пустыне оставим других кочевать.

Почему над ручьем не шумишь ты густым кипарисом?

Кипарисом тебе подобает весь мир осенять.

Ты такой красотою сияешь, таким совершенством,

Что и красноречивым каламом их не описать.

Кто сказал, что смотреть я не должен на лик твой чудесный?

Стыдно годы прожить и лица твоего не видать.

Так тебя я люблю, что из рук твоих чашу любую

Я приму, пусть мне яд суждено в том напитке принять.

Лика Азры не видел невежда, бранящий Вамика,

И презренный невежда лишь может меня укорять.

Я от горя в молчанье горю. Ты об этом не знаешь!

Ты не видишь: слеза на глазах моих блещет опять!

Ты ведь знал, Саади: твое сердце ограблено будет…

Как набегу разбоя грозящего противостать?

Но надежда мне брезжит теперь, что придет исцелены;.

Ночь уходит, глухая зима удаляется вспять.

* * *

В ночь разлуки с любимой мне завесы парча не нужна,—

В темной опочивальне одинокая ночь так длинна.

Люди мудрые знают, как теряет свой ум одержимый.

У влюбленных безумцев впереди безнадежность одна.

Пусть не плод померанца — свою руку безумец порежет,

Зулейха невиновна, недостойна укоров она.

Чтобы старец суровый не утратил душевного мира,

Скрой лицо кисеею, ибо ты так нежна, так юна.

Ты подобна бутону белой розы, а нежностью стана —

Кипарису: так дивно ты гибка, и тонка, и стройна.

Нет, любой твоей речи я ни словом не стану перечить,

Без тебя нет мне жизни, без тебя и светлая радость бедна.

Я всю ночь до рассвета просидел, своих глаз не смыкая,

К Сурайе устремляя блеск очей-близнецов из окна.

Ночь и светоч зажженный, — вместе радостно им до рассвета

Любоваться тобою, упиваться, не ведая сна.

Перед кем изолью свои жалобы? Ведь по закону

Шариата влюбленных — на тебе за убийство вина.

Ты похитила сердце обещаний коварной игрою…

Скажешь: племенем Са’да так разграблена вражья казна,

Не меня одного лишь — Саади — уничтожить ты можешь,

Многих верных… Но сжалься! Ты ведь милостью дивной полна!

* * *

Мы живем в неверье, клятву нарушая то и знай.

Всемогущий! Это слово ты забвенью не предай!

Клятву верных нарушает и цены любви не знает

Низкий духом, кто средь верных оказался невзначай.

Если в день Суда на выбор мне дадут — мол, что желаешь?

Я скажу: подругу дайте! Вам отдам небесный рай.

Пусть расстанусь с головою, но любви останусь верным,

Даже в час, когда над миром грянет ангела карнай.

Умирал я, по здоровым стал, едва пришла подруга.

Врач! Подобным мне — недужным — ты бальзама не давай!

Болен я. Но ты явилась и болезни удивилась.

Исцели меня, вопросов праздных мне не задавай!

Ветерок, что веет в пуще, позабудет луг цветущий,

Если кос твоих коснется благовонных, словно май.

И зубами изумленья разум свой укусит палец.

Если ты с лица откинешь кисеи летучий край.

Мне отрада пред тобою пламенеть, сгорать свечою,

Не гаси меня до срока, с головы до ног сжигай!

Не для глаз недальновидных красота, но ты, о мудрый,

Кисти самого аллаха след в ней тайный различай.

Взоры всех к тебе стремятся, но любовь и откровенье

Не для низких себялюбцев, не для наглых черных стай.

Ты у Саади, о верный, научись живому чувству,

На твоей могиле бедной мандрагоры насаждай.

Темным душам недоступны все восторги опьяненья,

Прочь уйди, советчик трезвый, в пьянстве нас не упрекай.

* * *

Терпенье и вожделенье выходят из берегов.

Ты к страсти полна презренья, но я, увы, не таков.

Сочувствия полным взглядом хоть раз на меня взгляни,

Чтоб не был я жалким пищим в чертоге царских пиров.

Владыка жестокосердный рабой несчастных казнит,

Но есть ведь предел терпенья и в душах его рабов.

И жизни своей не мыслю, любимая, без тебя,

Как жить одному, без друга, средь низменных и врагов?

