мощей святой благоверной княгини Анны на церковном соборе. Собор исключил Анну Кашинскую из лика святых и издал постановление, чтобы её память не почиталась и с молитвой к ней не обращались. Житие Анны Кашинской было объявлено ложным. Иконы и покров с изображением святой предписывалось взять в Москву для рассмотрения, а церковь во имя святой Анны была переименована в церковь Всех Святых [76].
В этот же день царь (видимо, не без влияния патриарха) приказал вернуть Аввакума обратно в Пустозёрский острог: «И февраля в 24 день, по памяти из Стрелецкого приказу послана великого (государя) грамота в Пустоозерский острог к воеводе. Велено, как Аввакума протопопа с товарыщи из монастыря в Пустоозерский острог привезут, и их велено посадить по-прежнему о тех тюрм, где преж сего сидели. Воиводе сее учинить по грамоте, какова прислана будет из Стрелецкого приказу». Из-за дальности расстояния московские власти не знали, что вожди староверов не только ещё не были переведены в монастыри, но что даже царские грамоты об этом переводе не были получены в Пустозёрске — они дойдут только 14 марта 1677 года!
Тем самым надежды на восстановление старой веры рухнули. Вскоре умерла крёстная мать Феодора Алексеевича царевна Ирина Михайловна (1679), и её место занял давний оппонент Аввакума, униат и иезуитский выученик Симеон Полоцкий. В июле 1680 года молодой царь женился на полячке Агафье Грушецкой, окончательно подпав под влияние нового окружения. Он начал активно внедрять в государстве западные порядки и обычаи: уже через несколько месяцев после свадьбы последовали изменения в мужской и женской одежде, «начали в Москве волосы стричь, бороды брить, сабли и кунтуши польские носить, школы польские и латинские закладывать». В ближайшем окружении царя появились иностранцы.
Вместе с тем, несмотря на возражения патриарха Иоакима, под влиянием своего латинствующего окружения и второй своей тётки царевны Татьяны Михайловны, горячей поклонницы Никона, царь в 1681 году решил вернуть низложенного патриарха в Воскресенский монастырь. По-видимому, это было связано с новым царским «прожектом», о котором сообщает В.Н. Татищев в «Истории царя Феодора Алексеевича»: «Царь Феодор Алексеевич по представлению учителя его Симеона Полоцкого, который с патриархом Иоакимом великую злобу имел… умыслил учинить в Руси папу выше греческих патриархов и в Руси учинить 4 патриархов, где преже были митрополиты и 70 архиепископов и епископов, в папы призвать сверженного Никона, Иоакима патриархом в Новгород и пр. Иоаким, уведав о сем своем низвержении, просил многих вельмож об отвращении онаго и, согласясь, Андрею Лызлову велели предложение сочинить, которое со многими обстоятельствы, показующими немалый вред государства, а паче оскорбление чести царя Алексея Михайловича и судивших Никона, чрез что оное отвращено, токмо Иоаким 12 митрополитов учинил и 2 епископа прибавил». Несмотря на скептическое отношение историков к этому сообщению Татищева, оно подтверждается рядом других источников (в частности, донесениями иностранных посланников в Москве).
В письме к Никону царь Феодор Алексеевич называл его патриархом и своим отцом, просил у него благословения, а когда тот 17 августа на полпути в Воскресенский монастырь умер, приказал отпевать его по архиерейскому чину. При этом царь приказал к похоронам Никона сшить всему духовенству новые ризы из богатых китайских тканей, вылить свечи в сажень длиной и, идя за гробом, пел сам со своими «верховыми» певчими стихеру шестого гласа.
Теперь речи Аввакума о «родной старине» могли лишь привести царя в раздражение. В 1679 году патриархом Иоакимом была напечатана «Присяга хотящим взыти на степень священства». В ней, в частности, говорилось: «Аз же проклинаю расколоначалников и отступников бывших, и смутителей церковных: Аввакума протопопа, Никиту Пустосвята, Лазаря попа и лжемонаха Сергия, и с прочими последователями. И кто их почитает страдальцами и мучениками, а не отступниками святыя Церкве, и не проклинает их, да будут проклята и анафема».
