изнемогла.
Ты, Саади, на воздержанье вновь притязаешь? Но припомни.
Как притязателей подобных во все века толпа лгала!
* * *
До рассвета на веки мои не слетает сон.
О, пойми, о, услышь, — ты, чей временем взгляд усыплен.
Толпы жаждущих умерли там, в пустынных песках,
Хоть из Хиллы Куфийской поток в пески устремлен.
Ты — с натянутым луком, обетам ты неверна,
Разве это клятва асхабов, чье слово — закон?
Без тебя мое тело колючки пустыни язвят,
Хоть лежу я на беличьих шкурах, в шелка облачен.
Как к михрабу глаза правоверных обращены,
Так мой взгляд на тебя обращен, лишь в тебя я влюблен.
Сам по собственной воле жертвою страсти я стал.
Стариком в этой школе подростков попал я в полон.
Смертным ядом, из розовой чаши ладоней твоих,
Я, как сладким гулабом, как чистым вином, упоен.
Я — безумец. Близ кельи красавиц кружусь я всю ночь.
Мне привратник с мечом и копьем его жалким смешон.
Нет, никто и ничто Саади не властно убить,
Но разлукой с любимой высокий дух сокрушен.
* * *
Не беги, не пренебрегай, луноликая, мной!
Кто убил без вины — отягчил свою душу виной.
Ты вчера мне явилась во сне, ты любила меня,
Этот сон мне дороже и выше всей яви земной.
Мои веки в слезах, а душа пылает огнем,
В чистых водах — во cне я, а днем — в беде огневой.
Слыша стук у дверей моих, думаю: это она.
Так мираж умирающих манит обманной водой.
Для стрелы твоей цель хороша — дервиша душа.
Кровь его на ногтях твоих рдеет багряною хной.
Твоя речь, как река, в беспредельность уносит сердца,
Что же соль ты на раны мне сыплешь беспечной рукой?
Ты прекрасна, и роскошь одежды лишь портит тебя,
Кисея на лице, словно туча над ясной луной.
Эту за ухом нежную впадинку ты позабудь,
Ты приникни к поле, пропитай ее красной росой.
Да, тюрчанка соблазна полна со свечою в руке,
В сладком уединенье с тобой, с головою хмельной,
Ты бы вешнего солнца затмила сиянье и блеск,
Если б солнечный лик не скрывала густой кисеей.
Саади, если хочешь, как чанг, быть в объятьях ее,—
Претерпи эту боль, чтобы струн своих выверить строй.
* * *
О караванщик, сдержи верблюдов! Покой мой сладкий, мой сон уходит.
Мот это сердце за той, что скрутит любое сердце, в полон уходит.
Уходит злая, кого люблю я, мне оставляя одно пыланье.
И полыхаю я, словно пламень, и к тучам в дымах мой стон уходит.
И о строптивой все помнить буду, покуда буду владеть я речью.
Хоть слово — вестник ее неверный, едва придет он и вон уходит.
Приди, — и снова тебе, прекрасной, тебе, всевластной, служить я стану.
Ведь крик мой страстный в просторы неба, себе не зная препон, уходит.
О том, как души бросают смертных, об этом люди толкуют разно.
И ж видел душу свою воочью: она — о, горький урон! — уходит.
Не должен стоном стонать Саади, — но все ж неверной кричу я: «Злая!»
Найду ль терпенье! Ведь из рассудка благоразумья канон уходит!
* * *
Тайну я хотел сберечь, но не уберег,—
Прикасавшийся к огню пламенем объят.
Говорил рассудок мне: берегись любви!
Но рассудок жалкий мой помутил твой взгляд.
Речи близких для меня — злая болтовня.
Речи нежные твои песнею звенят.
Чтоб умерить страсти пыл, скрой свое лицо,
Я же глаз не отведу, хоть и был бы рад.
Если музыка в саду — слушать не пойду,
Для влюбленных душ она как смертельный яд.
Этой ночью приходи утолить любовь,—
Не смыкал бессонных глаз много дней подряд.
Уязвленному скажу о моей тоске,
А здоровые душой горя не простят.
Не тверди мне: «Саади, брось тропу любви!»
Я не внемлю ничему, не вернусь назад.
Пусть пустынею бреду, счастья не найду,—
Невозможен все равно для меня возврат.
