изнемогла.

Ты, Саади, на воздержанье вновь притязаешь? Но припомни.

Как притязателей подобных во все века толпа лгала!

* * *

До рассвета на веки мои не слетает сон.

О, пойми, о, услышь, — ты, чей временем взгляд усыплен.

Толпы жаждущих умерли там, в пустынных песках,

Хоть из Хиллы Куфийской поток в пески устремлен.

Ты — с натянутым луком, обетам ты неверна,

Разве это клятва асхабов, чье слово — закон?

Без тебя мое тело колючки пустыни язвят,

Хоть лежу я на беличьих шкурах, в шелка облачен.

Как к михрабу глаза правоверных обращены,

Так мой взгляд на тебя обращен, лишь в тебя я влюблен.

Сам по собственной воле жертвою страсти я стал.

Стариком в этой школе подростков попал я в полон.

Смертным ядом, из розовой чаши ладоней твоих,

Я, как сладким гулабом, как чистым вином, упоен.

Я — безумец. Близ кельи красавиц кружусь я всю ночь.

Мне привратник с мечом и копьем его жалким смешон.

Нет, никто и ничто Саади не властно убить,

Но разлукой с любимой высокий дух сокрушен.

* * *

Не беги, не пренебрегай, луноликая, мной!

Кто убил без вины — отягчил свою душу виной.

Ты вчера мне явилась во сне, ты любила меня,

Этот сон мне дороже и выше всей яви земной.

Мои веки в слезах, а душа пылает огнем,

В чистых водах — во cне я, а днем — в беде огневой.

Слыша стук у дверей моих, думаю: это она.

Так мираж умирающих манит обманной водой.

Для стрелы твоей цель хороша — дервиша душа.

Кровь его на ногтях твоих рдеет багряною хной.

Твоя речь, как река, в беспредельность уносит сердца,

Что же соль ты на раны мне сыплешь беспечной рукой?

Ты прекрасна, и роскошь одежды лишь портит тебя,

Кисея на лице, словно туча над ясной луной.

Эту за ухом нежную впадинку ты позабудь,

Ты приникни к поле, пропитай ее красной росой.

Да, тюрчанка соблазна полна со свечою в руке,

В сладком уединенье с тобой, с головою хмельной,

Ты бы вешнего солнца затмила сиянье и блеск,

Если б солнечный лик не скрывала густой кисеей.

Саади, если хочешь, как чанг, быть в объятьях ее,—

Претерпи эту боль, чтобы струн своих выверить строй.

* * *

О караванщик, сдержи верблюдов! Покой мой сладкий, мой сон уходит.

Мот это сердце за той, что скрутит любое сердце, в полон уходит.

Уходит злая, кого люблю я, мне оставляя одно пыланье.

И полыхаю я, словно пламень, и к тучам в дымах мой стон уходит.

И о строптивой все помнить буду, покуда буду владеть я речью.

Хоть слово — вестник ее неверный, едва придет он и вон уходит.

Приди, — и снова тебе, прекрасной, тебе, всевластной, служить я стану.

Ведь крик мой страстный в просторы неба, себе не зная препон, уходит.

О том, как души бросают смертных, об этом люди толкуют разно.

И ж видел душу свою воочью: она — о, горький урон! — уходит.

Не должен стоном стонать Саади, — но все ж неверной кричу я: «Злая!»

Найду ль терпенье! Ведь из рассудка благоразумья канон уходит!

* * *

Тайну я хотел сберечь, но не уберег,—

Прикасавшийся к огню пламенем объят.

Говорил рассудок мне: берегись любви!

Но рассудок жалкий мой помутил твой взгляд.

Речи близких для меня — злая болтовня.

Речи нежные твои песнею звенят.

Чтоб умерить страсти пыл, скрой свое лицо,

Я же глаз не отведу, хоть и был бы рад.

Если музыка в саду — слушать не пойду,

Для влюбленных душ она как смертельный яд.

Этой ночью приходи утолить любовь,—

Не смыкал бессонных глаз много дней подряд.

Уязвленному скажу о моей тоске,

А здоровые душой горя не простят.

Не тверди мне: «Саади, брось тропу любви!»

Я не внемлю ничему, не вернусь назад.

Пусть пустынею бреду, счастья не найду,—

Невозможен все равно для меня возврат.

Пускай друзья тебя бранят — им все простится, верь,

Хулою друга верный друг Не оскорбится, верь.

Когда разлад войдет в твой дом и все пойдет вверх дном.

Не раздувай огня — судьба воздаст сторицей, верь.

Пока найдешь заветный клад, измучишься стократ,—

Пока не минет ночь, рассвет не возвратится, верь.

