ты и я.
Но вот что чудесно: в тот миг, как мы были вдвоем —
Мы были: в Ираке — один, в Хорасане — другой, — ты и я.
* * *
Без границы пустыня песчаная,
Вез конца — сердца повесть избранная.
Ищет образов мир, чтобы форму принять,—
Как узнаю в них свой без обмана я?
Если срубленной встретишься ты голове,
Что катится в полях, неустанная,
Ты спроси, ты спроси тайны сердца у ней —
Так откроется тайна желанная.
Что бы было, когда уху стал бы сродни
Говор птицы — их песня слиянная?
Что бы было, когда бы от птицы узнал
Драгоценности тайн Сулеймана я?
Что сказать мне? Что мыслить? В плену бытия
Весть понятна ли, свыше нам данная?
Как молчать, когда с каждым мгновеньем растет
В пас тревога неслыханно странная?
Куропатка и сокол летят в ту же высь,
Где гнездо их — вершина туманная,
В эту высь, где Сатурна на сфере седьмой
Звезда миру сияет багряная.
Но не выше ль семи тех небес — эмпирей?
И над ним знаю вышние страны я!
По зачем эмпирей нам? Цель наша — земля
Единения благоуханная.
Эту сказку оставь. И не спрашивай нас:
Наша сказка лежит бездыханная.
Пусть лишь Салах-эд-Дином воспета краса
Царя всех царей первозданная.
* * *
Любовь — это к небу стремящийся ток,
Что сотни покровов прорвал и совлек.
В начале дороги — от жизни уход,
В конце — шаг, не знавший, где след его лег.
Не видя, приемлет любовь этот мир,
И взор ее — самому зренью далек.
«О сердце, — вскричал я, — блаженно пребудь,
Что в любящих ты проникаешь чертог,
Что смотришь сверх грани, доступной для глаз,
В извилинах скрытый находишь поток.
Душа, кто вдохнул в тебя этот порыв?
Кто в сердце родил трепетанье тревог?
О птица! Своим языком говори —
Понятен мне тайн сокровенный намек».
Душа отвечала: «Я в горне была,
Чтоб дом мой из глины создатель испек;
Летала вдали от строенья работ —
Чтоб так построенья исполнился срок;
Когда же противиться не было сил —
В ту круглую форму вместил меня рок».
* * *
Вчера я послал тебе сказать с вечерней звездою:
«Привет тому, чей лик сквозь тьму глядит луной молодою».
Склонился я, сказал: «Ты солнцу отдай мой поклон —
Чьим жаром спален, как золото, склон под горной грядою».
Я грудь обнажил, и можно на ней кровавые раны счесть,
Снеси любимому весть, кто кровью не сыт. как стебель водою!
Качался я взад, вперед — пусть уснет сердце-дитя в груди:
Чтоб уснуло оно — люльку качать надо мерной чредою.
Сердцу-дитяти дай молока, чтоб стих его плач,
О ты, помогающий всем, как я, отягченным бедою!
Сердца приют — лишь в мире один — единения град.
Долго ли будешь сердце вдали плена держать уздою?
Я смолкаю, но дай опьянеть, кравчий, мне поскорей,
Чтоб голове моей не болеть болью худою.
* * *
Когда бы дан деревьям был шаг или полет —
Не знать ни топора им, ни злой пилы невзгод.
А солнце если б ночью не шло и не летело —
Не знал бы мир рассвета и дней не знал бы счет.
Когда бы влага моря не поднялась до неба —
Ручья бы сад не видел, росы не знал бы плод,
Уйдя и вновь вернувшись, меж створок перламутра —
Так станет капля перлом в родимом лоне вод.
Не плакал ли Иосиф, из дома похищаем,
И не достиг ли царства и счастья он высот?
И Мухаммад, из Мекки уехавший в Медину,—
Не основал ли в славе великой власти род?
Когда путей нет внешних — в себе самом ты странствуй,
Как лалу — блеск пусть дарит тебе лучистый свод.
Ты в существе, о мастер, своем открой дорогу —
Так к россыпям бесценным в земле открылся ход.
