благодати лишена,
Жену-гуляку ты побей хотя бы,
Не можешь — дома сам сиди, как бабы.
Ты мужа, что не справится с женой,
Одень в шальвары и подкрась сурьмой.
Когда жена груба, лукава, лжива,
Ты не жену привел, а злого дива»
Коль в долг жена возьмет и не вернет,
Весь дом твой прахом по ветру пойдет.
А добрая, без тени подозренья —
То не жена — творца благословенье.
Мужчинам улыбается чужим,
Когда она разврату предается,
Тут у меня и слова не найдется.
Когда твоя жена начнет блудить,
То лучше больше ей живой не быть.
Лицо жены твоей должно быть скрыто,
Ведь это женской скромности защита.
Когда в жене ни разуменья нет,
Ни твердости в ее сужденье нет,
Ты скройся от нее хоть в бездну моря…
Ведь лучше умереть, чем жить в позоре.
Женою доброй, честной дорожи,
А злую отпусти и не держи.
Как говорили меж собой два мужа,
Преступных жен поступки обнаружа,—
Один: «От жен все беды к нам идут!»
Другой: «Да пусть их вовсе пропадут!»
Друг! Надо снова каждый год жениться,—
Ведь старый календарь не пригодится.
Ходи босой, коль тесны сапоги,
В пустыню от домашних ссор беги.
О Саади, сдержи насмешки слово,
Увидевши несчастного иного,
Которого жена его гнетет;
Ты сам ведь испытал весь этот гнет.
Муж некий жаловался старику:
«Беды такой не ждал я на веку.
Жена моя беременна, сварлива,
А я, как нижний жернов, терпеливо
Сношу такое, что не дай вам бог».
Старик ответил: «Что ж, терпи, сынок.
Ты ночью — верхний жернов, почему же
Днем нижним камнем стыдно быть для мужа
Иль розу ты с куста решил сорвать
И боли от шипов не испытать?
Иль думал, что на дерево взберешься
И на его колючки не наткнешься?»
*
Прекрасным ликом некто поражен —
Был потрясен, души лишился он.
На нем так много пота выступало,
Как на листве росы не выпадало.
Букрат, что мимо проезжал верхом,
Спросил: «Что с ним? Что за недуги в нем?»
Ответили Букрату: «Честно жил он,
Зла никому вовек не причинил он.
Теперь, завидя нас, бежит он прочь,
Один в пустыне бродит день и ночь.
Он обольщен был образом прекрасным —
И разобщен навек с рассудком ясным.
Мы все его пытались увещать,
А он в ответ: «Не нужно мне мешать!
Я ухожу от мира, полн кручины…
В моей беде — вина Первопричины.
Не образ милый сердце мне сразил,
А тот, кто этот образ сотворил!»
Тот возглас был услышан престарелым
Бывалым странником — в сужденье зрелым.
И молвил странник: «Пусть добра молва,
Не все в мирской молве верны слова.
Пусть, образом творца запечатленный,
Прекрасный некто дух смутил смятенный,—
Что ж он дитятею не восхищен?
Ведь и в дитяти вечный отражен!
Верблюды и красавицы Чигиля
Равны для тех, кто Тайну видеть в силе».
Чадру стихов соткавший мой язык
Красы волшебной занавесил лик.
Глубокий смысл за черным строк узором
Скрыт, как невеста, пред нескромным взором.
Не знает Саади докучных дней,
Скрыв красоту за завесью своей.
Я, как светильник пламени ночного,
Принес Вам озаряющее слово.
И не в жару ль «Персидского огня»
Толпа возненавидевших меня?
*
Жил юноша — ученый, много знавший,
Искусством красноречия блиставший,
С красивым почерком; но розы щек
Еще красивей оттенял пушок;
И только численного букв значенья
Не мог запомнить он при всем стремленье.
Сказал я раз про шейха одного,
Что впереди нет зуба у него.
Мой собеседник, посмотрев сурово,
Ответил: «Ты сказал пустое слово.
Ущерб в зубах заметить ты успел,
А доблести его не разглядел!»
Когда умерших сонм из тьмы изыдет,
То добрые плохого не увидят.
Коль поскользнется на пути своем
Муж, благородством полный и умом,
Ты, низкий, не суди его за это,
Когда он весь — живой источник света.
И пусть в шинах кустарники цветов,
Не избегают роз из-за шипов.
Ведь у павлинов видят люди злые
Не красоту, а ноги их кривые.
Когда ты темен ликом — убедись,
А в темное зерцало не глядись.
Дорогу правды сам найти старайся,
К ошибкам ближнего не придирайся
И о чужих изъянах не кричи,
Сам на себя взгляни и замолчи.