Пустозёрский костёр
Тем временем жизнь пустозёрских «сидельцев» шла своим чередом. 2 сентября 1679 года в Пустозёрске была получена царская грамота, предписывающая содержать «Аввакума с товарыщи» в тюрьме «с великою крепостью», и, если их тюремные помещения пришли в ветхость, «укрепить тотчас».
А тюрьмы действительно обветшали. Согласно отписке пустозёрского воеводы А.Т. Хотенева, поданной 7 февраля 1681 года в Москве, «…в Пустоозерском же, государь, остроге тюрьмы, где сидят ссыльные Аввакум с товарыщи, все худы и розвалились же, а починить тех тюрем нельзя ж, все згнили, а вновь построить без твоего, великого государя, указу не смею». По этой отписке грамотой от 2 марта велено было: «тюремной двор построить вновь, буде починить не мочно. А строить велеть тот тюремный двор с великим береженьем, чтоб ис тюрьмы ис колодников кто не ушол, а строить преж велеть тюремной тын, а избы после с великим же остерегательством». Приказывалось также снестись с приказом Большой казны, которому по этому поводу 11 февраля была послана соответствующая память.
Согласно сведениям Пустозёрской переписной книги и письму местного воеводы Гаврилы Яковлевича Тухачевского, в остроге в это время имелось «на посаде и в жирах посадцких, тягловых, с монастырскими, опричь церковных причетников пятьдесят три двора, да нищих и вдов восемь дворов, а людей в тех дворех двесте шездесят восем человек, да без дворных и нищих сто семь человек». Кроме того, имелось шесть дворов причетников, в которых проживал 21 человек, и 23 пустых двора, жители которых сбежали или умерли. В Пустозёрске было четыре церкви — Введенская, Никольская, Спасская и Пречистенская и подворье Красногорского Пинежского монастыря — «для рыбного промыслу». Любопытно, что священником пустозёрской Введенской церкви был ученик и последователь Аввакума отец Андрей, служивший по старопечатным служебникам и живший в Пустозёрске еще в 1713 году.
20 января 1680 года в Пустозёрск были присланы «воры и мятежники» во главе с Логином Степановым, схваченные после подавления восстания в Соловецком монастыре: Игнашко Иванов, Митька Борисов, Данилко Терентьев, Васька Иванов, пушкарь Климка Фёдоров, Тишка Малафеев, Федька Семёнов, Петрушка Кузьмин и Федотка Микитин. В это время в Пустозёрске также находились «ссыльные люди» Ондрюшка Олонец с сыном и Стенька Мезенец с женою. До 9 октября 1680 года в Пустозёрске жил сосланный сюда после смерти Алексея Михайловича боярин А.С. Матвеев с сыном Андреем. В Пустозёрском остроге в отдельном доме проживала также супруга попа Лазаря Домна.
Несмотря на новые строгие запрещения властей, сочинения Аввакума и всей «великой четверицы» по-прежнему переписывались «добрым письмом», из них составлялись полные сборники и рассылались «верным». Сочинения Аввакума можно было теперь приобрести «из-под полы» даже в Москве в книжных рядах на Красной площади. Власти это всё больше и больше беспокоило.
* * *
6 января 1681 года, в праздник Богоявления Господня, в Москве произошло событие, которое, по-видимому, окончательно предрешило судьбу пустозёрских страдальцев.