Из горечи суровой ты к сладости проникни —
Как на соленой почве плодов душистый мед.
Чудес таких от Шамса — Тебриза славы — ждите,
Как дерево — от солнца дары своих красот.
* * *
Когда мой труп перед тобой, что в гробе тленом станет,—
Не думай, что моя душа жить в мире бренном станет,
Но плачь над мертвым надо мной- и не кричи «увы!».
Увы — когда кто жертвой тьмы во сие забвенном станет.
Когда увидишь ты мой гроб, не восклицай «ушел!».
Ведь в единении душа жить несравненном станет.
Меня в могилу проводив, ты не напутствуй вдаль:
Могила — скиния, где рай в дне неизменном станет.
Кончину видел ты, теперь ты воскресенье зри;
Закат ли солнцу и луне позорным пленом станет?
В чем нисхожденье видишь ты, в том истинный восход:
Могилы плен — исход души в краю блаженном станет.
Зерно, зарытое в земле, дает живой росток;
Верь, вечно жить и человек в зерне нетленном станет.
Ведро, что в воду погрузишь, — не полно ль до краев?
В колодце ль слезы Иосиф-дух лить, сокровенном, станет?
Ты здесь замкни уста, чтоб там открыть — на высоте,
И вопль твой — гимном торжества в непротяженном станет.
* * *
О вы, рабы прелестных жен! Я уж давно влюблен!
В любовный сон я погружен. Я уж давно влюблен.
Еще курилось бытие, еще слагался мир,
А я, друзья, уж был влюблен! Я уж давно влюблен.
Семь тысяч лет из года в год лепили облик мой —
И вот я ими закален: я уж давно влюблен.
Едва спросил аллах людей: «Не я ли ваш господь?» —
Я вмиг постиг его закон! Я уж давно влюблен.
О ангелы, на раменах держащие миры.
Вздымайте ввысь познанья троп! Я уж давно влюблен.
Скажите Солнцу моему: «Руми пришел в Тебриз!
Руми любовью опален!» Я уж давно влюблен.
Но кто же тот, кого зову «Тебризским Солнцем» я?
Не светоч истины ли он? Я уж давно влюблен.
Я видел милую мою в тюрбане золотом,
Она кружилась, и неслась, и обегала дом…
И выбивал ее смычок из лютни перезвон,
Как высекают огоньки из камешка кремнем.
Опьянена, охмелена, стихи поет она
И виночерпия зовет в своем напеве том.
А виночерпий тут как тут: в руках его кувшин,
И чашу наполняет он воинственным вином.
(Видал ли ты когда-нибудь, чтобы в простой воде,
Змеясь, плясали языки таинственным огнем?)
А луноликий чашу ту поставил на крыльцо,
Поклон отвесил и порог поцеловал потом.
И ненаглядная моя ту чашу подняла
И вот уже припала к ней неутолимым ртом.
Мгновенно искры понеслись из золотых волос…
Она увидела себя в грядущем и былом:
«Я — солнце истины миров! Я вся — сама любовь!
Я очаровываю дух блаженным полусном».
* * *
Я — живописец. Образ твой творю я каждый миг!
Мне кажется, что я в него до глубины проник.
Я сотни обликов создал — и всем я душу дал,
Но всех бросаю я в огонь, лишь твой увижу лик.
О, кто же ты, краса моя: хмельное ли вино?
Самум ли, против снов моих идущий напрямик?
Душа тобой напоена, пропитана тобой,
Пронизана, растворена и стала как двойник.
И капля каждая в крови, гудящей о тебе,
Ревнует к праху, что легко к стопам твоим приник.
Вот тело бренное мое: лишь глина да вода…
Но ты со мной — и я звеню, как сказочный родник
* * *
«Друг, — молвила милая, — в смене годов
Ты видел немало чужих городов.
Который из них всех милее тебе?»
«Да тот, где искал я любимых следов.
Туда сквозь игольное мог бы ушко
Я к милой пройти на воркующий зов.
Везде, где блистает ее красота,
Колодезь — мой рай и теплица — меж льдов.
С тобою мне адовы муки милы,
Темница с тобой краше пышных садов;
Пустыня сухая — душистый цветник;
Без милой средь розовых плачу кустов.
