— двадцеть тысящ верст и больши волочился, а не видал таких нигде. Наверху их полатки и повалуши [51], врата и столпы, ограда каменная и дворы, — все богоделанно».

Исследователи Прибайкалья не раз обращали внимание на своеобразное очертание его хребтов, первое описание которых как раз принадлежит Аввакуму. Так, хребет Приморский, обрамляющий западный берег Байкала, имеет плоские и широкие вершины с тупыми гребнями (по Аввакуму — «полатки»), на которых отдельно стоят высоты, то округлённые, то куполовидные («повалуши»), особенно характерны вулканические цирки («дворы»), их «ручки» и «спинка» и составляют «ограду».

Аввакум впервые сообщает и подробные сведения о растениях и животном мире Прибайкалья: «Лук на них ростет и чеснок, — больши романовскаго луковицы, и сладок зело. Там же ростут и конопли богорасленныя, а во дворах травы красныя, и цветны и благовонны гораздо. Птиц зело много, гусей и лебедей, — по морю, яко снег, плавают. Рыба в нем осетры, и таймени, стерледи, и омули, и сиги, и прочих родов много. Вода пресная, а нерпы и зайцы великия [52] в нем: во окиане-море большом, живучи на Мезени, таких не видал. А рыбы зело густо в нем; осетры и таймени жирни гораздо, — нельзя жарить на сковороде: жир все будет».

Созерцание прекрасной богозданной природы наводит Аввакума на глубокие размышления об истинном предназначении человека и его месте в мироздании. «А все то у Христа тово света наделано для человеков, чтоб, упокояся, хвалу Богу воздавал. А человек, суете которой уподобится, дние его, яко сень, преходят (Пс. 143, 4); скачет, яко козел; раздувается, яко пузырь; гневается, яко рысь; съесть хощет, яко змия; ржет, зря на чюжую красоту, яко жребя; лукавует, яко бес; насыщаяся довольно, без правила спит; Бога не молит; отлагает покаяние на старость и потом исчезает и не вем, камо отходит: или во свет, или во тьму, — день судный коегождо явит. Простите мя, аз согрешил паче всех человек».

* * *

К концу 1662 года Аввакум и его спутники достигли Енисейска, где и зазимовали. Здесь протопоп познакомился с ссыльным казанским иноком Иосифом Иванисовым (Астоменом), доставленным в город под конвоем. Он был сослан в Енисейский Спасский монастырь «за велию хулу» и «безчинство» в отношении церковных новшеств. «Очевидно, именно от него протопоп услышал и позднее записал рассказ о том, что когда в 1658 году посланный в Казань “на архиерейский престол” митрополит Лаврентий стал насаждать троеперстие, утверждая со ссылкой на новопечатную книгу “Скрижаль”, что двуперстное крестное знамение принято у армян, против этого публично выступил казначей владычного двора старец Иона, — пишет А.Т. Шашков. — Будучи сам по происхождению армянином, он доказывал, что, как раз наоборот, армяне крестятся троеперстием, а он, когда переходил в православие, “научился сице знаменовати лице свое по-христиански”. Судя по всему, Иосиф, тоже, кстати сказать, являвшийся армянином, был очевидцем этого диспута».

Выехав из Енисейска, по-видимому, в начале мая 1663 года, когда обычно открывается навигация на Енисее, Аввакум направился в Тобольск. По пути из Енисейска в сибирскую столицу на Оби и Иртыше путешественники едва избежали смерти от рук восставших «иноземцев». Как раз на 1662–1663 годы приходится большое восстание башкир, татар, вогуличей, черемисов, чувашей, калмыков, остяков и других коренных сибирских народов под предводительством Девлет-Кирея, который «поднялся на Русь», мечтая восстановить «Сибирское царство» своего деда — хана Кучума. Восстание было вызвано как тяжестью «ясачной» подати, так и многими беззакониями русских воевод и их приказчиков. Приуральская Сибирь была разорена, но вскоре повстанческие отряды, действовавшие разрозненно и плохо вооружённые, были разбиты русскими стрельцами, солдатами и казаками. Аввакум оставил описание своей встречи с одним из таких отрядов.

«Бывал и в ыноземских руках, — вспоминает он. — На Оби великой реке предо мною 20 человек погубили християн, а надо мною думав, да и отпустили совсем. Паки на Иртише реке собрание их стоит: ждут березовских наших с дощеником и побить. А я, не ведаючи, и приехал к ним и, приехав, к берегу пристал: оне с луками и обскочили нас. Я-су, вышед, обниматца с ними, што с чернцами, а сам говорю: “Христос со мною, а с вами Той же!” И оне до меня и добры стали и жены своя к жене моей привели. Жена моя также с ними лицемеритца, как в мире лесть совершается; и бабы удобрилися. И мы то уже знаем: как бабы бывают добры, так и все о Христе бывает добро. Спрятали мужики луки и стрелы своя, торговать со мною стали, — медведен [53] я у них накупил, — да и отпустили меня. Приехав в Тобольск, сказываю; ино люди дивятся тому, понеже всю Сибирь башкирцы с татарами воевали тогда. А я, не разбираючи, уповая на Христа, ехал посреде их».