Запретной не клади черты пороку,
Когда тому же предан ты пороку,
И с униженными не будь суров,
Когда ты сам унизиться готов.
Когда ты зла не будешь делать в жизни,
Тогда лишь будешь прав и в укоризне.
Что в кривизну мою нль прямоту
Вам лезть, коль я являю чистоту.
Хорош я или дурен, сам я знаю,
Сам за свои убытки отвечаю.
В душе моей хорош я или плох —
Не вам судить! Об этом знает бог!
Когда мюрид в его величье верит.
У бога дело доброе одно
Ты тоже за одно благодеянье
Дай щедро, как за десять, воздаянье.
Не обличай у ближнего изъян,
Коль в нем живет величья океан.
Когда невежда мой диван откроет
И пробежать глазами удостоит,
Плевать ему, что мыслей мир велик…
Но чуть огрех — какой подымет крик!
Ему глубинный книги смысл не светит,
Но он описку каждую заметит.
Не одинаков смертного состав;
Бог создал нас, добро и зло смешав.
Хоть в самом добром деле есть помеха,
Из скорлупы добудь ядро ореха.
Глава восьмая. БЛАГОДАРНОСТИ ЗА БЛАГОПОЛУЧИЕ
Как благодарность Вечному скажу,
Когда достойных слов не нахожу?
Чтоб восхвалить его, мой каждый волос
Хотел бы обрести и речь и голос.
Хвала дарящему, чьей волей я
Был вызван к жизни из небытия!
Но все слова людского восхваленья —
Его предвечной славы нрнииженье.
Он смертного нз глины сотворил
И разумом и сердцем одарил,
Смотри, как он вознес тебя высоко
С рождения до старости глубокой!
Рожденный чистым, чистоту храни!
Не завершай в грязи земные дни!
Кьтль вытирай с прекрасного зерцала,
Чтобы поверхность ржа не разъедала.
Ты был ничтожной каплею сперва
И возмужал по воле божества.
Велик твой труд, но ты не возвышайся,
На силу рук своих не полагайся.
Ведь это вечный, в мудрости своей,
Из праха создал кисть руки твоей.
Тогда твой труд казну твою умножит,
Когда тебе всевидящий поможет.
Не сделал ты ни шага одного
Без постоянной помощи его.
Младенец, в пустословье не повинный,
Питается посредством пуповины.
Рожденный, блага прежнего лишен,
Приникнет к груди материнской он;
Так на чужбине странника больного
Поят водой из города родного.
Ведь он в утробе матери взращен
И соком тела матери вспоен.
А грудь ему теперь — источник жизни,
Два родника в покинутой отчизне.
Они младенцу райская река,
Чье русло полно меда и млека.
Мать, как туба, сияющая светом,
Младенец — нежный плод на древе этом.
*
Сосуды-груди — в сердце глубоко;
Кровь сердца — материнское млеко.
Глянь, как дитя сосцы кусает жадно,—
Скажи: любовь младенца кровожадна.
И так дитя, ночуя горечь сока,
Забудет сладость млечного истока.
О ищущий — младенец в сединах,
Забудь, вкушая горечь, о грехах!
РАССКАЗ
И шейный позвонок себе сломал.
Он повернуть был голову не в силах,
Такая боль была в костях и жилах.
Исчезла шея; в тулово она
Втянулась у него, как у слона.
Что делать, как помочь, — врачи не знали.
И вот врача из Греции сыскали.
Он вывих вправил, шею распрямил,
И вскоре стал больной здоров, как был.
Но о беде забыл царевич вскоре,
Забыл врача, что спас его от горя.
Просить о чем-то врач его хотел —
Царевич на него не поглядел.
Врач устыдился, голову склонил он,
И, уходя, такое говорил он:
«Ведь если бы ему я ис помог,
Он отвернуться б от меня не мог!»
И вот он шлет царевичу куренье,
Мол, это — всех недугов исцеленье.
То снадобье к владыке принесли
И, всыпавши в курильницу, зажгли.
Чиханье на царевича напало,
Болеть, как до леченья, шея стала.
Велел врача он грека привести,
Пошли искать — и не могли найти.
Запомни! Если ты добро забудешь —
В последний день ты воскрешен не будешь.
Глава девятая. О ПОКАЯНИИ И ПРАВОМ ПУТИ
Семидесятилетний, чем ты жил?
Ты жизнь проспал и по ветру пустил?
Ты над мошной своей, как скряга, трясся.
Что ж, уходя, ничем ты не запасся?