Пускай друзья тебя бранят — им все простится, верь,
Хулою друга верный друг Не оскорбится, верь.
Когда разлад войдет в твой дом и все пойдет вверх дном.
Не раздувай огня — судьба воздаст сторицей, верь.
Пока найдешь заветный клад, измучишься стократ,—
Пока не минет ночь, рассвет не возвратится, верь.
Пусть будет ночь любви длинна, — как музыка она,
Не сонной скуки — волшебства она страница, верь.
Но ты у глаз моих спроси, какой бывает ночь?
Как бред больного, ах, она — как огневица, верь.
Когда отрублена рука, о перстне не тужи,—
Стремленьям нет преград, они лишь небылица, верь.
Я знаю, нет у вольных птиц несбыточных надежд,
Они у пленных птиц, — тому виной темница, верь.
Как будто в зеркале, в лице душа отражена,
Коль не грешна душа, она не замутится, верь.
О Саади, когда тебя заботы ввергнут в сон,
То нежный ветер на заре и не приснится, верь.
* * *
Пусть будет выкупом мой дух за дух и плоть твою, о друг!
Готов отдать я целый мир за твой единый волосок.
Речей я слаще не слыхал, чем из медовых этих губ.
Ты — сахар, влага уст твоих — цветка благоуханный сок.
Мне милость окажи — направь в меня разящую стрелу,
Чтоб я рукой, держащей лук, в тот миг полюбоваться мог.
Когда от взоров скрыв лицо, сворачиваешь ты с пути,
Слежу я, не блеснет ли вдруг украдкой глаза уголок.
Ах, не скупись, не закрывай лица пред нами; вид его
Бальзам для тех, кто от любви неразделенной изнемог.
Ты — полная луна, но где ж стаи кипариса у луны?
Ты — кипарис, по кипарис не блещет полнолуньем щек.
Увы, тебя не описать, твоей улыбки не воспеть!
Где подобрать сравненья, как найти тебя достойный слог?
Знай, всякий, кто осудит нас за страсть палящую к тебе,
Тебя, увидев раз, тотчас возьмет обратно свой упрек.
Ах, вновь приди! Твой лик еще на сердце не запечатлен.
Сядь, посиди! В глазах твой блеск еще сиянья не зажег.
* * *
Я к твоим ногам слагаю все, чем славен и богат.
Жизнь отдам без сожаленья за один твой нежный взгляд.
Счастлив тот, кто облик милый созерцает без конца,
Для кого твоя улыбка выше всех земных наград.
Стан твой — кипарис в движенье, сердце он пленил мое.
Ты, волшебница, по капле в грудь мою вливаешь яд.
Сжалься, пери, надо мною! Ради прихоти твоей
Я готов пойти на плаху, — за тебя погибнуть рад.
Ты сияющий светильник. Ослепленный мотылек,
Вспыхну в пламени палящем… и тебя не обвинят.
Я терплю покорно муку, душу выжег мне огонь,
Но уста твои, о пери, исцеленья не сулят.
Саади — властитель мира, но отвергнет царства он —
Быть рабом у ног любимой мне дороже во сто крат.
* * *
Бранишь, оскорбляешь меня? Напрасно! Не стоит труда!
Из рук своих руку твою не выпущу я никогда.
Ты вольную птицу души поймала в тенета свои.
И что ж! прирученной душе не нужно другого гнезда.
Того, кто навеки простерт, в цепях благовонных кудрей,
Ужели посмеешь топтать? Нет, жалости ты не чужда!
«Не правда ли, стан-кипарис живых кипарисов стройней?» —
Садовника я вопросил. Садовник ответил мне: «Да».
Пусть солнцем и тихой луной земной озаряется мир,—
Мой мир озарен красотой; твой взгляд надо мной — как звезда.
Бесценно-прекрасна сама, чужда драгоценных прикрас,
Не хочешь себя украшать: ты юностью светлой горда.
Хочу, чтоб ко мне ты пришла, осталась со мной до утра,—
Вот было бы счастье, друзья, а недругам нашим — беда!
Лишенная сердца толпа, я зпаю, дивится тому,
Что черные вздохи мои готовы лететь сквозь года.
Но если пылает жилье, то рвется из окон огонь.
Чему тут дивиться, скажи? Так в мире бывает всегда.
Кто встретил однажды тебя, не в силах вовек разлюбить.
