Среди иных хочу сидеть, и пить вино, и песни петь,
Чтобы бежала детвора за охмелевшим чудаком.
В служенье верен был Китмир, из пса он человеком стал,
А возгордившись, Валаам из человека станет псом.
В простор пустынь меня влечет из этой душной тесноты,
Несется радостная весть ко мне с рассветным ветерком.
Пойми, когда разумен ты! Не прозевай, когда ты мудр!..
Возможно, лишь одним таким ты одарен счастливым днем,
Где одноногий кипарис шумит, колеблясь на ветру,
Пусть пляшет юный кипарис, блистая чистым серебром.
Ты утешаешь сердце мне, ты радуешь печальный взор,
Но разлучаешь ты меня с покоем сердца, с мирным сном!
Терпенье, разум, вера, мир теперь покинули меня,
Но может ли простолюдин взывать пред Кейевым шатром?
Пусть льется дождь из глаз твоих и в молниях — гроза скорбей,
Ты пред невеждой промолчи, откройся перед мудрецом.
Смотри: не внемлет Саади укорам низких и лжецов.
Суфий, лишения терпи! Дай, кравчий, мне фиал с вином!
* * *
Тяжесть печали сердце мне томит,
Пламя разлуки в сердце моем кипит.
Розы и гиацинта мне не забыть,
В памяти вечно смоль твоих кос блестит.
Яда мне горше стал без тебя шербет,
Дух мой надежда встречи с тобой живит.
На изголовье слезы я лью в ночи,
Днем — ожиданье в сердце моем горит.
Сотнею кубков пусть упоят меня,
В чаши отравы разлука их превратит.
Предан печалям, как палачам, Саади!
Не измени мне, иль пусть я буду убит!
* * *
Кто предан владыке — нарушит ли повиновенье?
И мяч пред човгапом окажет ли сопротивленье?
Из лука бровей кипарис мой пускает стрелу,
Но верный от этой стрелы не отпрянет в смятенье.
Возьми мою руку! Беспомощен я пред тобой,
Обвей мою шею руками, полна сожаленья!
О, если бы тайны завеса открылась на миг —
Сады красоты увидал бы весь мир в восхищенье…
Все смертные пламенным взглядом твоим сражены,
И общего больше не слышно теперь осужденья.
Но той красоты, что я вижу в лице у тебя,
Не видит никто. В ней надежда и свет откровенья.
Сказал я врачу о беде моей. Врач отвечал:
«К устам ее нежным устами прильни на мгновеньем.
Я молвил ему, что, наверно, от горя умру,
Что мне недоступно лекарство и нет исцеленья.
Разумные по наковальне не бьют кулаком,
А я обезумел. Ты — солнце. А я? Только тень!
Но тверд Саади, не боится укоров людских,—
Ведь капля дождя не боится морского волненья.
Кто истине предан, тот голову сложит в бою!
Лежит перед верным широкое поле сраженья.
* * *
Эй, виночерпий! Дай кувшин с душою яхонта красней!
Что — яхонт? Дай мне ту, чей взгляд вина багряного хмельней!
Учитель старый, наш отец, вино большою чашей пил,
Чтоб защитить учеников от брани лжеучителей.
Скорбей на жизненном пути без чаши не перенести,
Верблюду пьяному шагать с тяжелой ношей веселей.
Ты утешаешь нам сердца. Бессмысленной была бы жизнь
Без солнца твоего лица, что солнца вечного светлей.
Что я о красоте твоей, о сущности твоей скажу?
Немеет пред тобой хвала молящихся тебе людей.
Пусть держит медоносных пчел разумный старый пчеловод.
Но тот, кто пьет из уст твоих, мед соберет вселенной всей.
Ты сердце, как коня, взяла и в даль степную угнала,
Но если сердце увела, то и душой моей владей!
Или отравленной стрелой меня ты насмерть порази,
Или спасительной стрелы душе моей не пожалей.
Предупреди меня, молю, пред тем, как выпустить стрелу,
Пред смертью дай поцеловать туранский лук твоих бровей.
Какие муки снес, гляди, с тобой в разлуке Саади,
Так обещай же встречу мне, надеждой радости новей!
Но хоть целительный бальзам затянет рану, может быть,—
Останутся рубцы от ран, как видно, до скончанья дней.