Когда умру, будет поздно рыдать, взывать надо мной,

Не оживить слезами убитых стужей ростков.

Моих скорбей и страданий словами не описать,

Поймешь, когда возвратишься, увидишь сама — без слов.

Дервиш богатствами духа владеет, а не казной.

Вернись! Возьми мою душу, служить я тебе готов!

О небо, продли подруге сиянье жизни ее,

Чтоб никогда не расстались мы в темной дали веков.

В глазах Красоты презренны богатство и блеск владык,

И доблесть, и подвиг верных, как ни был би подвиг суров.

Но если бы покрывало упало с лица Лейли,—

Врагов Меджнуна убило б сиянье ее зрачков.

Внемли, Саади, каламу своей счастливой судьбы

И, что ни даст, не сгибайся под пошей ее даров!

* * *

Я нестерпимо жажду, кравчий! Скорей наполни чашу нам

И угости меня сначала, потом отдай ее друзьям.

Объятый сладостными снами, ходил я долго между вами,

Но, расставайся с друзьями, «Прощайте», — молвил прежним снам.

Перед мечетью проходила она, и сердце позабыло

Священные михраба своды, подобные ее бровям.

Я не онагр степной, не ранен, ничьей петлей не заарканен,

Но от стрелы ее крылатой по вольным не уйду степям.

Я некогда испил блаженство с той, что зовется Совершенство…

Так рыба на песке, в мученьях, тоскует по морским волнам.

До пояса не доставал мне ручей, и я пренебрегал им;

Теперь он бурным и бездонным вдруг уподобился морям.

И я тону… Когда ж судьбою я буду выброшен на берег,

О грозном океанском смерче в слезах поведаю я вам.

И вероломным я не стану, и не пожалуюсь хакану,

Что я сражен ее очами, подобно вражеским мечам.

Я кровью сердца истекаю, от ревности изнемогаю,

Так бедный страж дворца рыдает, певцам внимая по ночам.

О Саади, беги неверной! Увы… Ты на крючке, как рыба,—

Она тебя на берег тянет; к ней — волей — не идешь ты сам.

* * *

Коль с лица покров летучий ты откинешь, моя луна,

Красотой твоею будет слава солнца посрамлена.

Сбить с пути аскета могут эти пламенные глаза,

А от глаз моих давно уж отогнали отраду сна.

И давно бразды рассудка уронила моя рука.

Я безумен. Мне святыня прежней истины не видна.

Но Меджнуна не избавит от мучений встреча с Лейли,

Изнуренному водянкой чаша полная не полна.

Тог не искренний влюбленный, кто не выпьет из милых рук

Чашу огненного яда вместо искристого вина.

Как жалка судьба лишенных человечности и любви!

Ведь любовь и человечность неразрывная суть одна.

Принеси огня скорее и собрание озари!

А с пустых руин налога не потребует и казна.

Люди пьют вино надежды, но надежд они лишены.

Я не пью, душа любовью к ней навеки опьянена.

Саади в себе не волен, он захлестнут петлей любви,

Сбит стрелой, чьим жалом ярость Афрасьяба сокрушена.

В дни пиров та красавица сердце мое привлекла,

Кравчий, дай нам вина, чтобы песню она завела.

В ночь на пиршестве мудрых ты нас красотой озарила.

Тише! Чтобы кутилы не знали, за кем ты ушла!

Ты вчера пировала. Все видят — глаза твои томны.

Я от всех утаю, что со мною вино ты пила.

Ты красива лицом, голос твой мое сердце чарует,

Хорошо, что судьба тебе голос волшебный дала.

Взгляд турчанки — стрела, брови темные выгнуты луком,

Боже мой! Но откуда у ней эти лук и стрела?

Я — плененный орел, я сижу в этой клетке железной.

Дверцу клетки открой. И свои распахну я крыла!

Саади! Был проворен в полете, а в сети попался;

Кто же, кроме тебя, мог поймать его, словно орла?

* * *

Я влюблен в эти звуки, в это сердце мне ранящий стон.

Я беспечен; и день мой проплывает неясно, как сон.

Ночи… Ночи бессонные, в ожиданье моей светлоокой,

Но тускнеет пред нею свет, которым весь мир озарен.

