он в поле как-то раз.
За быстроногой дичью он стремился,
От свиты, не заметил как, отбился.
Он въехал, так как было уж темно.
В одной из хижин бедной той деревин
Жил некий сердцеведец, старец древний.
Царь, слыша говор, слух свой навострил;
Старик в ту пору сыну говорил:
«О сын мой, — божья милость над тобою,—
Ты в город не бери осла с собою!
Наш царь — неблагородный, царь — подлец.
Пошли, о боже, злой ему конец!
В насильях лютых не смыкает глаз он,
Он на служенье бесам опоясан.
С тех пор как этот изверг сел на трон,
В стране повсюду слышен плач и стон.
Ввек не испить до дна нам горькой чаши,
Коль не убьют царя проклятья наши!»
Сын отвечал: «Отец! В такую даль —
До города — пешком дойду едва ль.
Ты поразмысли, мудрый муж, вначале,
Чтоб я поехал — и осла не взяли!»
«Добро, мой сын! — сказал старик ему,—
Прислушайся к совету моему.
Возьми ты острый камень иль дубину
И в кровь изрань ослу бока и спину.
Авось осла с израненной спиной
Не заберет мучитель этот злой.
Хызр корабли морского каравана
Крушил, дабы спасти их от тирана;
Хоть грабил тот тиран один лишь год,
Ну, а дурная слава все живет.
Пусть будет наш тиран добычей тленья!
Проклятье же на нем — до воскресенья!»
Сын речь отцову мудрою почел,
Он с болью в сердце в хлев к ослу пошел.
И, взявши суковатую дубину,
Ослу изранил ноги он и спину.
Сказал отец: «Теперь спокоен будь,
О сын мой, и пускайся с миром в путь!»
Сын с караваном двинулся в печали;
Все в караване шаха проклинали.
Старик, оставшись в хижине один,
Взмолился богу: «Вечный властелин!
Продли мой срок! С одной мольбой к тебе
Дан мне увидеть смерть царя-злодея!
Пусть грянет и над ним твоя гроза,
Чтоб с миром я сомкнул свои глаза!
Да лучше матерью дракона быть,
Чем сына нравом дива породить.
Собака лучше злого властелина,
Блудница лучше, чем злодей-мужчина.
Да мужеложец даже — выше он
Насильника, воссевшего на трон!»
Царь слышал все. Ни слова не сказал он,
Коня к приколу молча привязал он.
Сойдя с коня, попону сняв, прилег,
Но, мыслями томим, заснуть не мог.
Лишь на рассвете под пастушье пенье
Вздремнул, забыв ночное злоключенье.
Всю ночь искали слуги царский след.
Нашли в степи, когда блеснул рассвет.
Верхом они султана увидали,
И спешились, и к шаху побежали,
И раболепно ниц пред ним легли,
Как будто волны но морю пошли.
Один, что самым близким был у шаха,
С поклоном низким так спросил у шаха:
«Ища тебя, мы выбились из сил!
Как подданными, шах мой, принят был?
Но хоть ответ на языке вертелся,
Скрыл все же царь, чего он натерпелся.
Он голову советника пригнул
И тихо на ухо ему шепнул:
«Мне здесь и ножки не дали куриной,
Но претерпел я от ноги ослиной!..»
Вот слуги поспешили стол накрыть.
И сели все. И стали есть и пить.
Султан припомнил, хмелем отуманен,
Как проклинал его старик-крестьянин.
Он сделал знак, и воины пошли,
Связали старца, к трону привели.
Меч обнажил султан неумолимый,
Несчастный, видя — смерть неотвратима,
Сказал: «Увы! Нельзя и дома спать
Тем, кто должны безвинно погибать!..
Да, царь, я проклинал тебя, не скрою;
Но проклят ты и небом и судьбою!
Зачем же гнев твой на меня падет?
Не я один — народ тебя клянет!
Творя всю жизнь насилье, ты едва ли
Дождешься, чтоб тебя благословляли.
Ты отомстить мне хочешь? Что ж, казни
Но за обиду сам себя вини.
А если хочешь, чтоб тебя любили,
Ты откажись от казней и насилий.
Опомнись, или скоро ты падешь,
Ты тяжести проклятий не снесешь.
Внемли совету: пред судьбою грозной
Смирись, покайся! Или будет поздно.
Тем разве царь прославлен и силен,
Что хором блюдолизов восхвален?
Тебя толпа придворных прославляет,
Старуха же за прялкой проклинает».
Так перед смертью старец говорил
И словом душу, как щитом, укрыл.
«Режь горло мне! Но чем калам острее,
Тем и язык работает быстрее!..»
Тут отрезвился шах — губитель душ,
Явился и шепнул ему Суруш:
«Меч убери! Правдиво старца слово.