* * *
Кто дал ей в руки бранный лук? У ней ведь скор неправый суд.
От оперенных стрел ее онагра ноги не спасут.
Несчастных много жертв надет, когда откроешь ты колчан,
Твой лик слепит, а свод бровей, как черный лук Турана, крут.
Тебе одной в пылу войны ни щит, ни панцирь не нужны,
Кольчугу локонов твоих чужие стрелы не пробьют.
Увидев тюркские глаза и завитки индийских кос,
Весь Индостан и весь Туран на поклонение придут.
Покинут маги свой огонь, забудут идолов своих;
О идол мира, пред тобой они курильницы зажгут.
На кровлю замка можешь ты забросить кос твоих аркан.
Коль башни замка под твоим тараном гневным не падут.
И был как на горах Симург. Но ты меня в полон взяла.
Так когтн сокола в траве индейку горную берут.
Уста увидел я. И лал в моих глазах дешевым стал.
Ты слово молвила — пред ним померкли перл и изумруд.
Твои глаза громят базар созвездий вечных и планет,
Где чудеса творит Муса, убогий маг, — при чем он тут?
Поверь, счастливую судьбу не завоюешь силой рук!
Запечатленной тайны клад откапывать — напрасный труд.
О Саади! Ты знаешь: тот, кто сердце страсти отдает,—
И нрав избранницы снесет, и сонмище ее причуд.
* * *
Не нужна нерадивому древняя книга познанья,
Одержимый не может вести по пути послушанья.
Пусть ты воду с огнем — заклинания силой сольешь,
Но любовь и терпенье — немыслимое сочетанье.
Польза глаз только в том, чтобы видеть возлюбленной лик.
Жалок зрячий слепец, что не видит кумира сиянье.
Что влюбленному хохот врагов и упреки друзей?
Он тоскует о дальней подруге, он жаждет свиданья.
Мил мне светлый весенний пушок этих юных ланит,
Но не так, как онагру весенней травы колыханье.
В некий день ты пришла и разграбила сердце мое,
Потерял я терпенье, тоска мне стесняет дыханье.
Наблюдай всей душою кумира приход и уход.
Как движенье планет, как луны молодой нарастанье.
Не уйдет, коль прогонишь, — уйдя, возвратится она.
В этом вечном кругу непостижном — ее обитанье.
Не прибавишь ни слова ты в книге печали моей,
Суть одна в ней: твоя красота и мое пониманье.
Саади! О, как долго не бьет в эту ночь барабан!
Иль навек эта ночь? Или это — любви испытанье?
* * *
Нет, истинно царская слава от века ущерба не знала,
Когда благодарность дервишам и странникам бедным являла.
Клянусь я живою душою! — осудит и злой ненавистник
Того, чья калитка для друга в беде запертою бывала.
Нет, милость царей-миродержцев от прежних времен и доныне
Из хижины самой убогой всегда нищету изгоняла.
А ты меня все угнетаешь, ты жизнь мою горько стесняешь,
Ну что ж! Я тебе благодарен за боль, за язвящие жала.
Заботятся люди на свете о здравии, о многолетье.
Ценою здоровья и жизни душа моя все искупала.
Невежда в любви, кто ни разу мучений любви не изведал
И чья на пороге любимой в пыли голова не лежала.
Вселенную всю облетела душа и примчалась обратно.
Но, кроме порога любимой, пристанища не отыскала.
О, внемли моленьям несчастных, тобою покинутых в мире!
Их множество шло за тобою и прах твоих ног целовало.
Но видел я платья красивей для этого бедного тела,
И тела для пышного платья прекрасней земля не рождала.
Коль ты ослепительный лик свой фатою опять не закроешь,
Скажи: благочестье из Фарса навеки откочевало.
Не мучь меня болью разлуки, ведь мне не снести этой муки —
Ведь ласточка мельничный жернов вовек еще не подымала.
Едва ли ты встретишь иа свете подобных — мне преданно верных,
Душа моя, верная клятве, как в бурю скала, устояла.
Услышь Саади! Он всей жизнью стремится к тебе, как молитва.
Услышь! И надежды и мира над ним опусти покрывало!
* * *
Я лика другого с такой красотою и негой такой не видал,
Мне амбровых кос завиток никогда так сердце не волновал.
Твой стан блистает литым серебром, а сердце, кто знает — что в нем?
