Царю нужен был не апостол, а дипломат, который склонил бы польского короля Стефана Батория к миру. С этой именно целью, по просьбе царя, и был отправлен в Москву один из членов иезуитского ордена.

Однако папские планы были иными. Еще в 1579 году, когда война между Россией и Польшей только началась, римский папа Григорий XIII (тот самый, что в свое время приказал украсить Рим тысячами разноцветных огней в честь массовой резни католиками протестантов-гугенотов в Варфоломеевскую ночь) послал Стефану Баторию меч для борьбы с «врагами христианства» — русскими. Но неожиданно, в связи с просьбой царя, для Рима представился благоприятный шанс. «Просьба о посредничестве подала римскому первосвященнику надежду на различные уступки со стороны московского государя; но так как в планы Иоанна не входило сближение церквей, — то весьма понятно, что участие этого последнего (то есть Антонио Поссевино. — К. К.) в политике должно было неблагоприятно отразиться на России. Поссевин уехал с секретным поручением вредить ей. Уверив Иоанна в своей готовности служить его интересам, он в качестве посредника между воевавшими сторонами во время переговоров о мире повёл дело так, что вся Ливония досталась Польше, тогда как сам Баторий разрешил своим уполномоченным оставить за русскими несколько городов. Таким образом, в дипломатическом отношении инструкция папы была приведена в исполнение; но когда начались диспуты о вере, папскому легату пришлось отложить всякую надежду доказать превосходство своей религии московскому государю, который оставил его, назвав папу волком. Увидев, что дело не даётся с этой стороны, энергичный миссионер учения Лойолы дал папе совет взяться за него иначе, именно посредством Польши, начать действовать не на Москву, а на Вильну и Киев. Совет этот и план, составленный Поссевином для отклонения юго-западной России от православия, по дальновидности, по широте и оседлости замысла, ставят Поссевина в один ряд с первоклассными политическими деятелями XV и XVII столетий. Вся история Унии заключалась в этой инструкции, которая со строгой последовательностью, в продолжение целых двух веков, приводилась в исполнение посредством мер, в которых были так неразборчивы сыны Лойолы» (Гризингер).

Прошло 23 года после отъезда Поссевино из России, и Москва в свите Лжедмитрия вновь увидела у себя иезуитов. Целая армия проповедников, подготовленных в иезуитской коллегии в Браунсберге, въехала вместе с самозванцем в столицу Святой Руси. «Был ли самозванец креатурой ордена, или они, случайно столкнувшись с ним, подготовили его для своих целей — вопрос об этом ещё не разрешён окончательно, — пишет историк, — но несомненно то, что иезуиты знали, что Лжедмитрий не сын Иоанна, и служили ему из своих соображений. Когда этот претендент сошёл со сцены, они пристали к другому, известному под прозвищем Тушинского вора. И на этот раз попытки иезуитов оказались столь же неудачными, как и при первом самозванце. Они были изгнаны из России» (Гризингер).

Однако, несмотря на это, иезуиты не отказались от своих далекоидущих планов и решили действовать хитрее — через восточных иерархов, многие из которых получали образование у католиков. «В 1577 году папа Григорий XIII открыл в Риме специально для греков коллегиум имени св. Афанасия, полный даровой интернат, для того, чтобы греки за образованием ездили в Италию; и греки буквально нахлынули туда, так как своих школ практически не было. Целью коллегиума было воспитание будущих униатов. Принятие латинства от воспитанников не требовалось, но само обучение и воспитание проводилось в католическом духе. Выпускники коллегиума зачастую делались униатами или прямо переходили в католичество, становились пропагандистами папской власти» (Кутузов). Кроме коллегиума Святого Афанасия греки учились также и в Падуанском университете, а также в университетах Германии и других западноевропейских стран, при этом нередко увлекаясь католическими и протестантскими мнениями. Даже богослужебные книги греки печатали в иезуитских типографиях Венеции и Парижа, не имея своих собственных.

Итак, пункт четырнадцатый иезуитской инструкции гласил: «Намекнуть чёрному духовенству о льготах, белому о достоинстве, народу о свободе, всем о рабстве Греков, которых можно освободить только посредством унии с государями Христианскими…» Именно эту карту и решили разыграть иезуиты.

Царь Алексей Михайлович, считая себя преемником византийских басилевсов, воспринял византийское наследство не столько с духовной стороны (как ответственность за сохранение древлего благочестия), сколько — с политической, как наследование их власти. «Ещё со времени падения Константинополя официозная публицистика утверждала… провиденциальную роль русского народа в освобождении Константинополя от власти турок. Алексей Михайлович полагал, что он или его преемники выполнят историческую миссию завоевания столицы покорённой турками Византии. Для успеха этого предприятия очень полезно было устранение всего того, что разъединяло церкви русскую и византийскую» (Гудзий). Надежды царя всячески подогревались восточными иерархами, тайно направляемыми иезуитскими кукловодами.