Иль помни — ждет тебя удел суровый!»
Шах крепко старца за ворот держал,
Опомнясь, руку он свою разжал,
Аркан с него своими снял руками
И обнял правдолюбца со слезами.
За то, что был правдив и смел он с ним
Назначил соправителем своим.
Тот случай стал сказаньем во вселенной.
Иди дорогой правды неизменно,
Во всем учись у мудрости живой,
И доброй будешь охранен судьбой.
И пусть твои пороки враг осудит,
Друг мягок, он тебя хулить не будет.
Нельзя больного сахаром кормить,
Где нужно горьким снадобьем целить,
От близких не услышишь правды слова,
По совесть судит пусть тебя сурово.
Коль ты разумен и душой высок,
Достаточен тебе простой намек.
РАССКАЗ
В тот год, когда Мамун халифом стал,
Невольницу одну себе он взял.
Сиял, как солнце, лик ее красивый;
Нрав был у ней веселый, не сварливый.
И были ногти у нее от хны,
Как кровью обагренные, красны.
На белоснежном лбу, сурьмой блистая,
Чернели брови, сердце похищая.
Вот ночь настала, звездами горя…
Но гурия отвергла страсть царя.
И в гневе он хотел мечом возмездья
Рассечь ее, как Близнецов созвездье.
Воскликнула она: «Руби скорей,
Но близко подходить ко мне не смей!»
«Скажи на милость, — ал-Мамун смягчился,
Чем я перед тобою провинился?»
«Да лучше смерть! — рабыня говорит.—
Так мне зловонье уст твоих мерзит!
Мгновенно насмерть меч разящий рубит,
А уст зловонье ежечасно губит».
Разгневан страшно и обижен был
Халиф, владыка необъятных сил.
Всю ночь продумав, вежды не смыкал он,
Врачей ученых поутру собрал он.
Чтоб мудрецы, что знают суть всего,
От бедствия избавили его.
И вот его дыханье чистым стало,
Нет, больше — розой заблагоухало.
И сделал эту пери царь царей
Ближайшею подругою своей.
Ведь молвил мудрый, разумом высокий:
«Тот друг, кто мне открыл мои пороки!»
Благожелатель, искренне любя,
Не скроет горькой правды от тебя.
«Идете правильно!» — тем, кто блуждает
Сказавший грех великий совершает.
Когда порок твой скроют лесть и ложь,
Ты сам порок свой доблестью сочтешь.
«Мне нужен мед!» — не говори упрямо.
Нет! Горечь — свойство чистого бальзама!
Присловье вспомни мудрых лекарей:
«Ты исцелиться хочешь? Горечь пей!»
О друг, чтобы избегнуть заблуждений.
Пей в этих бейтах горечь наставлений.
Сквозь сито притчей процедил я их
И сдобрил медом шуток золотых.
РАССКАЗ
Разгневался какой-то царь надменный
На то, что молвил муж благословенный.
Был мудрый муж дервиш правдоречив,
А падишах заносчив и гневлив.
И мудреца в темницу заточили,—
Творить насилье любо злобной силе.
Друг, к заточенному придя, сказал:
«Ты прав, отец… Но лучше б ты молчал…»
А тот: «Всегда кричать я правду буду!
Что мне тюрьма? Я здесь лишь час пробуду!»
И вот, подслушан кем-то, в тот же миг
Их разговор ушей царя достиг.
Царь засмеялся: «Час лишь проведет он
В моей тюрьме? Глупец! В тюрьме умрет он!»
Весть эту мудрецу слуга принес,
Ответил тот: «Иди, презренный пес!
Скажи тирану: «Не в твоей я воле!
Весь этот мир нам дан на час — не боле.
Освободишь — не буду ликовать,
Казнить велишь — не буду горевать.
Сейчас ты властвуешь, твой трон — высоко,
А нищий — в бедствии, в нужде жестокой.
Но скоро — там, за аркой смертных врат,
Тебя от нищего не отличат.
Не лги себе, что жить ты будешь вечно,
Живых людей не угнетай беспечно!
Немало было до тебя царей,
Сильней тебя, богаче и славней.
Где все они?.. Как дым, как сон пропали…
Ты так живи, чтоб люди не сказали:
«Вот изверг был! Да будет проклят он,
Что беззаконие возвел в закон!»
Какой бы славы ни достиг властитель,
Возьмет его могильная обитель!»
Низкосердечный царь рассвирепел
И молвил осененный божьей славой:
«Я не боюсь тебя, тиран кровавый!
Пусть безъязыким буду! И без слов
Читает помыслы творец миров!
Страшись! Труба суда для грешных грянет,
А правый перед господом предстанет!»
О мудрый! Праздником и смерть почти,
Коль не свернул ты с правого пути!
