туж пору и псалтырь и каноны говорят, и в туж пору и поклоны творят невозбранно».
Постановление о «единогласии» было принято ещё Стоглавым собором: «А вдруг бы псалмов и псалтыри не говорили, также бы и канонов вдруг не канархали и по два вместе не говорили бы, занеже то в нашем Православии великое бесчинство и грех, и Святыми Отцы тако творити отречено бысть». Однако «многогласие» в богослужении продолжало существовать и даже распространялось, службы совершались быстро и «со всяким небрежением», сразу несколькими голосами: один пел, другой в это время читал, третий говорил ектении или возгласы, или читали сразу в несколько голосов — и каждый своё особое, не обращая внимания на других и даже стараясь их перекричать. В результате всякая чинность, стройность и назидательность богослужения терялись окончательно. «Церковная общественная служба при таких порядках не только не назидала, не научала, не настраивала на молитву предстоящих, но напротив: приучала их относиться к богослужению чисто механически, бессмысленно, только внешним образом, без всякого участия мысли и чувства, — писал историк Н.Ф. Каптерев. — Многие из народа стали смотреть на посещение церкви как на одну формальность, и не только во время богослужения держали себя крайне непристойно, что чуть ли не сделалось общим правилом, но и старались ходить в те именно церкви, где служба, ради многогласия, совершалась с особою скоростию. С своей стороны духовенство, желая заманить в свои храмы побольше народу, доводило скорость церковных служб до крайности, дозволяя в храме читать единовременно голосов в шесть и больше».
Вместе с тем и нравственное состояние населения оставалось крайне печальным: процветали пьянство и разврат, широко распространилась самая грубая ругань — как среди молодёжи, так и среди стариков, даже дети нередко относились без должного почтения к своим родителям и «бесстыдной, самой позорной нечистотой языки и души оскверняют». По праздникам молодёжь и старики сходятся и устраивают между жителями разных деревень «бои кулачные великие», в которых «многие умирают без покаяния».
Одновременно с падением христианской нравственности возрождались пережитки язычества. В четверг после Пасхи «собираются девки и жены под березы и приносят, яко жертвы, пироги и каши и яичницы, и, поклоняясь березкам, ходят, распевая сатанинские песни, и всплескивают руками». В День Святого Духа они плетут венки из берёзы и возлагают их себе на головы, а на Рождество Иоанна Крестителя устраивают костры и «всю ночь до солнечного восхода играют, и через те огни скачут жонки и девки». В поддержании этих языческих суеверий большую роль играли скоморохи, которые ходили по городам и деревням с «медведями, с плясовыми псицами… с позорными блудными орудиями; с бубнами и сурнами и всякими сатанинскими прелестями». Во время этих скоморошьих представлений население пляшет, пьянствует и предаётся неистовому разврату…
Итак, против всех этих безобразий выступили боголюбцы. Это был новый тип религиозных деятелей, порождённый той исторической реальностью, в которой оказалась Россия в трагический период Смутного времени. «В первую половину XVII века выдвигался особый тип носителей благоверия — редкий для Древней Руси, а теперь получивший историческую важность, — пишет современная исследовательница. — Само благоверие в этих ревнителях было традиционным, новым было в них сознание собственной полной ответственности за спасение как себя, так и окружающих, недоверие к церковной дисциплине, своеволие. Стремление заменить равнодушие обыденной жизни горением жизни религиозной было в них непреоборимо… В XVII веке среди священников и иноков в большом числе появляются люди с качествами прежде редкими и не столь нужными для духовенства — “воины Христовы”, как их позже называли в старообрядческой литературе. Вероятно, их воспитало Смутное время, когда распалось всякое единство и каждый должен был бороться в одиночку за спасение и жизни и души» (Плюханова).
Возглавил московский кружок ревнителей церковного благочестия знаменитый благовещенский протопоп Стефан Внифантьев. Нам практически ничего не известно о его жизни и служении до 1645 года. Мы даже не знаем даты и места его рождения. Судя по всему, как и другие видные деятели боголюбческого движения, Стефан Внифантьев был выходцем из Нижегородской земли (в Макарьевом Желтоводском монастыре хранился синодик с записью его рода). По отзывам современников, «поп Стефан» был учёным и книжным человеком, «муж благоразумен и житием добродетелен, слово учительно во устах имеяй», по-видимому, владел греческим, латинским и польским языками. Ему приписывают четыре сочинения в сборнике «Златоуст» (Слова о правде, суевериях, корчмах и пьянстве, церковном строении), перевод с польского языка полемического сочинения «О образех, како поклоняются образом», «Послание о единогласии священника Агафоника суздальскому архиепископу Серапиону» и другие сочинения.
В 1645 году Стефан Внифантьев был поставлен в протопопы Благовещенского собора в Кремле, «что у государя на сенех», и в этом качестве присутствовал 28 сентября на венчании Алексея Михайловича на царство. Тогда же он стал духовником нового царя. Являясь организатором и руководителем кружка ревнителей благочестия, Стефан Внифантьев поддерживал отношения со многими боголюбцами — Иоанном Нероновым, Федором Ртищевым, Никоном, Аввакумом. По его инициативе переехал в Москву из Нижнего Новгорода Иоанн Неронов, он принимал у себя в доме и поддерживал Аввакума во время его приездов в Москву.