Если вновь приведется мне лицо ее нежное видеть —

Сам себя я счастливым буду звать до скончанья времен.

Я не муж, если скрою свою грудь от камней порицанья,

Муж душой своей твердой, как щитом, от копья огражден.

Не изведав несчастий, не достигнешь заветного счастья,

Кто дождался Новруза, стужу зимнюю вытерпел он.

Хоть жнецы были мудры, но Лейли они тайны не знали.

Лишь Меджнун ее ведал, кем был весь урожай их спален.

Сонм влюбленных, что верой и богатством мира играет,

Жатвы не собирает, а несметным добром наделен;

Ты другого арканом уловляй! Мы же — верные слуги,

Ведь не нужно треножить скакуна, что давно приручен.

День вчерашний умчался, ну, а завтра пока не настало.

Саади, лишь сегодня ты и волен в себе, и силен!

* * *

О, если бы мне опять удалось увидеть тебя ценой любой,

На все время до Судного дня я был бы доволен своею судьбой!

Но вьюк с моего верблюда упал… В туманную даль ушел караван.

Я брошен толпой вероломных друзей, что заняты были только собой.

Когда чужестранец в беду попадает, ему и чужой сострадает народ.

Друзья же обидели друга в пути, покинув его в пустыне глухой.

Надеюсь я — долгие дни пройдут, раскаянье тронет души друзей.

Я верю — придут они, друга найдут, измученные своею нуждой.

Ведь воля, — о муж, — это воля твоя! Захочешь — воюй, захочешь — мирись.

Я волю свою давно зачеркнул — иду за тобой безвестной тропой.

А кто на чужбине осла завязил в трясине и сам свалился без сил,

Ты молви ему, что в сладостном сне увидит он край покинутый свой.

Ты счастья, ты радости ищешь себе. На образ красавицы этой взгляни!

А если взглянул — с отрадой простись, навеки забудь свой сон и покой.

Огнепоклонник, и христианин, и мусульманин — по вере своей,—

Молятся кыбле своей. Только мы, о пери, твоей пленены красотой!

Я прахом у ног ее пасть захотел. «Помедли! — она промолвила мне.—

Я не хочу, чтоб лежал ты в пыли и мучился вновь моею виной!»

Я гурию-деву увидел вчера, которая в сборище шумном друзей

Сказала возлюбленному своему, поникшему горестно головой:

«Желанья ты хочешь свои утолить? Ты больше ко встрече со мной не стремись!

Иль вовсе от воли своей откажись, тогда насладишься любовью со мной».

Коль сердце печаль свою в тайне хранит, то, кровью оно истекая, горит.

Не бойся предстать пред глазами врагов, открыто, с израненною душой.

Пусть море мучений клокочет в тебе, но ты никому не жалуйся, друг,

Пока утешителя своего не встретишь ты здесь — на дороге земной.

О стройный, высокий мой кипарис, раскрой окрыленные веки свои.

Чтоб тайны покров над скорбью моей я снял пред тобой своею рукой!

Друзья говорят: «Саади! Почему ты так безрассудно любви предался?

Унизил ты гордость и славу свою пред этой невежественной толпой».

Мы в бедности, мы в униженье, друзья, и гордость и славу свою утвердим!

Но каждый из нас — по воле своей — пусть выберет сам тот путь иль иной.

* * *

Что не вовремя, ночью глухой, барабан зазвучал?

Что, до света проснувшись, на дереве дрозд закричал?

Миг иль целую ночь приникал я устами к устам…

Но огонь этой страсти пылающей но потухал.

Я и счастлив и грустен. Лицо мое, слышу, горит.

Не вмещается в сердце все счастье, что в мире я взял.

Головою склоняюсь к твоим, о мой идол, ногам.

На чужбину с тобой я ушел бы и странником стал.

О, когда бы судьба помирилась со счастьем моим,

Онемел бы хулитель и низкий завистник пропал.

В мир явился кумир. И прославленный ваш Саади

Изменился душой, — поклоняться он идолу стал.

* * *

Мне опостылело ходить в хитоне этом голубом!

Эй, друг, мы осмеем ханжей с их «святостью» и плутовством.

Кумиру поклонялись мы, весь день молитвы бормоча.

Ты нас теперь благослови — и мы