психологически особый тип русского человека. Религиозная обособленность и независимость и вольный дух были характерны для этих групп энергичных и твердых в своих убеждениях, всегда готовых подняться на защиту воли и старой веры казаков и крестьян[139].
Но оторванность и изолированность казачьего Юго–Востока от основных областей России не позволили им сыграть значительную роль в распространении и развитии организации старой веры. Кроме того, смерть игумена Досифея и других вождей Донской старообрядческой революции 1687 года и арест лояльными казаками других священников оставили в конце XVII века Дон и Северный Кавказ без выдающихся проповедников и организаторов. А среди местного казачьего духовенства своих значительных миссионеров и богословски подготовленных для ведущей роли в старообрядчестве вождей не оказалось. Поэтому руководящая роль в характерном для Юга поповском старообрядчестве выпала не казачьим землям, а новым поселениям вдоль польской границы — Стародубью и Ветке, а в беспоповщине главные центры образовались на Севере.
Примечания
[114] Лилеев М. И. Из истории раскола… С. 8.
[115] Дружинин В. Г. Раскол на Дону… С. 13—14; Булавинское восстание: Сборник документов. М., 1935. С. 11.
[116] Лилеев М. И. Новые материалы для истории раскола на Ветке и в Стародубье XVII?XVIII вв. Киев, 1893. С. 36.
[117] ДАИ. Т. XII. С. 130, 134, 154, 168, 170.
[118] Там же. С. 125—127.
[119] Допрос Лаврентьева 7 мая 1698 года см.: Дружинин В. Г. Раскол на Дону… С. 285.
[120] Допрос Самойлова см.: ДАИ. Т. XII. С. 138.
[121] ДАИ. Т. XII. С. 17.
[122] ЧОИДР. 1887. Т. III. С. 25; ДАИ. Т. XII. С. 180, 202.
[123] ДАИ. Т. XII. С. 196.
[124] Дружинин В. Г. Раскол на Дону… С. 313—314.
[125] Там же. С. 272.
[126] Лилеев М. И. Новые материалы… С. 34; Сватиков С. Г. Россия и Дон (1549—1917). Aена, 1924. С. 127.
[127] Лилеев М. И. Из истории раскола… С. 25.
[128] Булавинское восстание… С. 12.
[129] Дружинин В. Г. Раскол на Дону… С. 201.
[130] 131 Попко И. Oерские казаки со стародавних времен. СПб., 1880. Т. I. С. 133.
Соловьев С. М. Т. VIII (XV). С. 180.
[132] ЧОИДР. 1897. Т. III. С. 26.
[133] Алексеев И. Указ. соч. С. 434.
[134] Дружинин В. Г. Раскол на Дону… С. 211—213; Попко И. Указ. соч. С. 135; Броневский В. История Донского войска. СПб., 1834. Т. I. С. 210.
[135] Соколов Н. С. Раскол в Саратовском крае. Саратов, 1888. С. 19.
[136] ДАИ. Т. XII. С. 377.
[137] ДАИ. Т. XI. С. 443.
[138] Донесение в МВД, 26 февр. 1859; Максимович С. В. Плавня // Исторический вестник. 1883. № 12. С. 529; Черемшанский В. М. Описание Оренбургской губернии. Уoа, 1859. С. 119.
[139] В своих “Казаках” Л. Толстой дал очень яркую и верную картину нравов и образа мышления гребенских казаков, которые очень мало изменились с конца XVII до середины XIX века.
38. Размежевание внутри старообрядчества: поповщина
В те годы, когда на далекой окраине России, на реке Куме, престарелый, но по–прежнему непреклонный игумен Досифей вел свои последние бои за древлюю веру, в старых, основных землях Московского государства, среди оставшихся верными старой церковной традиции “раскольников”, происходило окончательное размежевание между традиционалистами–оптимистами, продолжавшими верить в возможность священства и таинства евхаристии, и радикалами–пессимистами, считавшими, что благодать Господня иссякла в церкви и поэтому ни священство, ни таинство причастия не могут больше существовать в этом грешном мире. Уже из предыдущего развития старообрядчества было видно, что ввиду противоположности их установок внутренний конфликт между этими крыльями противников “никонианства” сделается неизбежным. Временно, в течение первых десятилетий церковного раскола, ожесточение противников нового обряда было настолько велико, что внутренние разногласия отступили перед пафосом борьбы против иерархии и им просто не хватало времени выяснить и осмыслить свои собственные, часто противоречивые взгляды на мир и церковь.