Прибыв в Тобольск в конце июня 1663 года, Аввакум оставался здесь до середины февраля 1664-го. Здесь он встретил как своих старых тобольских приятелей, так и друзей и единомышленников, сосланных в Сибирь за выступление против Никоновых новин: романовского попа Лазаря, патриаршего подьяка Феодора Трофимова и боровского попа Полиевкта Максимова. Вокруг Феодора Трофимова и Лазаря в Тобольске сложился кружок защитников древлего благочестия, в который входило достаточно много людей. Это и поп Успенского девичьего монастыря Феодот Семенов, и поп Абалацкого Знаменского монастыря Терентий Афанасьев, диакон Богоявленской церкви Иван Семёнов, диакон Вознесенской церкви Феодор Стрикаловский, диакон Софийского собора Феодот Трофимов, уже упомянутый ссыльный поп Полиевкт Максимов, ямщик Пётр Денисов сын Шадра, а также двое священников из Тюмени — игумен Спасо-Преображенского монастыря Андриан и поп Знаменской церкви Доментиан. Не исключено, что со всеми этими людьми Аввакум был знаком лично и вёл беседы. Впоследствии, уже после отъезда Аввакума, весной и летом 1665 года, участники этого кружка устроят антиниконианские выступления, за которые их арестуют и отправят за «неистовое прекословие» в Москву. Судьба друзей Аввакума будет трагичной: Полиевкта сожгут в Боровске в 1675 году, Лазаря сожгут вместе с Аввакумом в 1682 году в Пустозёрске, Феодора Трофимова за обличение никоновских ересей сожгут в Москве, Доментиан (к тому времени — священноинок Даниил) погибнет в первой сибирской гари в 1679 году…

В Тобольске произошла ещё одна знаменательная встреча — с сосланным в Сибирь учёным хорватом, униатским священником и воспитанником Римской иезуитской коллегии святого Афанасия Юрием Крижаничем. Ещё в годы своей молодости Крижанич подал записку на имя префекта Конгрегации пропаганды веры Антонио Барберини с просьбой послать его после соответствующей подготовки в Россию, чтобы он содействовал «просвещению» страны (естественно, в иезуитском духе) и призвал русского царя начать войну с Османской империей. Однако трудиться в Москве заезжему «сербину» (как его здесь называли) пришлось недолго: в январе 1661 года его сослали в Сибирь. Впоследствии, в 1675 году, в «Обличении на Соловецкую челобитную» Крижанич опишет свою встречу с Аввакумом в Тобольске:

«Аввакум теми (егда его из Дауров к Москве везяху) послав по мене, изшед ко мне на крилце, хотящу мне на лестницу ступити и взыти, рече: не ходи семо, стой тамо и исповедай, каковыя еси веры? Аз же рекох: благослови, отче; он же отвеща: не благословлю, исповеждь первее свою веру. Аз отвещах: отче честный, аз верую все, еже верует святая апостольская, соборная церковь, и иерейское благословение приемлю в честь и прошу его в честь и о вере есмь готов справиться с архиереем, а пред тобою путником (и еже еси о вере сумненный) несть мне что пространно о вере глаголати, ни справлятися; аще ты не благословиши, благословит Бог. И оста с Богом».

Характерно, что положение ссыльного униатского священника существенно отличалось от положения Аввакума. «В то время, когда протопоп Аввакум переносил в Сибири невероятные страдания, муки и голод… его (Крижанича. — К. К.) положение в ссылке было совершенно иным. Пробыл он в ссылке 15 лет, и за всё это время он ничем и никак не был обижен. Здесь ему “вместе с достаточным содержанием был предоставлен полный досуг, которым он даже сам тяготился, жалуясь, что ему никакой работы не дают, а кормят хорошо, словно скотину на убой”… Вот вам и “мрачный век”: одного ссыльного мучают голодом, холодом и всякими пытками, а другого холят и волят и жирно питают. Но один — древлеправославный пастырь, а другой униат, изменник православию. В этом и вся суть» (Мельников).

* * *

Прежнего друга и покровителя Аввакума архиепископа Симеона в Тобольске в это время уже не было — он уехал в Москву за несколько месяцев до приезда протопопа. Однако, побывав в тобольских храмах, Аввакум сразу же заметил перемены в церковной службе: везде уже служили по-новому. Вернувшись 22 марта 1662 года из Москвы, архиепископ Симеон, как писал Феодор Трофимов, «велел по всем церквам службы служить против новых книг и, угождая отцу своему Никону, списовал со Служебников списки и разослал по всем церквам с великою грозою».

Приехав в русские города, Аввакум «уразумел о церкви, яко ничто ж успевает, но паче молва бывает» (Мф. 27,24). Ненавистное ему никонианство добралось уже и до Сибирской епархии, где достаточно широко распространилось и укрепило свои позиции. Пришлось и Аввакуму не раз присутствовать на новообрядческой службе в Тобольске. «Был я у завтрени в соборной церкви на царевнины имянины, — шаловал с ними в церкве той при воеводах; да с приезду смотрил у них просвиромисания дважды или трожды, в олтаре у жертвенника стоя, а сам им ругался; а как привык ходить, так и ругатца не стал, — что жалом, духом антихристовым и ужалило было». Но конец этому соблазну положило чудесное видение. «А се мне в Тобольске в тонце сне страшно возвещено (блюдися, от Меня да не полма растесан будеши). Я вскочил и пал пред иконою во ужасе велице, а сам говорю: “Господи, не стану ходить, где по-новому поют, Боже мой!”… Так меня Христос-свет попужал и рече ми: “по толиком страдании погибнуть хощешь? блюдися, да не полма рассеку тя!” Я и к обедне не пошел и обедать ко князю пришел и вся подробну им возвестил. Боярин, миленькой, князь Иван Андреевич Хилков, плакать стал. И мне, окаянному, много столько Божия благодеяния забыть?» С тех пор Аввакум ходил только в те церкви, где было «православное пение», и «народы учил», обличая «злобесовное и прелестное мудрование» никониан.

Однако тяжёлые сомнения время от времени продолжали терзать его душу: проповедовать ли дальше старую веру или скрыться? Больше всего он переживал за свою семью. Он не хотел, чтобы все те ужасы, которые выпали