их верности старому обряду и сопротивления никоновским новизнам. Федосеевцы никогда не приняли молитву за царя, как это сделали поповцы и большая часть беспоповцев–поморцев, для которых эта молитва являлась символическим признанием Российской государственности как христианского учреждения и проявлением чувства их неразрывной исторической связи с большинством православного русского народа. В федосеевских писаниях, как и в новгородских правилах 1690–х годов, нет даже упоминаний о бывшей “святой Руси”, о древлем предании, об угасшем Третьем Риме. Наоборот, как раз среди федосеевцев наиболее часто сказывалась враждебность к российской “никонианской” государственности и даже в XIX веке они отождествляли русского государя с самим антихристом. В отношении к своей собственной стране федосеевцы по своим убеждениям, несомненно, являлись принципиально антигосударственным элементом, напоминая “радикальное” или “революционно–анабаптистское движение” XVI века, как его за проявление подобных же антигосударственных черт называет современный американский богослов Уильямз[204], или богомилов и альбигойцев Средневековья.
Невельская беспоповская община Феодосия Васильева просуществовала недолго. В 1709 году она была разграблена польскими солдатами. Опасаясь, что и позднее в результате войны Карла XII с Россией и Польшей, которая в те годы в значительной степени происходила на польской территории, его община окажется между молотом и наковальней, Феодосий решил возвратиться в Россию. Совсем неожиданно он нашел могущественного покровителя в лице тогда почти всесильного Меньшикова, который и исхлопотал у царя разрешение для невельских эмигрантов–федосеевцев вернуться на родину. С позволением Петра община Феодосия переселилась под Псков, где и поселилась на так называемой Ряпиной Мызе[205]. Судьба все же не дала Феодосию Васильеву продолжать свою проповедь на русской земле. Несмотря на заступничество влиятельного любимца царя, Феодосий был задержан церковными властями; вскоре его надломленное странствованиями и постом здоровье пошатнулось, и он скончался в заточении[206]. Через несколько лет его община, находившаяся все еще на Ряпиной Мызе, распалась, но федосеевство пережило своего основателя и в конце XVIII и начале XIX века оно стало одним из самых сильных и влиятельных согласий не только среди беспоповцев, но, может быть, даже во всем русском старообрядчестве.
Примечания
[175] В приговоре, изданном протоеиреем Андреем Журавлевым (Журавлев А. И. Указ. соч. С. 89 и cл.), стоят две даты — 7200 (1692) и 7202 (1694); как убедительно показал П. С. Смирнов (Смирнов П. С. Внутренние вопросы в расколе… С. LXXXVIII, прим. 151), последняя часть приговора, опубликованного Журавлевым, относится не к решениям собора 1692 года, а ко второму собору 1694 года.
[176] Журавлев А. И. Указ. соч. С. 89—90; Сборник для истории старообрядчества, издаваемый Н. И. Поповым. Т. II. М., 1866. С. 4; Макарий (Булгаков). История русского раскола. С. 291.
[177] Журавлев А. И. Указ. соч. С. 95, 97; Иустинов П. К распре новгородских беспоповцев // Христианское чтение. 1913. С. 1216—1238.
[178] Текст приговора см.: Смирнов П. С. Внутренние вопросы в расколе… С. 041—045.
[179] Христианское чтение. 1906. Т. I. С. 268.
[180] См. выше, гл. 14 этой книги.
* “порекло” = имя.
[181] Евфросин. Указ. соч. С. 10.
[182] Там же. С. 10.
[184] Там же. С. 96.
[185] Там же. С. 96—99; Материалы для истории раскола… Т. VIII. С. 239.
[186] Евфросин. Указ. соч. С. 98.
[183] Там же. С. 96.
[187] Сапожников Д. И. Указ. соч. С. 28—29; АИ. Т. V. С. 253; Филиппов. И. Указ. соч. С. 42.
[188] Синодик. С. 24—25.
[189] Евфросин. Указ. соч. С. 24—25.
[190] Синодик. С. 25, 52.
[191] Там же. С. 24, 36, 51.
[192] Мельников П. И. Полн. собр. соч. Т. VII. С. 18.
[193] Материалы для истории раскола… Т. VII. С. 424.