Но время шло, и все резче вырисовывались не только невозможность примирения с патриаршей церковью, но и внутренние духовные разногласия между последователями боголюбцев и их союзников, боровшихся с новыми обрядами и с самоуправством Никона, с одной стороны, и последователями “лесных старцев”, которые уже до Никона стали сомневаться в возможности спасения в лоне церкви и недоверчиво относились не только к епископату, но и к самому институту священства, с другой стороны. В 1680–х годах отношения между этими обоими крыльями старообрядчества стали все более обостряться из?за вопроса о гарях, принявших в это время характер зловещей, духовной болезни. Число гарей и участников в них росло с такой быстротой, что умеренным старообрядцам–традиционалистам, признававшим священство, полноту таинств и возможность нормальной христианской жизни на земле, делалось ясно, что им не по пути с этими мрачными изуверами, веровавшими, что христианская история человечества пришла к концу и сила зла на земле стала непреодолимой.
Традиционалисты–поповцы уже давно боролись с делавшейся все более опасной проповедью самосжигания и растущим числом гарей, но только в 1691 году они осудили гари вполне ясно, окончательно и соборно. Постановление осудить учение о самосжигании и сами гари было составлено близким другом Досифея, иноком Евфросином, основателем хорошо известной в самой ранней истории раскола Курженской пустыни, находившейся в 1660–х — 1670–х годах недалеко от северо–западного берега Онежского озера. Когда эта пустынь по приказу митрополита Питирима Новгородского была разорена, Евфросин ушел оттуда вместе с Досифеем и в течение многих лет странствовал по северу России, постоянно сталкиваясь с проповедниками гарей. После московских событий 1682 года, когда игумен Досифей ушел дальше на Дон, Евфросин тоже двинулся на юг и в 1691 году оказался в Калуге, видном юго–западном гнезде старообрядчества, которое связывало Москву со старообрядческими эмигрантскими поселениями по обеим сторонам польской границы — Стародубьем и Веткой.
В своем “Отразительном письме о новоизобретенном пути самоубийственных смертей” инок Евфросин дал широко развернутую, написанную в ярком импрессионистском стиле картину деятельности и проповеди самосжигателей. Он отмечал часто нечестные и весьма предосудительные приемы проповедников самосжигания, не стеснявшихся никакими средствами, для того чтобы завлечь на костер гарей свои наивные и малоразбиравшиеся в богословских вопросах жертвы. Не опасаясь вступить в полемику с писаниями уже тогда почитавшегося за святого мученика и погибшего в 1682 году Аввакума, который полагал гари за проявление религиозного мужества, Евфросин заявлял, что самосжигание противно духу христианства. Он обильно цитировал Священное Писание, святых отцов и доказывал, что православные христиане, идущие добровольно на гарь, вовсе не святые мученики за веру, а просто неразбирающиеся в вопросах веры самоубийцы, а сами проповедники гарей опасные грешники, ответственные за смерть и гибель душ своих несчастных последователей.
Свое послание инок Евфросин заканчивал указанием, что участники гарей ответственны за грех самоубийства и что православная церковь, осуждая и запрещая самоубийство, не позволяет даже молиться за души тех, кто сам, по своей воле решил прервать свою жизнь.