В этот день каждый год с участием царя и высшего духовенства совершался торжественный крестный ход из Кремля на Москву-реку. «Из всех официальных праздников это был самый пышный, из всех царских выходов — самый торжественный, — пишет А.М. Панченко. — “Чающие движения воды” съезжались в столицу со всего государства. На кремлёвском холме собиралось до трёхсот-четырёхсот тысяч человек. Около полудня начинался крестный ход, который направлялся из Успенского собора к Тайницким воротам. Напротив них на Москве-реке устраивалась иордань. Шествие открывали стрельцы в цветных кафтанах, с золочёными пищалями, копьями и протазанами — по четыре человека в ряд, сто восемь рядов в описываемый день. На ложах сверкали перламутровые раковины, с обтянутых жёлтым и красным атласом древков свисали шёлковые кисти. За стрельцами, в преднесении икон, крестов и хоругвей, следовало священство в богатейших облачениях, от младших степеней — к старшим, с патриархом позади. Потом шли московские чины, начиная приказными дьяками и кончая стольниками, за ними царь в окружении бояр, поддерживаемый под руки двумя ближними людьми… На царе была порфира с жемчужным кружевом, на плечах — бармы, или диадима, большой крест на груди и Мономахова шапка с соболиной опушкой. Всё это блистало драгоценными каменьями; даже бархатные или сафьянные башмаки были густо унизаны жемчугом. На иордани, в “царском месте” (оно представляло собой миниатюрный расписной пятиглавый храм) государь переодевался в другое, столь же роскошное платье. Смена одежд была символической и имела прямое отношение к идее праздника — обновлению человека, призванного к чистой и безгрешной жизни. Во время богоявленских торжеств “орошалась душа”; наглядно это подчеркивалось окроплением и купанием в крещенской проруби. Однако нашлись люди, которые восстали против показного официального благополучия».
Торжественный ход праздника был нарушен бунтом, о котором власти позднее вспоминали с содроганием. Вот как об этом сообщается в синодском «объявлении» 1725 года, написанном по поводу отобранной у московских старообрядцев иконы с ликом пустозёрского страдальца: «Долголетно седя в пустозерской земляной тюрьме, той безсовестный раскольник (Аввакум. — К.К.)… утоля мздою караул, посылал ко единомысленным своим в Москву, котории во время царствования… Феодора Алексеевича, пришествии его величества на иордань в день святаго богоявления, безстыдно и воровски метали свитки богохульныя и царскому достоинству безчестныя. И в то же время, как татие, тайно вкрадучися в соборныя церкви, как церковныя ризы, так и гробы царския дехтем марали и сальныя свечи ставили, не умаляся ничим от святокрадцев и церковных татей. Сея вся злодеяния быша в Москве от раскольников наущением того же расколоначальника и слепаго вождя своего Аввакума. Он же сам, окаянный изверх, в то же время… седя в вышеозначенном юдоле земляныя своея тюрьмы, на берестяных хартиях начертавал царския персоны и высокия духовныя предводители с хульными надписании, и толковании, и блядословными укоризнами».
Итак, совершилось нечто неслыханное! Во время Крещенского водосвятия, когда на кремлёвском холме и по берегам Москвы-реки собрались сотни тысяч людей, включая царя Феодора Алексеевича, противники никоновских реформ устроили разгром в опустевших Успенском и Архангельском соборах — главных храмах государства Российского. «Это был не столько разгром, сколько символическое осквернение. Сальные свечи в церковном обиходе не употреблялись; их считали нечистыми… Дёготь — общеизвестный знак позора, им мажут ворота гулящей девке. В глазах бунтарей официальная церковь утратила непорочность, уподобилась блуднице и не могла претендовать на духовное руководство» (Панченко).
В то же самое время старообрядец Герасим Шапочник поднялся на колокольню Ивана Великого и «метал» оттуда в толпу свитки с политическими карикатурами и «хульными надписями», обличающими царя, светских и духовных властей во главе с патриархом Иоакимом. Как выяснилось, оригиналы на берестяных хартиях изготовил сам протопоп Аввакум. Одна из таких карикатур, выполненная на бумаге, дошла до наших дней. На ней изображён круг «верных», а вне этого круга даны схематические изображения физиономий «вселенских» патриархов Паисия Александрийского и Макария Антиохийского и трёх русских новообрядческих иерархов — Никона, Павла Крутицкого и Илариона