В этом смысле характерно свидетельство архидиакона Павла Алеппского, основанное на словах одного московского боярина. Царь, отпуская из Москвы антиохийского патриарха Макария, вздохнув, сказал, обращаясь к окружавшим его боярам: «Молю Бога, прежде чем умру, видеть его (патриарха Макария. — К.К.) в числе четырёх патриархов, служащих в святой Софии, и нашего патриарха пятым вместе с ними». Тот же Павел Алеппский передаёт следующую беседу Алексея Михайловича с жившими в Москве греческими купцами, пришедшими поздравить царя в первый день Пасхи: «Хотите ли и желаете ли, чтобы я освободил вас и избавил от неволи?» Они поклонились ему и отвечали: «Как нам не хотеть этого?» — и выразили ему подобающие благопожелания. Царь продолжал: «Когда вернётесь в свою страну, просите своих архиереев, священников и монахов молиться за меня и просить Бога, ибо по их молитвам мой меч сможет рассечь выю моих врагов». Потом, проливая обильные слезы, он сказал вельможам своего царства: «Моё сердце сокрушается о порабощении этих бедных людей, которые находятся во власти врагов веры. Бог — да будет прославлено имя Его! — взыщет с меня за них в день суда, ибо, имея возможность освободить их, я пренебрегаю этим… и я принял на себя обязательство, что если Богу будет угодно, я принесу в жертву своё войско, казну и даже кровь свою для их избавления». Свою кровь в жертву этой безответственной авантюре царю проливать не довелось, зато для осуществления оной из своего народа он крови выпустил немало.

Итак, после неоднократных безуспешных попыток, в царствование второго Романова политика иезуитов увенчалась успехом. И этим было убито сразу два зайца. С одной стороны, втянувшись в «греческий проект», Россия отвлекала на себя внимание турок, чьи владения подходили почти к самой Вене (находящейся как раз в центре Европы, на полпути между Константинополем и Па-де-Кале), и тем самым в очередной раз невольно спасала жизнь европейской цивилизации. А с другой стороны, сталкивая Россию с Турцией, европейцы значительно ослабили своего давнего конкурента: Россия была расчленена — если пока не физически, то духовно уж точно. Русская Церковь раскололась, причем та её часть, которая приняла реформы и пользовалась поддержкой правительства, на столетия заразилась духом латинства, а впоследствии — и протестантизма, усвоив многие западные обычаи и догматы.

* * *

Почва для церковной реформы готовилась заранее. Выше уже говорилось о двух прелюдиях никоно-алексеевской реформации — введении единогласия и наречного пения. Однако необходима была обработка общественного сознания для проведения в России ещё более радикальной реформы. А для этого требовалась мощная пропагандистская пиар-кампания, которая смогла бы посеять в русском народе сомнение в правильности старого русского православия и внушить доверие к искажённой греческой вере. Необходимо было поднять сильно пошатнувшийся в глазах русских авторитет греков.

В 1648 году в Москве была напечатана славянская грамматика Мелетия Смотрицкого. В предисловии к грамматике проводилась мысль о «неисправности» русских богослужебных книг и о необходимости их немедленного «исправления» по греческим образцам. Если учесть, что Мелетий Смотрицкий принял незадолго до издания его книги в Москве унию и боролся против православия в русских областях Польши, то становится понятным, откуда «дул ветер». Вспомним: «Издать закон, чтобы всё подведено было под постановление соборов и отцов Греческих, и поручить исполнение закона людям благонадёжным, приверженцам унии. Возникнут споры, дойдёт дело до государя, который, конечно, может назначить собор, а там с Божией помощью может быть приступлено и к унии» (пункт 13-й иезуитской инструкции).

В 1649 году Москву посетил иерусалимский патриарх Паисий [25] (тот самый, что рукоположит Никона в митрополиты Новгородские). Он указал на различия в церковных обрядах русских и греков. Ещё до своего приезда в Москву Паисий вёл переговоры с Богданом Хмельницким о воссоединении Украины с Москвой, проповедовал на Балканах, призывая к свержению власти Оттоманской империи и к объединению с Россией под властью московского царя. С одной стороны, иерусалимский патриарх своими не в меру льстивыми речами пытался вовлечь царя Алексея Михайловича в борьбу с турками за «византийское наследство», тем самым фактически выполняя план, начертанный Антонио Поссевино, план, от которого в своё время имел мудрость отказаться царь Иоанн Грозный. «Пресвятая Троица — Отец, Сын и Святый Дух, — говорил в своей речи к царю Паисий, — едино царство и господство, благословит державное ваше царствие, да умножит вас превыше всех царей и покажет вас победителем и одолетелем на сопротивных видимых и невидимых врагов, якоже и древних и новых царей — царя Давыда, царя Езекия и великаго царя Константина, да утвердит вас и умножит лета во глубине старости, благополучно сподобит вас восприяти вам превысочайший престол великаго царя Константина, прадеда вашего, да освободиши народ благочестивых и православных христиан от нечестивых рук, от лютых зверей, что поедают немилостиво; да будеши новый Моисей, да освободиши нас от пленения, якоже он освободил сынов израилевых от фараонских рук жезлом, знамением честнаго животворящаго креста».

С другой стороны, во время своего пребывания в Москве патриарх Паисий ясно указывал на то, что для достижения этих далекоидущих планов необходима унификация русских и греческих церковных чинов и обрядов. Он вёл с царем переговоры о посте в Святую Четыредесятницу, «учинил соглашение» об этом с патриархом Иосифом, но, может быть, самое главное — вёл беседы с Никоном, сначала новоспасским архимандритом, а затем митрополитом Новгородским [26]. В своих беседах с Никоном Паисий указывал на различия многих церковных обрядов у русских по сравнению с греческими и на необходимость «исправления» русских обрядов по образцу греческих. «Эти беседы, на которых Паисий “зазирал” Никона, привели последнего к сознанию необходимости произвести церковные исправления в широких размерах, в видах согласования русских церковных книг, чинов и обрядов с тогдашними греческими, — писал ?.Ф. Каптерев. — Чтобы поддержать решимость Никона в указанном направлении, Паисий по отъезде из Москвы посылал сюда из Молдавии двух митрополитов: назаретского Гавриила и навпактского Гавриила Власия, которые по