Дионисия и Авраамия Палицина, взяло, под командой князя Пожарского, престольный город Москву. В следующем году избрание Михаила Романова на трон закончило династическую смуту. Еще пять лет длилась борьба с Польшей, но в 1618 году Деулинское перемирие привело к отказу поляков католиков от всех притязаний на подчинение Руси Римскому престолу и польской шляхте. Начавшаяся в следующем 1619 году тридцатилетняя война окончательно отвлекла внимание католической контрреформации от далекой Московии. Россия смогла отдохнуть от страшных годов бесцарствия, интервенции и социальной анархии и залечивать свои раны.
Но Смута, почти что приведшая к полной катастрофе русское национальное бытие и русскую церковь, долго не могла быть забыта как поколением, пережившим эти страшные годы, так и их детьми и внуками. Слова архимандрита Дионисия, что смута учинилась «Божьим праведным судом за умножение грехов всего православного крестьянства», крепко запали в душу русских людей. Все современники смутного времени, писавшие о событиях этой эпохи, повторяют в своих хрониках и воспоминаниях эти слова Дионисия. Их можно найти в трудах дьяка Тимофеева, Авраамия Палицина, в повестях князей Хворостинина, Шаховского, Катырева–Ростовского, в житиях Тулупова и в бесчисленных анонимных работах других писателей того времени[16]. Многие русские люди начали задумываться над тем, как могло «единственное и последнее православное царство» дойти до такой беды, и что надо было сделать, чтобы такая катастрофа не повторилась…
Примечания
[1] «История вкратце в память предидущим родом» обычно находится в тексте Сказания Авраамия Палицына, хотя авторство Палицына именно в этой части Сказания неоднократно подвергалось сомнениям. О. Дружинина, недавно переиздавшая Сказание, по мнению автора этих строк справедливо предположила, что «История в память…», видимо, принадлежит перу Дионисия. К аргументам О. Дружининой можно прибавить, что вся тема социального христианства, которой окрашена «История в память…», совсем не подходит к дальнейшей идеологии Сказания Палицына. Постоянные ссылки на Иоанна Златоуста, любимого автора Дионисия, возможно свидетельствуют, что эта часть Сказания была написана Дионисием. Филиппики «Истории в память…» против богатых и сильных очень близки по стилю к писаниям Максима Грека, которого архимандрит Дионисий весьма почитал и книги которого он ввел в лавре, как материалы для монастырского чтения во время трапез. Много общих тем можно найти в «Истории в память…», и в позднейшей проповеди Ивана Неронова, долго бывшего учеником Дионисия. Наконец, следует отметить, что в то время как в последующих главах Сказания автор, т. е. Палицын, все время упоминает самого себя и «я» встречается в Сказании очень часто в этой первой главе Сказания, в «Истории в память…» «я» нигде не встречается и вся она написана как трактат, а не личные мемуары. См. Сказание Авраамия Палицына, ред. О. Дружининой, Москва–Ленинград, 1955 и статьи Д. Голохвастова в Москвитянине. 1842, IV/VII, 126; А. Горского там же, VI/XII, 421–422, С. И. Кедрова в Русском Архиве, 1886, VIII, 445–455 и сомнения С. Ф. Платонова: Древнерусские сказания и повести о Смутном Времени XVII века как исторический источник, СПБ, 1913, 223–228; также Канон преп. о. н. Дионисию, стр. 10 сл.
[2] Сказание, 252.
[3] Там же, 254.
[4] Там же, 256.
[5] Там же, 258, 264, 278.
[6] Там же, 259.
[7] Там же, 279.
[8] Малинин. Приложения 144 и С. Зеньковский: Преп. Иосиф, ук. соч., 28.
[9] Житие Юлиании Лазаревской в Н. Гудзий: Хрестоматия Древней Русской литературы, Москва, 1962, 345–351 и в ТОДРЛ, VI.
[10] См. классическую работу С. Ф. Платонова о русской смуте: Очерки по истории смуты в Московском государстве XVI?XVII веков Москва, 1937.