Не вижу и я, Саади, в любви ни греха, ни стыда.
КЫТА
О утренний ветер, когда долетишь до Шираза,
Друзьям передай этот свиток рыдающих строк.
Шепни им, что я одинок, что я гибну в изгнанье,
Как рыба, прибоем извергнутая на песок.
* * *
Если в рай после смерти меня поведут без тебя,—
Я закрою глаза, чтобы светлого рая не видеть.
Ведь в раю без тебя мне придется сгорать, как в аду,
Нет, аллах не захочет меня так жестоко обидеть!
* * *
Спросил я: «В чем вина моя, что ты не смотришь на меня?
Куда ушла твоя любовь и ласковость минувших лет?»
Она мне: «В зеркало взгляни, увидишь сам — ты сед и стар.
Тебе не свадебный наряд, а траурный приличен цвет».
* * *
Красавица и в рубище убогом,
И в бедности всех будет затмевать.
А той — уродине в парче и злате —
Покойников пристало обмывать.
* * *
Эй, пустомеля и болтун, как о любви ты смеешь петь?
Ведь стройно ты за жизнь свою десятка бейтов не связал!
Смотри, как в помыслах высок владыка слова Саади,—
Он пел любовь, одну любовь, — земных владык не восхвалял.
* * *
Я хочу в уединенье до рассвета быть с тобой.
В неизвестности и в тайне от врагов и от друзей.
Это яблоко блестящей выи выгнутой твоей
Я привлечь к себе хотел бы за човган твоих кудрей.
За грехи да будет кара! Почему же за любовь
Вкруг меня все гуще злоба и гоненья все сильней?
* * *
Тысячекратно идолопоклонник
Лобзает изваянье бога.
Его кумир гранитный безответен —
Ни блага от него, ни зла.
А ты не изваяние из камня,
Но тверже, холодней, чем камень:
Ведь целовать тебя тысячекратно
Ты мне позволить бы могла.
* * *
Меня корят: «Зачем напрасно к ней, недостойной, ты стремишься?
Иль жаждой самоистребленья ты, как безумец, обуян?»
Отвечу я: «У ней спросите! Я — в тороках ее как пленник,
Меня расспрашивать напрасно, на шее у меня — аркан».
* * *
Доколе ты твердить мне будешь: «Пора, мол, цепь любви расторгнуть!
Мол, ты бы в мудрости, в терпенье спасения себе искал!»
Соломинка не виновата, что к янтарю она стремится:
Ты лучше янтарю сказал бы, чтоб он ее не привлекал.
* * *
Побежденным, угнетенным и томящимся в оковах
Молви: «Мука не навечно послана судьбою вам.
Срок настанет — ваши руки онемевшие развяжут
И, во сне схватив тирана, крепко свяжут по рукам».
* * *
Ты, падишах, не обольщайся словами низкого льстеца!
Ища корысти, он умеет коварства сети расставлять.
Невежда, пьющий кровь народа, — будь он носителем венца,
Не будет мудр от слов хатиба, не может справедливым стать.
* * *
Мне говорят: «Иди сразись с врагом, не зная страха,
Ты мужествен и духом бодр, и твой надежен конь!»
Но за кого я должен стать, скажите, грудой праха?
Не пьян я, не владеет мной безумия огонь.
Ты, шах, мне бросить на ладонь два золотых жалеешь.
Что ж, воин голову свою положит на ладонь?
* * *
Слышал я, промолвил кто-то: «Наши доблести — богатство!
Нам пособники — дирхемы на любой тропе земной.
Без богатства власть ничтожна и величье невозможно.
Без казны султан не сможет повести войска на бой.
Человек и с громкой славой, но без денег схож, ты скажешь,
С женщиною безобразной под красивою чадрой.
Муж прославленный, но бедный сходен с птицею заморской
С птицей в ярком оперенье, заморенной и больной».
Восхваляющему деньги собеседник так ответил:
«Муж бывает возвеличен только доблестью прямой.
Властелин с дурною славой вызывает отвращенье,
Хоть бы он, кичась богатством, дом построил золотой.
Не сокровища, а доблесть подобает государю!
Доблесть мудрых не заменишь всей Каруновой казной».
БЕЙТЫ И РУБАИ
Всем людям странствий помогает конь,
Я ж мыслю: как бы мне кото помочь?
Ах, до того мой конь убогий тощ,
Что с
