сосуды, и те бы вынимать и, изломав, жечь». Несмотря на запреты, некоторые бояре имели своих скоморохов и отправляли их «на промысел» — зарабатывать деньги своим искусством. Скоморошьи зрелища собирали толпы простых людей.
О разгоне Аввакумом скоморохов местный начальник не преминул донести боярину Василию Петровичу Шереметеву, как раз проплывавшему в это время мимо своей семейной вотчины по Волге в Казань на воеводство. Аввакума привели на воеводское судно, и Шереметев долго бранил его за содеянное. Наконец, позвав сына своего Матвея, любимого стольника и товарища по охотничьим забавам царя Алексея Михайловича, велел Аввакуму благословить того. Но, увидев «блудолюбный образ» боярского сына-брадобритца, Аввакум не только отказался его благословить, но и «от Писания порицал», за что снова был обруган сильно осерчавшим боярином и брошен с судна в Волгу.
В дониконовской Руси к брадобритию относились резко отрицательно, хотя мода эта пришла на Русь с Запада ещё в XVI веке. Современник великого князя Василия III московский митрополит Даниил в своих проповедях активно выступал против этого новшества, главным образом по мотивам нравственного характера, поскольку бритьё бороды имело эротический привкус и стояло в связи с довольно распространённым пороком мужеложства. Митрополит в своём двенадцатом поучении сурово осуждал женоподобных молодых людей: «Женам позавидев, мужеское свое лице на женское претворяеши. Или весь хощеши жена быти? Оли омрачениа сластей плотских! О безумиа конечнаго! Свободное оставив, к работному течеть: не хощу, рече, жена быти, но мужь, яков же и есть. Да аще еси муж и не хощеши жена быти, почто брады твоея или ланит твоих власы щиплеши и ис корене исторзати не срамляешися? Лице же твое многоумываеши и натрываеши, ланиты червлены, красны, светлы твориши, якоже некая брашна дивно сътворено на снедь готовишися. Устне же светлы, чисты и червлены зело дивно уставив, якоже неким женам обычай есть кознию некоею ухитряти себе красоту, сице же подобно им ты украсив, натер, умызгав, благоуханием помазав, мягцы зело уставляеши, якоже сими возмощи многих прельстити».
Вместе с тем о брадобритии писали ещё святые отцы и учителя древней Церкви — Епифаний Кипрский, Кирилл Александрийский, Киприан Карфагенский, Никон Черногорец, Исидор Пелусиот, Феодорит Кирский, Иероним Стридонский. Все они считали брадобритие грехом, осквернявшим в человеке Образ Божий, и видели в нём действие против вложенной Богом природы. Из русских церковных авторов брадобритие обличали преподобный Максим Грек, митрополит Московский Макарий, патриарх Филарет. В постановлениях Стоглавого собора 1551 года прямо говорилось: «Священная правила православным христианом возбраняют не брити брад, и усов не подстригати, таковая бо несть православным, но латинская ересь, и отеческая правила вельми запрещают и отрицают. Правило святых Апостол сице глаголет: аще кто браду бриет, и преставится таковой, недостоит над ним служити ни сорокоустия пети, ни просвиры, ни свещи по нем в Церковь, с неверными да причтется, от еретик бо се навыкоша. О том же правило первоенадесять шестаго собора, в Труле полатнем. О том же о пострижении брад, написано в Законе се: не постризайте брад ваших, се бо женам лепо, мужем неподобно, создавый Бог судил есть, Моисеови бо рече: постризало да не взыдет на браду вашу, се бо мерзско есть пред Богом. Ибо от Константина царя Кавалина еретика, на том вси знаху яко еретическия слуги, есть брады постризань. Вы же сотворяюще человеческаго ради угождения противящеся законом, ненавидими будите от Бога создавшаго нас по образу Своему. Аще убо хощете угодити Богу, отступите от зла, и о том Сам Бог Моисеови рече, и святые Апостолы запретиша, а Святыя Отцы проклята, и от Церкви таковых отлучиша, того ради страшнаго прещения Православным таковаго не подобает творити».
В 1646 году в Москве был издан Служебник, в приложении к которому содержалось объяснение, почему именно православным христианам не следует брить бороду: «Не вем, в сицевый народ православия, в кое время в велицей России еретический недуг привниде. Якоже по летописным книгам реши, предание царя греческаго, паче же врага и отступника веры христианския и законопреступника Константина Ковалина и еретика, еже постригати брады, или брити, якоже реши богосозданную доброту (красоту. — К.К.) растлевати, или паки рещи по летописным книгам подтвержению сея злыя ереси новаго сатанина сына диаволя, предотечи антихристова, врага и отступника веры христианския, римскаго папы Петра Гугниваго, яко и тому сию ересь подкрепившу, и римским народом, паче же и чином их священным сицевая творити повелевшу, иже брады подстригати и брити. Епифанию архиепископу Кипрскому евхитскою сию ересь нарекшу. Ибо Константина царя Ковалина и еретика се узаконено есть, на том вси знают, яко еретическия слуги суть, иже брады им пострижены». Так что, отказываясь благословить и обличая воеводского сынка, Аввакум, как и в случае со скоморохами-медвежатниками, действовал в соответствии со своим пастырским долгом.