[11] О влиянии арх. Дионисия на развитие национального сопротивления см. Еллинский Летописец: Отечественные Записки, 1844, 32.
[12] Послания арх. Дионисия к казанцам и в другие города, ААЭ, II, 238–230 и СГГД, II, 577–579; Канон преп. о. нашему Дионисию, 98–100.
[13] Действия Ниж. Ком., II, 167.
[14] Там же. Отписка нижегородцев в Вологду, 126–127.
[15] Роль папского престола в России подробно разбирает P. Pierling, S. J.: Rome et Demetrius, Paris, 1878, 149–150, 195–196 и La Russie et la Saint Siege, Paris, 1901, III, 41, 79, 86, 361, 383.
[16] РИБ, XIII, 32, 216, 223–224, 532–533, 581, 860 и т. д., И. Тимофеев: Временник, Москва, 1951, 91. Пискаревский Летописец: Материалы по Истории СССР, Москва, 1955, II, 105.
3. Испытания православного Востока
Преодоление смуты и польско–католической интервенции в России было единственным радостным явлением в жизни православного Востока начала семнадцатого века. Борьба между Римом и протестантизмом не ограничивалась в это время только сферой традиционного латинско–католического мира средних веков. И католики и протестанты вовлекли в свои внутренние распри значительные группы как православного населения Польско–Литовского государства, так и православных бывшей Византийской империи, попавших в пятнадцатом веке под власть Оттоманских турок. Кроме того польско–католическая интервенция в православной Московской Руси была не случайным явлением, не изолированным фактом в истории воинствующего и возрождающегося католицизма. Волны реформационного и затем контрреформационного движения, казалось, окончательно прерывали демаркационную линию между восточным и западным христианством и делали православный мир частью арены их братоубийственной борьбы. Положение было особо трудным и сложным в Польше, где православная церковь попала в очень тяжелое положение уже во второй половине шестнадцатого века, когда там разгорелась упорная борьба между протестантами и католиками.
Первым большим протестантским течением, захватившим в Польско–Литовском государстве крупные группы населения, особенно аристократии и дворянства, был кальвинизм. В Великом Княжестве Литовском, где кальвинистам энергично помогал крупнейший литовский магнат, князь Николай Радзивилл, кальвинизм, в течение всего лишь нескольких лет, стал главной религией всей северо–западной части Великого Княжества, где население еще сохранило литовский язык. Но и другие центральные, восточные и южные провинции Литвы, сплошь заселенные русским православным населением, также подвергались сильному влиянию кальвинистских проповедников. Правда, простой народ, крестьяне и горожане почти везде остались верными православию, зато аристократия и «паны», — крупные, хотя часто и нетитулованные богатые дворяне, — в ряде воеводств почти целиком перешли в веру женевского теократа. Местные поляки католики во главе с киевским епископом Николаем Пацом тоже последовали примеру русского и литовского дворянства и массами переходили в протестантство. Польские, литовские, русские, немецкие и даже английские кальвинистские проповедники наводняли всю страну, открывали школы, издавали религиозные памфлеты и книги, уговаривали перешедших в кальвинизм или еще колеблющихся дворян закрывать православные и, правда, редкие в Литве, католические храмы или превращать их в кальвинистические молитвенные дома. В 1562 году вышло первое русское издание катехизиса Кальвина. Насколько решителен был успех кальвинизма в Польско–Литовском государстве, можно наблюдать по религиозной статистике Новогрудского воеводства и центральной Белоруссии. Там были закрыты или обращены в храмы кальвинистов шестьсот пятьдесят православных церквей. В том же воеводстве из 600 наиболее богатых дворянских русских семей, только шестнадцать остались верны вере своих предков[1]. Такие крупнейшие знатные фамилии, как?то: Вишневецкие, Сапега, Огинские, Ходкевичи, Пузины, Слуцкие, Завиши — примкнули к кальвинистам.
