св. Никона, основателей Троицко–Сергиевой лавры, в которой работал и учил преподобный Дионисий. Написанное еще в конце XIV века Епифанием Премудрым, это житие вышло теперь в редакции и с прибавлениями Симона Азарьина, одного из любимейших учеников Дионисия. Окончив свою работу над изданием житий св. Сергия и Никона, Азарьин принимается, по настоянию Неронова, за житие их общего учителя и к 1652 году заканчивает с помощью отца И. Наседки подробную биографию троицкого архимандрита. К сожалению, ввиду наступившей церковной смуты, вызванной патриархом Никоном, житие преподобного Дионисия вышло из печати только спустя многие десятилетия.
Быстро расширявшаяся работа Печатного двора требовала все большего и большего числа специалистов — богословов, грамматиков и знатоков греческого языка. Хотя среди ученых людей Московской Руси того времени было немало знатоков латинского, польского, а среди дипломатов даже немецкого языка, тем не менее там было очень мало квалифицированных специалистов, знавших одновременно хорошо богословие, литургику и греческий язык. Правда, такие отдельные церковные люди, как Арсений Глухой, Арсений Суханов, Спиридон Потемкин, дьякон Федор и другие, знали греческий, а некоторые из них даже и древнееврейский, но число их было все же очень невелико. Подготовка их для сложного дела перевода и издания богословских и богослужебных трудов была тоже не всегда достаточна. Поэтому правительство и церковь обращают теперь свои взоры к Киеву, где в 1630–х годах была создана отличная Духовная Академия, и просят киевского митрополита Сильвестра прислать в Москву нужных специалистов. В 1649 году приезжают Епифаний Славинецкий, Арсений Сатановский и Дамаскин Птицкий[66]. По приезде своем они сейчас же принимаются за переводы книг Иоанна Златоуста, Афанасия Великого, составляют новые службы и налаживают преподавание греческого языка среди московских монахов и духовенства[67]. Помимо них в Москве появляется все больше и больше других киевских монахов, южнорусского духовенства, греков, посланцев восточных патриархов, епископов Ближнего Востока и Балкан, которые ищут защиты и денежной помощи московского правительства. В течение нескольких лет (1645 —1650) Москва вырастает во влиятельный православный центр, к голосу и политике которого прислушиваются и западноруссы и православное население Востока, которое начинает все чаще и чаще смотреть на православную Русь с надеждой на избавление от турок. Этот рост влияния и духовных сил Москвы находился в связи с усилением движения “боголюбцев”, как называли себя Неронов и его друзья, и их новыми успехами, но на этот раз уже в Москве и в самом правительстве Руси.
Примечания
[51] Зернова А. С. Указ. соч. С. 11—14.
[52] Там же. С. 50 (№ 136).
[53] Николаевский П. Ф. Московский печатный двор. // Христианское чтение. 1890. Т. II. С. 457; Голубцов А. П. Прения о вере, вызванные делом королевича Вальдемара и царевны Ирины Михайловны. М., 1908. С. 116, 124; Pascal P. Op. cit. P. 65.
[54] Деяния собора 1649 г. / Под ред. С. А. Белокурова // ЧОИДР. 1894. Т. IV. С. 49—51 (Михаил Рогов пострадал одновременно с Нероновым в 1653 году, хотя патриарх Никон придумал для него и особое обвинение. См.: Материалы для истории раскола… Т. I. С. 155).
[55] Зернова А. С. Указ. соч. С. 54—136.
[56] Голубцов А. П. Указ. соч. С. 111—117; Николаевский П. Ф. Московский печатный двор // Христианское чтение. 1890. Т. II. С. 457.
[57] Соболевский А. И. Образованность Московской Руси в XV?XVII вв. СПб., 1894. С. 5—12 (Все данные Соболевского относятся только к мужскому населению).
[58] Очерки истории СССР. Т. 5 (Период феодализма. XVII век). С. 555—556.
[59] Там же. С. 558—555.
* Как ни странно, в начале следующего века, века “европеизации”, западных влияний и петровских реформ, грамотность значительно падает. Причиной этому, видимо, явились разгром русского духовенства и монашества при Петре и более тяжелое положение крестьянства, попавшего еще в худшие условия полного крепостного права, чем в XVII веке.
[60] Сборник поучений патриарха Иосифа был издан около 1642 года. См.: ААЭ. Т. IV. С. 155, 481, 487 (Патриарх Иосиф правил с 1642 по 1652 г.).61 Книга иже во святых отца нашего Кирилла, архиепископа Иерусалимского на осмiй век (тщан. о. Мих. Рогова). Москва, Печатный двор, 1644. С. 272 (далее: Кириллова книга). 62 Там же. С. 271.
[63] Зернова А. С. Указ. соч. С. 198, 202, 237, 242.
[64] Pascal P. Op. cit. P. 130.
[65] Белокуров С. А. Арсений Суханов // ЧОИДР. 1891. Т. I. С. 177.
[66] Харлампович К. В. Указ. соч. С. 121.
[67] Там же. С. 125—127.
III. Боголюбцы у кормила Церкви
Никогда в истории России идеал православного царства не был так дорог царю и так активно не претворялся в жизнь, как в первые годы царствования Алексея Михайловича. Правда, это время (1645—1652) нам несколько напоминает лучшие годы царствования Ивана IV, позднее ставшего Грозным, когда царь сотрудничал с митрополитом Макарием и Избранной радой. Но и в это, лучшее, время царствования Ивана IV правительство не было так вдохновлено самой идеей благочестивого государства, желанием превратить Московскую Русь в подлинную Святую Русь, в настоящий Третий Рим. В эти годы сам новый молодой царь Алексей Михайлович, его ближайшее придворное окружение и его правительство строго придерживались правил православного благочестия в своей личной жизни и делали все возможное для утверждения этого идеала в сердцах людей и в церквах страны.