В последний день, в день грозного Суда,
Отдавший все — придет обогащенный,
Ни с чем — стяжатель будет пристыженный.
Ведь чем базар богаче, тем больней
На сердце обездоленных людей.
Теперь, отдавший нить дирхемов, споря,
Ты ночь не спишь; тебе утрата — горе.
И вот полвека прожил ты почти,—
Оставшиеся дни добром сочти.
Когда б мертвец заговорил, наверно,
Он в горе бы вопил нелицемерно:
«Живой! Пока ты в силах говорить,
Не забывай предвечного хвалить!
Ведь мы не знали, тратя жизнь беспечно,
Что каждый миг подобен жизни вечной!»
*
В дни юности, не ведая беды,
Мы пировать с утра пришли в сады,
А под вечер, к смущению народа,
Шутя, возню затеяли у входа.
А невдали, в распахнутых дверях,
Сидел почтенный старец в сединах.
Шутили мы и весело смеялись,
Но губы старика не улыбались.
Сказал один из нас: «Нельзя весь век
Сидеть в печали, добрый человек!
Встряхнись! Забудь, что удручен годами,
Иди и раздели веселье с нами!»
Старик взглянул, губами пожевал,
И вот как он достойно отвечал:
«Когда весенний ветер повевает,
Он с молодой листвой в садах играет.
Шумит под ветром нива — зелена…
А пожелтев, ломается она.
Смотри, как свеж весенний лист сегодня
Над высохшей листвою прошлогодней.
Как пировать я с юными могу,
Когда я весь в сединах, как в снегу?
Я сам был соколом! Но старость — путы…
Слабею. Сочтены мои минуты.
Как уходящий, я смотрю на мир;
А вы впервой пришли на этот пир.
Тому, кто всем вам в прадеды годится,
Вином и флейтой не омолодиться.
Мой волос был как ворона крыло,
Теперь в моих кудрях белым-бело.
Павлин великолепен — кто перечит.
А как мне быть, коль я бескрылый кречет?
От всходов ваша нажить зелена,
А на току у старца — ни зерна.
Все листья у меня в саду опали,
Все розы в цветнике моем увяли.
Опоры в жизни мне — на склоне лет.
Ланиты-розы стали желтым злаком…
И солнце ведь желтеет пред закатом.
Даны вам, юным, крепких две ноги,
А старец просит: «Встать мпе помоги!»
Молва простит юнцу страстей порывы,
Но мерзок людям старец похотливый.
Как вспомню я минувшие года,
Клянусь — мне впору плакать от стыда!
Лукман сказал: да лучше не родиться,
Чем долгий век прожить и оскверниться!
И лучше вовсе жизни не познать,
Чем жить — и дар бесценный растерять!
Коль юноша идет навстречу свету,
Старик идет к последнему ответу».
РАССКАЗ
Два мужа меж собою враждовали,
Дай волю им — друг друга б разорвали.
Друг друга обходили стороной,
Да так, что стал им тесен круг земной.
И смерть на одного из них наслала
Свои войска: его твердыня пала.
Возликовал другой; решил потом
Гробницу вражью посетить тайком.
Вход в мавзолей замазан… Что печальней
Чем вид последний сей опочивальни…
Злорадно улыбаясь, подошел
Живой к могиле, надписи прочел.
Сказал: «Вот он — пятой судьбы раздавлен
Ну наконец я от него избавлен.
Я пережил его и рад вполне,
Умру — пускай не плачут обо мне.
И, наклонясь над дверцей гробовою,
Сорвал он доску дерзкою рукою.
Увидел череп в золотом венце,
Песок в орбитах глаз и на лице,
Увидел руки как в оковах плена
И тело под парчой — добычей тлена.
Гробницу, как владения свои,
Заполонив, кишели муравьи.
Стан, что могучим кипарисом мнился,
В трухлявую гнилушку превратился.
Распались кисти мощных рук его,
От прежнего не стало ничего.
И, к мертвому исполнясь состраданьем,
Живой — гробницу огласил рыданьем.
Раскаявшись, он мастера позвал
И на могильном камне начертал:
«Не радуйся Тому, что враг скончался,
И ты ведь не навечно жить остался».
Узнав об этом, живший близ мудрец
Молился: «О всевидящий творец!
Ты смилостивишься над грешным сим,
Коль даже враг его рыдал над ним!»
Мы все исчезнем — бренные созданья…
И злым сердцам не чуждо состраданье.
Будь милостив ко мне, Источник сил,
Увидя, что и враг меня простил!
Но горько знать, что свет зениц погаснет
И ночь могил вовеки не прояснет.
Я как-то землю кетменем копал
И тихий