Но ябедник мускус дохнул мне в лицо и тайны твои рассказал.
О пери с блистающим ликом, ты вся — дыхание ранней весны.
Ты — мускус и амбра, а губы твои — красны, словно яхонт и лал.
Я в мире скиталец… И не упрекай, что следую я за тобой!
Кривому човгану желаний твоих мячом я послушным бы стал.
Кто радости шумной года пережил и горя года перенес,
Тот весело шуму питейных домов, и песням, и крикам внимал.
Всей жизни ценой на базаре любви мы платим за сладкий упрек,
Такого блаженства в пещере своей отшельник бы не испытал.
Не ищет цветник взаймы красоты, живет в нем самом красота,
Но нужно, чтоб стройный, как ты, кипарис над звонким потоком стоял.
О роза моя! Пусть хоть тысячу раз к тебе возвратится весна,
Ты скажешь сама: ни одни соловей так сладко, как я, не певал.
Коль не доведется тебе, Саади, любимой ланит целовать,
Спасение в том, чтобы к милым ногам лицом ты скорее припал.
* * *
Встань, пойдем! Если ноша тебя утомила—
Пособит тебе наша надежная сила.
Не сидится на месте и нам без тебя.
Наше сердце в себе твою волю вместило.
Ты теперь сам с собой в поединок вступай! —
Наше войско давно уж оружье сложило.
Ведь судилище верных досель никому
Опьянение в грех и вину не вменило.
Идол мира мне преданности не явил,—
И раскаянье душу мою посетило.
Саади, кипариса верхушки достичь —
Ты ведь знал — самой длинной руки б не хватило!
* * *
Я в чащу садов удалился, безумьем любви одержимый.
Дыханьем цветов опьяненный, забылся — дремотой долимый.
Но роза под плач соловьиный разорвала свои ризы,
Раскаты рыдающей песни бесследно покой унесли мой.
О ты, что в сердцах обитаешь! О ты, что, как облако, таешь,
Являешься и исчезаешь за тайною неисследимой!
Тебе принеся свою клятву, все прежние клятвы забыл я.
Обетов и клятв нарушенье — во имя твое — несудимо.
О странник, в чьих полах застряли шипы одинокой печали,
Увидя цветущий весенний цветник, обойди его мимо.
О сваленный с ног своим горем дервиш, безнадежно влюбленный,
Не верь ни врачам, ни бальзаму! Болезнь твоя неисцелима!
Но если любовь нам запретна и сердца стремление тщетно,
Мы скроемся в дикой пустыне, ветрами и зноем палимой.
Все остро-пернатые стрелы в твоем, о кумир мой, колчане
Пронзят меня… Жертв твоих сонмы умножу я, раной томимый.
Кто взглянет на лик твой, на брови, подобные черному луку,
Пусть мудрость свою и терпенье подымет, как щит нерушимый.
«Зачем, Саади, ты так много поешь о любви?» — мне сказали.
Не я, а поток поколений несметных поет о любимой!
* * *
Когда б на площади Шираза ты кисею с лица сняла,
То сотни истых правоверных ты сразу бы во грех ввела.
Тогда б у тысяч, что решились взглянуть на образ твой прекрасный,
У них у всех сердца, и разум, и волю б ты отобрала.
Пред войском чар твоих я сердце открыл, как ворота градские,
Чтоб ты мой город разрушенью и грабежу не предала.
Я в кольцах кос твоих блестящих запутался стопами сердца,
Зачем же ты, блестя кудрями, лучом лица меня сожгла?
Склонись, послушай вкратце повесть моих скорбей, моих страданий!
Ведь роза, освежась росою, стенанью жаждущих вняла.
Но ветер, погасив светильник, вдаль беспечально улетает.
Печаль светильни догоревшей луна едва ль бы поняла.
Пусть отдан я на поруганье, но я тебя благословляю,
О, только б речь сахарноустой потоком сладостным текла.
Насмешница, задира злая, где ныне смех твой раздается?
Ты там — на берегу зеленом. Меня пучина унесла.
Я пленник племени печалей, но я не заслужил упреков.
Я ждал — ты мне протянешь руку, ведь ты бы мне помочь могла.
При виде красоты подруги, поверь, терпенье невозможно.
Но я терплю, как терпит рыба, что на песке