Стефан Внифантьев как духовник имел достаточно сильное влияние на Алексея Михайловича, «всегда, входя в покои царские, глаголаша от книг словеса полезная, увещевая со слезами царя ко всякому доброму делу и врачуя его царскую душу от всяких злых начинаний». Царь приходил к своему духовнику даже ночью, чтобы принять от него благословение и побеседовать наедине. Часто Стефан Внифантьев в целях воспитания и нравственного воздействия на царя сам читал перед ним или давал ему читать те или иные назидательные и учительные книги. Так, Иоанн Неронов в письме к Стефану из Вологды от 13 июля 1654 года писал: «Преподобнаго отца Феодора Исповедника, игумена Студийскаго, жития к тебе послах, моля, да часто почитаеши его пред благочестивым царем, чтоб ему, государю, вестно было. Паче же и великаго светильника и вселенней учителя воистинну и покаянию проповедника, Иоанна Златоустаго житие почитати молих тя». Когда в 1648 году Алексей Михайлович женился на Марии Ильиничне Милославской, «честный оный протопоп Стефан и молением, и запрещением устрои не быти в оно брачное время смеху никаковому, ниже кощуном, ни бесовским играниям, ни песнем студним, ни сопельному, ни трубному козлогласованию». Несомненно, это свидетельствует о сильнейшем влиянии Стефана Внифантьева на своего духовного сына, поскольку подобное требование шло вразрез с вековыми свадебными обычаями. И действительно, царская свадьба совершилась «в тишине и страсе Божии, и в пениих и песнех духовных». Вместо «студных песней» на ней пели «строчные и демественные большие стихи, также и триодей драгия вещи», то есть различные церковные песнопения. Не без влияния царского духовника Алексей Михайлович в начале своего царствования издал ряд указов и постановлений о соблюдении постов, о посещении храмов, об уничтожении непристойных игрищ.
Своими поучениями царский духовник старался действовать не только на царя, но и на его окружение — «и боляр увещеваше со слезами непрестанно, да имут суд правый без мзды, и не на лица зряще да судят, яко да не внийдет от некоторых обиденных и до конца разорившихся вопль и плачь во уши Господа Саваофа». Став человеком влиятельным у царя и его окружения, Стефан Внифантьев сблизился с другим известным ревнителем благочестия и просвещения — любимцем и доверенным лицом царя, постельничим, а впоследствии дворецким и воспитателем (дядькой) старшего царевича Алексея Фёдором Михайловичем Ртищевым (1626–1673), который «во многия нощи в доме его (Стефана) приходя, беседовал с ним». «Во время этих бесед оба ревнителя благочестия обратили своё особенное внимание на различные пороки и недостатки, господствовавшие тогда в народе и в самом духовенстве, на различные беспорядки в церковной жизни, на отсутствие у нас церковной проповеди и под., и решились изыскать средства возвысить религиозно-нравственную жизнь народа и уничтожить наличные церковные беспорядки» (Каптерев). Одним из таких средств, предлагаемых Стефаном Внифантьевым и Фёдором Ртищевым, было привлечение киевских учёных. Ртищев устроил близ Москвы, на Воробьёвых горах, Андреевский монастырь и заселил его специально вызванными для этой цели южнорусскими монахами. С благословения царского духовника Ртищевым в 1649–1650 годах были вызваны в Москву «для справки Библии греческие на славянскую речь» известные учёные киевляне Арсений Сатановский, Дамаскин Птицкий и Епифаний Славинецкий [14]. В 1652 году Ртищев приглашает из Киева 11 певчих для внедрения в Москве партесного пения на украинско-польский манер.
Вызов южнорусских справщиков по-своему показателен. После восстановления в 1620 году православной иерархии на Украине там произошёл ряд существенных изменений, связанных с реформаторской деятельностью киевского митрополита Петра Могилы. Прежде всего резко изменился сам характер южнорусского православия. «Молдаванин Пётр Могила становится митрополитом на смену Иову Борецкому. Он православен по вероисповеданию, но по культуре — скорее католик. Сношения с Москвой прекращаются. Создаются хорошие школы, но — западного образца, с польским и латинским языком. Богословие начинают изучать по католическим богословским книгам. Система школ была практически скопирована с иезуитских школ в Польше. Студенты ездили учиться туда, для этого переходили в католичество, потом, возвращаясь, обращались снова в православие. Это было своеобразное православие: православное по догме, но католическое по культуре, по стилю, по духу. Под этими влияниями западнорусское дворянство утрачивает свой православный дух и ополячивается» (Глинчикова). Таких-то вот учителей и справщиков приглашали в Москву Стефан Внифантьев и Фёдор Ртищев. И недаром по Москве поползли слухи: «Учится у киевлян Федор Ртищев греческой грамоте, а в той грамоте и еретичество есть».
Сближала обоих ревнителей благочестия и их ярко выраженная грекофильская ориентация. Ртищев учился «греческой грамоте» у киевских «недобрых старцев», изучал греческий язык и протопоп Стефан, который являлся убеждённым грекофилом. В этом он был единодушен со своим венценосным духовным сыном. Оба они считали необходимым тесное единение Русской Церкви с Греческой, признавая, что греческие патриархи и современные греки строго православны, что у них церковный чин и обряд сохранился в его древнем неискажённом виде и что если он в чём-то несходен с современным русским церковным чином и обрядом, то это лишь потому, что русские церковные