[194] ДАИ. Т. XII. С. 133; Евфросин. Указ. соч. С. 26.
[195] Житие Феодосия Васильева (написанное его сыном Евстратом Феодосиевичем в 1742 г.) // Материалы для истории беспоповщинских согласий в Москве, федосеевцев Преображенского кладбища и поморцев Монинского согласия (ЧОИДР. 1869. Кн. 2–3). С. 80 (далее – Житие Феодосия).
[196] Там же. С. 78—80.
[197] Ср.: Житие Пафнутия Боровского (Кадлубовский А. П. Житие преп. Пафнутия Боровского // Сборник историко–филологического общества при Институте кн. Безбородко в Нежине. 1898. Т. II. С. 140—141); Иосиф Волоцкий. Послания. М. — Л., 1959. С. 303—306; Хрущев И. П. Исследование о сочинениях Иосиoа Санина, преп. игумена Aолоцкого. СПб., 1868. С. 77—78); ср. Житие Феодосия… С. 78—80.
[198] Житие Феодосия… С. 80; Иустинов П. Федосеевщина при жизни ее основателя // Христианское чтение. 1906. С. 256 и сл.
[199] Христианское чтение. 1909. С. 873.
[200] Смирнов П. С. История русского раскола старообрядства. С. 95.
[201] Увещание Феодосия, написанное в 1701 г. См.: Христианское чтение. 1909. С. 55. Слово “чувственный” в то время обозначало: физический, видимый, ощутимый чувствами осязания, зрения и т. д.
[202] Там же. С. 58.
[203] Calvin John. Christians Institutions [vol. IV, ch. XX, §§ 3, 8]. Philadelphia, 1960. Vol. II. P. 1493.
[204] Spiritual and Anabaptist Writers / ed. G. H. Williams. Philadelphia, 1957. P. 29; Williams George H. The Radical Reformation. Philadelphia, 1962. P. 362—373.
[205] Описание документов и дел, хранящихся в архиве святейшего правительствующего Синода. Т. I. СПб., 1868. С. 435.
[206] Есипов Г. В. Указ. соч. Т. I. С. 89.
40. Поморское беспоповство и денисовы
Несколько другой характер, чем в Новгороде и в ранних федосеевских общинах, приняло развитие беспоповщины на крайнем Севере Руси, в Поморье. Как это ни странно, но там, в глуши северных лесных дебрей и болот, в пустынях этого бесконечного и малозаселенного многоозерного и богатого реками края русская историческая традиция и верность древлему церковному преданию оказалась гораздо крепче, чем среди беспоповцев стариннейших русских городов Северо–Запада во главе с бывшим Господином Великим Новгородом. Может быть, это явление можно объяснить тем, что в иноческих скитах Поморья социальная сторона русского церковного движения протеста играла значительно меньшую роль, чем в посадской городской среде старых поселений Северо–Запада, да к тому же Поморье было гораздо менее доступно возможным духовным влияниям соседних протестантских стран, чем Новгород или Псков. Поморское беспоповское движение развилось на старинной земле русских монашеских скитов, что лежала между озером Онегой и Белым морем, вернее, Онежской же губой этого моря. Там по озерам, рекам и речкам шла древняя дорога из Новгорода на Онегу и Соловки, в то время как с юга к этой дороге примыкала другая из Москвы, тоже на Онегу, Соловки и Белое море, но через Тверь или Вологду. Ряды монахов этих пустынь и скитов, уже с 1650–х годов поддерживавших борцов против нового обряда, в 1670–х годах пополнились уцелевшими иноками из братии Соловецкой обители, которые, как уже отмечалось, сразу же оказались в радикальном крыле староверцев и дали ряд выдающихся проповедников самосжигания. Неоднократно уже упоминаемый в этой книге соловецкий экклезиарх черный дьякон Игнатий был одним из самых видных соловецких деятелей этого радикального крыла, умевший вдохновлять своих последователей незаурядным талантом проповедника и напряженностью религиозного экстаза.
Наряду с рассуждениями об Антихристе и критикой руководства русской церкви Игнатий в своих проповедях неизменно подчеркивал православность русской церковной традиции и роль старой, уходившей Московской Руси в охране “подлинного христианства”:
Плачь Рахиль, возстени, возстени духовный Вифлееме,
небесного доме хлеба!