Он напоминал самосжигателям, что игумен Досифей уже давно осудил гари и что в половине 1670–х годов он сам, Евфросин, написал “столбец”, или разъяснение, по поводу непозволимости гарей с христианской точки зрения[140]. В последующие годы, по словам Евфросина, Досифей продолжал осуждать гари и бороться с этим лжеучением, а Евфросин неоднократно посылал вождям самосжигателей свои обличительные грамоты[141]. Подводя итоги своим аргументам, Евфросин приходил к заключению, что, нарушая основные истины христианства и каноны церкви, самосжигатели автоматически лишались церковного благословения и отлучались от церкви, и заканчивал свое “Отразительное письмо” их категорическим осуждением и отлучением от православия: “Да будут чюжди и отгнани и отлучены, дондеже обрятятся и покаются”[142].
Это послание было не единоличным выступлением самого инока, но общим решением традиционалистов, рвавших со страшными миссионерами религиозного самоубийства. Оно было составлено “советом и изволением всего о Христе русского христианства”, с одобрением самого игумена Досифея, его сподвижников иеромонахов Феодосия и Пафнутия и других вождей консервативного крыла старообрядчества, донских и кумских иноков и братии, поволжских старцев и иноков во главе со священником Игнатием, поморских старцев и иноков и западной братии, то есть старообрядцев Стародубья и Ветки[143].
Это осуждение радикалов традиционалистами–поповцами закончило процесс размежевания обоих крыльев старообрядческого движения и привело к образованию особых поповщинских и беспоповщинских общин внутри движения. Уход игумена Досифея с Дона на Северный Кавказ и вскоре вслед за этим последовавшая смерть этого выдающегося вождя старообрядцев–консерваторов нанесли непоправимый удар юго–восточному казачьему центру поповцев. Все церкви на Дону снова перешли в руки правительственной патриаршей церкви, походная церковь Досифея теперь оказалась вне пределов России, а связь с последними сохранившими старый обряд приходами гребенских казаков на Тереке была очень трудна ввиду того, что путь из России на Терек проходил в то время не через Северный Кавказ и Дон, а через легко контролируемые правительством Астрахань и другие города Нижней Волги.
Не лучше было положение и на севере, где долго последним значительным и сравнительно свободным от контроля патриаршей и царской власти центром поповцев были скиты Керженца во главе со старшим по времени образования скитом Смольянами[144]. В 1680–х годах на Керженце было 77 старообрядческих скитов и более чем 2000 монахов и насельников. Там нередко созывались старообрядческие соборы, шли шумные споры об истолковании старых книг, пророчеств и писаний апологетов старой веры, в том числе и Аввакума, и отсюда по разным общинам рассылались священники и миссионеры[145]. В Смольянах жил и старенький “черный поп” Дионисий Шуйский[146], имевший немало запасных даров, которыми он причащал богомольцев и снабжал для причастия другие общины. Благодаря этому после ухода Досифея на юг Керженец и особенно Смольяны, с Дионисием во главе, стали более чем на целое десятилетие духовным центром поповщины в Средней России. В первой половине 1690–х годов на смену умершему Дионисию здесь появился другой “черный поп” Феодосий, рукоположенный в священноиноки еще патриархом Иосифом[147], и некоторыми источниками ошибочно называемый Феодосием Ворыпиным[148]. Феодосий жил сначала в Никольском монастыре под Рыльском, откуда он ушел на Дон, где и подвизался вместе с Досифеем[149]. На Дону пустынь этого “черного попа” находилась на севере при впадении речки Айдар в Донец, где он, не успев уйти с Досифеем дальше на юг, был схвачен казаками–лоялистами и выдан в 1686 году в Москву[150]. Из Москвы ему удалось бежать на север и позже, около или до 1694 года, он появился на Керженце. Имя этого старого сподвижника Досифея, рукоположенного еще задолго до раскола в церкви, стало, конечно, известно и опять начало привлекать в Смольяны богомольцев и учеников[151]. Но ему здесь не удалось долго задержаться, так как правительственная экспедиция 1694 года разорила все керженецкое сборище старообрядцев и сожгла большинство скитов[152]. Феодосию пришлось снова бежать, теперь на хорошо знакомый ему юг. Во время его странствований ему повезло: в Калуге он нашел старую, еще дониконовскую церковь, которая стояла пустой. Здесь