Вслед за кальвинистами в Польско–Литовское государство проникают самые радикальные представители протестантизма — антитринитарии или как их там называли: — унитарии, ариане или социниане. Последнее имя — социниане происходит от фамилии Леллия и Фауста Социнов — итальянских последователей Сервета, и в Польше оно стало особенно распространенным названием антитринитариев. Социниане, разделявшиеся вначале на многочисленные секты, под влиянием настойчивых усилий Фауста Социна на соборах 1584 и 1588 гг. объединились в одну мощную церковь. В конце XVI века они уже успешно конкурируют не только с католиками и православными, но и кальвинистами, несколько ослабевшими после смерти Николая Радзивилла, последовавшей в 1581 году[2]. Правительство короля Сигизмунда Августа (1548–1572) не только не боролось с распространением протестантизма, но, наоборот, поощряло его, а сам король даже призывал сейм и папу произвести реформы в церкви. Его преемники, Генрих Французский и Стефан Баторий, относятся к религиозной борьбе не более активно, чем Сигизмунд Август и только тогда, когда на польский престол вступил шведский принц Сигизмунд Ваза (1586–1632), хорошо известный под именем Сигизмунда III, как организатор католическо–польской интервенции на Руси в годы Смутного времени, Польско–Литовское правительство начинает поддерживать контрреформацию.
Успехи католической реакции были не менее быстрыми и эффектными, чем недавние действия протестантов. В лице блестящего проповедника и организатора Петра Скарги, католичество Польши и Литвы нашло умного и упорного вождя. В это же время иезуиты, появившиеся с 1569 года в Литве, дали кадры борцов против протестантов и православных… Иезуитские школы и академии, публичные диспуты и религиозные торжества очень быстро не только вернули дворянство и аристократию в лоно римской церкви, но и значительно укрепили ее авторитет в народе. Там, где не действовала проповедь и убеждения, применялось давление и насилие. Результат, во всяком случае, казалось оправдывал средства, и к концу XVII в. протестантизм был почти разгромлен, а православие сильно ослаблено. Если в 1570 году, в так называемой Малой Польше, в южных районах ее, от Кракова до Киева, протестанты располагали двумя тысячами церквей, то к началу XVIII века их оставалось всего лишь восемь[3]. Особенно быстро поддались влиянию иезуитских школ дворянство и аристократия. Можно сказать, что в конце XVI и начале XVII века они так же быстро поддались влиянию католических проповедников и отлично организованных иезуитских школ, как всего лишь 50 лет назад они увлекались кальвинизмом, а затем арианством. Польские, русские и литовские дворяне и аристократы подверглись в одинаковой степени этому новому религиозному и интеллектуальному влиянию, но для русских «панов» и дворян эта последовательная протестантизация, а затем и романизация привели к отрыву от православия и его духовной традиции, что было равносильно потере национального лица и отрыву от православных народных масс. Новые школы воспитывали молодежь не только в духе преданности латинской церкви, но и в духе польской культуры и польской дворянской традиции.
Положение дворянства в Польше всегда было более привилегированным, чем в Западной Руси. Когда Польша и Литва в 1569 году превратились в одно государство, то русские и литовские дворяне сделали все возможное, чтобы в Русско–Литовских землях ввести польские отношения между помещиками и крепостными и добиться введения польских дворянских прав. Социальная и религиозная полонизация русского дворянства привела к тому, что русское население Западного Края осталось без национального руководства[4]. А вскоре примеру дворян последовали и епископы православной церкви, которые завидовали привилегированному положению католических епископов. Соблазненные и поставленные под давление польского государственного аппарата, русские епископы на Брестском соборе 1596 года решили признать главенство папы и заключить унию с Римом. Как и во время дворянской моды на протестантизм, так и теперь простой западнорусский народ — горожане и крестьяне — остались верными православию. Они организовывали братства и давали деньги на школы и типографии. Эти братства существовали среди населения Западной Руси с XV века, но только