За праведную жизнь и ревностное исполнение пастырских обязанностей Аввакуму был послан Свыше дар исцеления больных и бесноватых. Впервые дар исцеления одержимых «бесом нечистым» проявился следующим чудесным образом. Когда Аввакум уезжал в 1647 году из Москвы, царский духовник, протопоп Стефан Внифантьев благословил его в дорогу образом святого Филиппа, митрополита Московского, и книгой поучений преподобного Ефрема Сирина, недавно напечатанной в Москве, — «себе пользовать, прочитая, и людей». Далее произошло следующее:
«А я, окаянной, презрев благословление отеческое и приказ, ту книгу брату двоюродному, по докуке ево, на лошедь променял. У меня же в дому был брат мой родной, именем Евфимей, зело грамоте был горазд и о церкве велико прилежание имел, напоследок взят был к большой царевне в Веръх, а в мор и з женою преставился. Сей Евфимей лошедь сию поил, и кормил, и гораздо об ней прилежал, презирая и правило (молитвенное правило. — К.К.) многажды.
И виде Бог неправду з братом в нас, яко неправо ходим поистинне: я книгу променял, отцову заповедь преступил, а брат, правило презирая, о скотине прилежал, — изволил нас Владыко сице наказать. Лошедь ту по ночам и в день в конюшне стали беси мучить: всегда заезжена, мокра и еле стала жива. Я недоумеюся, коея ради вины бес озлобляет нас так. И в день недельный после ужины, в келейном правиле, на полунощнице, брат мой Евфимей говорил кафизму “Непорочную” и завопил высоким гласом: “Призри на мя и помилуй мя!” и, испустя книгу из рук, ударился о землю, от бесов бысть поражен, начал неудобно кричать и вопить, понеже беси жестоко мучиша его.
В дому же моем иные родные два брата, Козьма и Герасим, больши ево, а не смогли ево держать. И всех домашних, человек с тритцеть, держа ево, плачют пред Христом и, моляся, кричат: “Господи, помилуй! Согрешили пред Тобою, прогневали благость Твою! За молитв святых отец наших помилуй юношу сего!” А он пущи бесится, и бьется, и кричит, и дрожит.
Аз же помощию Божиею в то время не смутился от голки (мятеж, шум, сумятица. — К. К.) бесовския тоя, — кончавше правило обычное, паки начах Христу и Богородице молитися со слезами, глаголя: “Всегосподованная госпоже Владычице моя пресвятая Богородице! Покажи ми, за которое мое согрешение таковое быст ми наказание, да уразумев, каяся пред Сыном Твоим и пред Тобою, впредь тово не стану делать!” И плачючи, послал во церковь по Потребник и по святую воду сына моего духовного Симеона, юношу лет в четырнатцеть, таков же, что и Евфимей; дружно меж себя живуще Симеон со Евфимием, книгами и правилом друг друга подкрепляюще и веселящеся, оба в подвиге живуще крепко, в посте и молитве.
Той же Симеон, по друге своем плакав, сходил во церковь и принес книгу и святую воду. И начах аз действовать над обуреваемым молитвы Великаго Василия. Он мне, Симеон, кадило и свещи подносил и воду святую; а прочии беснующагося держали. И егда в молитве дошла речь: “Аз ти о имени Господни повелеваю, душе немый и глухий, изыди от создания сего и к тому не вниди в него, но иди на пустое место, идеже человек не живет, но токмо Бог призирает”, бес же не слушает, не идет из брата. И я паки ту же речь вдругоряд, и бес еще не слушает, пущи мучит брата.
Ох, горе, как молыть! И сором, и не смею! Но по повелению старца Епифания говорю, коли уж о сем он приказал написать. Сице было. Взял я кадило и покадил образы и беснова, и потом ударилъся о лавку, рыдав на мног час. Возставше, в третьие ту же Василиеву речь закричал к бесу: “Изыди от создания сего!” Бес же скорчил в кольцо брата и, пружався, изыде и сел на окошке. Брат же быв яко мертв.
Аз же покропил ево святою водою, он же, очхнясь, перъстом мне на окошко, на беса сидящаго, указует, а сам не говорит, связавшуся языку его. Аз же покропил водою окошко — и бес сошел в жерновый угол. Брат же паки за ним перъстом указует. Аз же и там покропил водою — бес же оттоля пошел на печь. Брат же и там ево указует — аз же и там тою же водою. Брат же указал под печь, а сам прекрестился. И я не пошел за бесом, но напоил брата во имя Господне святою водою.
Он же, вздохня из глубины сердца, ко мне проглагола сице: “Спаси Бог тебя, батюшко, что ты меня отнял у царевича и у двух князей бесовских! Будет тебе бить челом брат мой Аввакум за твою доброту. Да и мальчику тому спаси Бог, которой ходил во церковь по книгу и по воду ту святую, пособлял тебе с ними битца, подобием он что и Симеон, друг мой. Подле реки Сундовика [12] меня водили и били, а сами говорят: Нам-де ты отдан за то, что брат твой на лошедь променял книгу, а ты ея любишь; так-де мне надобе поговорить Аввакуму-брату, чтоб книгу ту назад взял, а за нея бы дал деньги двоюродному брату”.
И я ему говорю: “Я, реку, свет, брат твой Аввакум!” И он отвещал: “Какой ты мне брат? Ты мне батько! Отнял ты меня у царевича и у князей; а брат мой на Лопатищах живет, будет тебе бить челом”. Вот, в ызбе с нами же, на Лопатищах, а кажется ему подле реки Сундовика. А Сундовик верст с пятнатцеть от нас под Мурашкиным да под Лысковым течет. Аз же паки ему дал святыя воды. Он же и судно у меня отнимает и съесть хочет: сладка ему бысть вода! Изошла вода, и я пополоскал и давать стал, —