Возопи, возопи в горести болезней своих
ко Владшему тварию всею Господу Богу, —
окровленная горкочадною кровию
духовная мати наша,
огражденная и укрепленная телесы святыми,
страдальческими, и мученическими, и юношескими,
испещренная кровию неповинной.
жалобы и умиления, и молитвы и воздыхания,
к Седящему на престоле херувимстем, —
святая наша, пречистая, нескверная и непорочная,
апостольская, восточная,
истинная востока востоков,
опаленная и поженная яростию и прощением,
по велениям царевым,
— Христианская соборная церковь![207]
Слушая, а после самосожжения Игнатия перечитывая строки этого вдохновенного и страстного призыва соловецкого экклезиарха, в котором чувствовались и сила слов ветхозаветных пророков, и поэтическая гибкость библейских перепевов, поморские старообрядцы, несомненно, проникались его настроениями пламенной любви к старой Руси и ее церкви и, следуя за своим вождем–проповедником, шли за ним не только в дебри северных лесов, но и на костры гарей, очищавших их от греха сей земли.
В последние годы своей жизни Игнатий обосновался на небольшом острове на Саро–озере, недалеко от Онеги, где вместе с ним подвизались в строгой аскезе и некоторые из его последователей. В 1684 году с северо–западного берега Онежского озера в этот скит экклезиарха пришел некий Данила Викулин [1653—1733][208], дьячок Шуньгского погоста, который после самосожжения Игнатия в Палеостровском монастыре, происшедшем 4 марта 1687 года, стал во главе Саро–озерского общежития[209]. Через четыре года после смерти Игнатия к Викулинскому общежитию присоединился Андрей Денисов, которого старообрядцы считали одним из последних отпрысков рода князей Мышецких. Судьба уготовила Андрею Денисову исключительное положение в старообрядческом движении. В конце XVII и начале XVIII века Андрей выдвинулся не только как самый выдающийся представитель старообрядческой мысли и организатор мощной сети “поморской” беспоповщнны, но и как первый русский палеограф и лингвист, выделявшийся среди своих русских современников проницательным аналитическим и методическим умом и значительным литературным талантом.
Так как Саро–озерское поселение было неудобно и ограничено размерами острова, Данила Викулин и Андрей Денисов принялись за поиски нового места, где бы их община могла свободнее и просторнее развиваться. После двух неудачных попыток переселения в 1694 году оба поморских вождя остановились на сухом и просторном берегу в месте слияния речки Сосновки и реки Выга, куда они в том же году и переселились.
Здесь, на Выге, уже около полутора десятка лет проживал знаменитый своим опытом и летами более чем столетний инок Корнилий, который скончался как раз через год после переселения туда Викулинского общежития, достигнув в 1695 году мафусаиловского возраста — ста двадцати пяти лет. Этот бывший келейник патриарха Филарета, современник всех русских патриархов и десяти русских царей от Ивана Грозного до Петра Великого включительно, благословил Викулина и Андрея Денисова продолжать его дело. Разойдясь в 1680–х годах с игуменом Досифеем, с которым он еще в годы царствования Алексея Михайловича вместе хаживал на Дон провозглашать там правду старой веры, Корнилий стал одним из ранних столпов беспоповщины. Свою строптивость и пренебрежение иерархией, представителей которой он успел навидаться за свою долгую иноческую жизнь, он проявил еще в Новгороде, где во время правления Никона, бывшего там митрополитом в 1648—1652 годах, он отказался подходить под благословение своего владыки[210].
Корнилий после собора 1667 года сделался не только упорным противником “никонианства”, но и настойчивым бракоборцем. Прожив чуть ли не столетие в “ангельском”, монашеском, чине, он на втором веку своей жизни начал, как и двести лет после него это сделал Л. Толстой, проповедовать полное целомудрие и настаивал не только на незаключении новых браков, но и на разводе “старобрачных” супругов. Старец постоянно “прикладствовал апостоловы главы [то есть приводил в пример слова апостола]: время прекращено есть прочее, да имущие жены — яко