Когда в 1645 году Алексей Михайлович взошел на престол, ему еще не было и шестнадцати лет от роду и поэтому совсем не удивительно, что он попал под влияние близко стоявших к нему людей. Трое из этого ближайшего окружения царя имели на него особое влияние. Это был пожилой и умудренный опытом дядька царя боярин Морозов, царский духовник Стефан Вонифатьев и личный близкий друг юного Алексея молодой Федор Ртищев. Все трое были твердо преданными церкви и подлинно верующими людьми, для которых вера была частью их личной жизни и государственной деятельности и основы которой они всегда стремились претворить в жизнь. Вполне вероятно, что привязанность к ним царя усилилась в дни его царствования ввиду некоторых неприятных, хотя до сих пор все еще и не вполне ясных обстоятельств его воцарения. Видимо, некоторые из придворных, в том числе, кажется, и князь Семен Шаховской, распускали слухи, что Алексей будто бы не был сыном царя Михаила Федоровича и что царь Михаил намеревался оставить трон не ему, а принцу Вальдемару Датскому, которому он прочил в жены свою дочь Ирину[1]. Может быть, этими слухами можно объяснить почти что немедленную после смерти царя Михаила высылку из России Вальдемара Датского и некоторые противопротестантские мероприятия, которые были приняты властями в виде репрессий против протестантского окружения принца. Во всяком случае высылка протестантского жениха царевны Ирины была значительным торжеством всей церковной партии при дворе и в Москве, во главе которой был сам патриарх Иосиф, затем редактор Печатного двора отец Иван Наседка, долго настаивавший на перекрещивании принца в случае его женитьбы на Ирине и наконец Стефан Вонифатьев, за которым, по–видимому, стояли и его друзья боголюбцы[2].
Морозов вошел в русскую историческую литературу как суровый и малоразборчивый в средствах временщик, фаворит царя, по преимуществу старавшийся о своем личном обогащении. Более пристальное и внимательное изучение жизни и действий боярина, однако, показывает, что этот умелый правитель и успешный делец снискал нелюбовь своих современников вовсе не растратой или присвоением царской казны, а именно, наоборот, защитой интересов государства от алчности придворного окружения и сильных людей Москвы. Его свержение в 1648 году в результате бунта, происшедшего среди широких кругов московского населения, произошло главным образом из?за его попытки ввести новую, более рациональную систему налогового обложения, которая била по карманам богатых людей. Кроме того, Морозов не сочувствовал и дальнейшему усилению крепостного права. Во всяком случае, свергнув Морозова, его враги во главе с князем Н. И. Одоевским поспешили окончательно превратить крепостное право в систему вечной зависимости крестьян от помещиков, легализовав ее в составленном под руководством Одоевского новом кодексе законов — “Уложении 1649 года”[3]. Сам же Морозов, хотя и был очень крупным землевладельцем и был требователен в отношении своих крестьян, тем не менее всегда старался им помочь, и по его деловой переписке видно, что он заботился об их благополучии, помогал в хозяйстве, защищал от своих же не в меру ретивых управляющих и приказчиков, настаивал, чтобы они не работали по воскресеньям и регулярно ходили в церковь[4].
Одной из важных черт характера, которую он, несомненно, привил своему воспитаннику–царю, была любовь к порядку и основы хозяйственности. Начав свою собственную деловую жизнь со сравнительно небольшого состояния, этот умный и практичный аристократ за сорок лет, с 1620 по 1660, увеличил свое состояние в пять раз и к концу жизни имел свыше 30 000 десятин, которые вместе с его промышленными начинаниями давали ему более 100 000 рублей дохода — необычную цифру для России его века, весь бюджет которой в то время был меньше миллиона рублей (годовой доход). Его современники считали, что по доходам он уступал только Строгановым, богатейшим людям России, владельцам северорусской и сибирской промышленной и торговой империи[5]. Он управлял Россией в первые годы царствования Алексея Михайловича осторожно, умно и, видимо, честно, хотя, по словам Мейерберга, твердо “держал в своих руках скипетр, слишком тяжелый для рук юноши [царя]”[6]. Талантливый и внимательный предприниматель, облик которого так ясно выступает из его писем[7], он, конечно, мог умножить в пять раз свое имущество без присвоения государственных денег. Судя по его переписке, работе и долголетию, — он родился в 1590 году, а умер в 1662, будучи семидесяти двух лет от роду, — Морозов был человеком умеренным и трезвым, очень консервативной и деловой складки. Тем не менее он дал своему воспитаннику очень передовое образование, познакомил будущего царя с Западом на основе лексикона, космографии, карт и картин западной жизни; он приучил его даже носить западноевропейское одеяние[8]; привил привычку и уменье в хозяйственной и государственной работе. Но вместе с тем он воспитал его в строго православном духе и в уважении к церкви.
В своей деловитости и в своем уважении к церкви Федор Ртищев несколько походил на дядьку царя. Во всем остальном он был совсем другим человеком, одним из тех “добрых людей Древней Руси”, которых прославил в своей монографии В. Ключевский. Несмотря на знатный род и близость к царю, он совсем не интересовался политикой, государственной карьерой и придворными делами. Это был своеобразный и очень православный покровитель церкви и культуры, который своими заботами о просвещении и искусстве несколько напоминает итальянских меценатов раннего Возрождения. Но Ртищев не был, как и большинство русских культурных