С тобою назвал бы я светлым жильем
Могилу под сенью надгробных цветов.
Тот город я лучшим бы в мире считал.
Где жил бы с любимой средь мирных трудов».
Я ловчим соколом летел с ладони всеблагого
Туда, куда вело меня божественное слово.
Я облетел все семь планет, все девять сфер небесных,
Вершин Сатурна достигал и возвращался снова.
Еще Адам не создан был, а я был стражем рая,
И с гуриями я вкусил блаженства неземного.
На царском троне восседал, владел кольцом с печатью,
До Сулеймана я смирял любого духа злого.
В огонь входил — и пламя вмиг преображалось в розы,
Шел по цветам я, по огню багряного покрова.
Став перлом, с неба я упал в ларец земной юдоли,
А вознесусь — и небо вмиг венчать меня готово.
Все времена поют вослед за Шамсом песню эту,
Но спета мною до времен ее первооснова.
Паломник трудный путь вершит, к Каабе устремлен,
Идет без устали, придет — и что же видит он?
Тут камениста и суха бесплодная земля,
И дом высокий из камней на ней сооружен.
Паломник шел в далекий путь, чтоб господа узреть,
Он ищет бога, но пред ним стоит как бы заслон.
Идет кругом, обходит дом — все попусту; но вдруг
Он слышит голос изнутри, звучащий, словно звон:
«Зачем не ищешь бога там, где он живет всегда?
Зачем каменья свято чтишь, им отдаешь поклон?
Обитель сердца — вот где цель, вот Истины дворец,
Хвала вошедшему, где бог один запечатлен».
Хвала не спящим, словно Шамс, в обители своей
И отвергающим, как он, паломничества сон.
Вы, взыскующие бога средь небесной синевы,
Поиски оставьте эти, вы — есть Он, а Он — есть вы.
Вы — посланники господни, вы пророка вознесли,
Вы — закона дух и буква, веры твердь, ислама львы,
Знаки бога, по которым вышивает вкривь и вкось
Богослов, не понимая суть божественной канвы.
Вы в источнике бессмертья, тленье не коснется вас,
Вы — циновка всеблагого, трон аллаха средь травы.
Для чего искать вам то, что не терялось никогда?
На себя взгляните — вот вы, от подошв до головы.
Если вы хотите бога увидать глаза в глаза —
С зеркала души смахните муть смиренья, пыль молвы.
И тогда, Руми подобно, истиною озарясь,
В зеркале себя узрите, ведь всевышний — это вы.
* * *
Ты к возлюбленной стремишься? Будь же сам с собой жесток:
Для свечи души и тела не жалеет мотылек.
Был бы вечности причастен, богом был бы, если б ты
Отказался от богатства, стать рабом смиренным смог.
Только истиной любуйся, говори лишь о любви,
Хвастай четками безумья, взвейся, как хмельной клинок.
Что за польза в промедленье, если с миром ты одно!
Путь у нас с тобой совместный — так идем же в погребок!
Пей вино из кубка страсти к похищающей сердца,
Вера и безверье — басни, болтовня — какой в них прок!
Страсть — вино и виночерпий, в ней начала и концы,
Сказано о чистых сердцем: «Напоил их сам пророк».
Знай, одна лишь ночь свиданья стоит жизни вечной всей;
Песня же Руми об этом — клад, закопанный в песок.
* * *
О правоверные, себя утратил я среди людей.
Я чужд Христу, исламу чужд, не варвар и не иудей.
Я четырех начал лишен, не подчинен движенью сфер,
Мне чужды запад и восток, моря и горы — я ничей.
Живу вне четырех стихий, не раб ни неба, ни земли,
Я в нынешнем, я в прошлом дне — теку, меняясь, как ручей.
Ни ад, ни рай, ни этот мир, ни мир нездешний — не мои,
И мы с Адамом не в родстве — я не знавал эдемских дней.
Нет имени моим чертам, вне места и пространства я,
Ведь я — душа любой души, нет у меня души своей.
Отринув двойственность, я вник в неразделимость двух миров,
Лишь