РАССКАЗ
Жил некогда один боец кулачный,
Он угнетаем был судьбиной мрачной.
Устал он кулаками добывать
Свой хлеб. И начал глину он таскать.
Изнемогал он. Тело изнывало.
На пропитанье денег не хватало.
Трудом измучен, полон горьких дум,
Он стал лицом печален и угрюм.
Смотря, как сладко жизнь других слагалась,
Гортань бедняги желчью наполнялась.
Он втихомолку плакал: «Бедный я!..
Чья жизнь на свете горше, чем моя?
Одним — барашек, сласти, дичь степная,
А мне — лепешка черствая, сухая.
И кошка носит шубку в холода…
Я — гол. Зима настанет — мне беда.
О смилостивься, боже, надо мною,
Пошли мне клад, когда я глину рою!
Я смыл бы с тела эту пыль и грязь I
И зажил бы, в блаженство погрузясь!»
Вот так, ропща, трудом томил он тело
И вырыл древний черен почернелый.
Как перлы ожерелья, ряд зубов
Рассыпался давно — во мгле веков.
Но речью череп тот гласил немою:
«О друг, поладь покамест с нищетою!
Мой рот забит землей… И кто поймет,
Что пил, что ел я — слезы или мед?
Не огорчайся же из-за мгновенья
Своих скорбей в превратном мире тленья!»
Борец немому гласу тайны внял,
Он бремя горя с плеч широких снял.
И вольно к небу голову подъял он.
«О плоть безумная! — себе сказал он.—
Хоть будь ты раб с согбенною спиной,
Хоть будь ты самовластный царь земной,
Но ведь исчезнет в некое мгновенье
Все — и величие и униженье.
Растает радость; скорбь — как не была…
Останутся лишь добрые дела!»
Все тленно. Все могил поглотят недра,
Богат ты, счастлив? Раздавай же щедро.
He верь величью блеска своего,—
Все будет вновь, как было до него.
Богатства, блага мира — все минует,
Лишь правда чистая восторжествует.
Ты хочешь царство укрепить? Трудись.
В благодеяньях сердцем не скупись.
Благотвори, яви свои щедроты,
Отринь о бренном мелкие заботы!
Нет золота, мой друг, у Саади,
Тебе он перлы высыпал — гляди!
РАССКАЗ
Читал я: где-то жил султан один,
Страны, забытой богом, властелин.
Был людям каждый шаг его — невзгода,
Дни превратил он в ночи для народа.
Ночами в горе бедный люд не спал,
Проклятия он шаху посылал.
Не зная, как им дольше жить на свете,
Столпились горожане у мечети.
И обратились к шейху, говоря:
«О мудрый старец, образумь царя!
Авось твоих седин он устыдится,
Скажи ему — пусть бога побоится!»
А шейх: «Напрасно бога поминать!
Он слову истины не сможет внять».
Не говори об истине высокой
С тем, чья душа — вместилище порока.
С невеждой о науках рассуждать —
Что злак пшеничный в солончак бросать.
Твоих советов добрых не поймет он,
Обидится, тебя врагом сочтет он.
О друг, правдолюбивому царю
Я правду с чистым сердцем говорю.
Печатка перстня свойством обладает
Тем, что на воске оттиск оставляет.
Тиран моею речью разъярен?
Ну что ж, я сторож, а грабитель — он.
Так стой, с господней помощью, на страже,
Без страха отражая натиск вражий.
Не следует тебя благодарить.
Хвалу лишь богу можно возносить.
На службу благу бог тебя направил,
Как друг, без дела в мире не оставил.
Хоть по тропе деяний всяк идет,
Но ведь не каждый славы меч возьмет.
О, наделенный ангелоподобным
Высоким нравом, кротким и беззлобным!
Ставь ноги твердо на стезе твоей,
Дай бог тебе побольше ясных дней.
Пусть жизнь твоя добром и счастьем дышит,
И пусть твою молитву бог услышит.
*
Где можно мудростью уладить спор,
Не затевай с мечом в руках раздор.
Порою, чем напрасно крови литься,
От грозной смуты лучше откупиться.
В войне урон великий в наши дни.
Подарком лучше рот врагам заткни.
Ведь мудростью сильнейших побеждают,
Дары и зубы тигра притупляют.
С врагами в мире и в ладу живи,
В деяньях рассудительность яви.
Ведь старческою мудростью Рустама
Был побежден Исфандиар упрямый.
Врага, как друга, надобно ласкать,
Успеешь кожу ты с него содрать.
Но ты страшись проклятий малых сих! —
Ведь сель растет из капель дождевых.
Твой гнев кипенья злобы не остудит,
И слабый враг пусть лучше другом будет.
Чем меньше у кого-нибудь друзей,
Тем будут и враги его сильней.
Коль враг сильнейшим войском обладает.
Глупец лишь