Пусть будет ночь любви длинна, — как музыка она,

Не сонной скуки — волшебства она страница, верь.

Но ты у глаз моих спроси, какой бывает ночь?

Как бред больного, ах, она — как огневица, верь.

Когда отрублена рука, о перстне не тужи,—

Стремленьям нет преград, они лишь небылица, верь.

Я знаю, нет у вольных птиц несбыточных надежд,

Они у пленных птиц, — тому виной темница, верь.

Как будто в зеркале, в лице душа отражена,

Коль не грешна душа, она не замутится, верь.

О Саади, когда тебя заботы ввергнут в сон,

То нежный ветер на заре и не приснится, верь.

* * *

Пусть будет выкупом мой дух за дух и плоть твою, о друг!

Готов отдать я целый мир за твой единый волосок.

Речей я слаще не слыхал, чем из медовых этих губ.

Ты — сахар, влага уст твоих — цветка благоуханный сок.

Мне милость окажи — направь в меня разящую стрелу,

Чтоб я рукой, держащей лук, в тот миг полюбоваться мог.

Когда от взоров скрыв лицо, сворачиваешь ты с пути,

Слежу я, не блеснет ли вдруг украдкой глаза уголок.

Ах, не скупись, не закрывай лица пред нами; вид его

Бальзам для тех, кто от любви неразделенной изнемог.

Ты — полная луна, но где ж стаи кипариса у луны?

Ты — кипарис, по кипарис не блещет полнолуньем щек.

Увы, тебя не описать, твоей улыбки не воспеть!

Где подобрать сравненья, как найти тебя достойный слог?

Знай, всякий, кто осудит нас за страсть палящую к тебе,

Тебя, увидев раз, тотчас возьмет обратно свой упрек.

Ах, вновь приди! Твой лик еще на сердце не запечатлен.

Сядь, посиди! В глазах твой блеск еще сиянья не зажег.

* * *

Я к твоим ногам слагаю все, чем славен и богат.

Жизнь отдам без сожаленья за один твой нежный взгляд.

Счастлив тот, кто облик милый созерцает без конца,

Для кого твоя улыбка выше всех земных наград.

Стан твой — кипарис в движенье, сердце он пленил мое.

Ты, волшебница, по капле в грудь мою вливаешь яд.

Сжалься, пери, надо мною! Ради прихоти твоей

Я готов пойти на плаху, — за тебя погибнуть рад.

Ты сияющий светильник. Ослепленный мотылек,

Вспыхну в пламени палящем… и тебя не обвинят.

Я терплю покорно муку, душу выжег мне огонь,

Но уста твои, о пери, исцеленья не сулят.

Саади — властитель мира, но отвергнет царства он —

Быть рабом у ног любимой мне дороже во сто крат.

* * *

Бранишь, оскорбляешь меня? Напрасно! Не стоит труда!

Из рук своих руку твою не выпущу я никогда.

Ты вольную птицу души поймала в тенета свои.

И что ж! прирученной душе не нужно другого гнезда.

Того, кто навеки простерт, в цепях благовонных кудрей,

Ужели посмеешь топтать? Нет, жалости ты не чужда!

«Не правда ли, стан-кипарис живых кипарисов стройней?» —

Садовника я вопросил. Садовник ответил мне: «Да».

Пусть солнцем и тихой луной земной озаряется мир,—

Мой мир озарен красотой; твой взгляд надо мной — как звезда.

Бесценно-прекрасна сама, чужда драгоценных прикрас,

Не хочешь себя украшать: ты юностью светлой горда.

Хочу, чтоб ко мне ты пришла, осталась со мной до утра,—

Вот было бы счастье, друзья, а недругам нашим — беда!

Лишенная сердца толпа, я зпаю, дивится тому,

Что черные вздохи мои готовы лететь сквозь года.

Но если пылает жилье, то рвется из окон огонь.

Чему тут дивиться, скажи? Так в мире бывает всегда.

Кто встретил однажды тебя, не в силах вовек разлюбить.

Не вижу и я, Саади, в любви ни греха, ни стыда.

КЫТА

О утренний ветер, когда долетишь до Шираза,

Друзьям передай этот свиток рыдающих строк.

Шепни им, что я одинок, что я гибну в изгнанье,

Как рыба, прибоем извергнутая на песок.

* * *

Если в рай после смерти меня поведут без тебя,—

Я закрою глаза, чтобы светлого рая не видеть.

Ведь в раю без тебя мне придется сгорать, как в аду,

Нет, аллах не захочет меня так жестоко обидеть!

* * *

Спросил я: «В чем вина моя, что ты не смотришь на меня?

Куда ушла твоя любовь и ласковость минувших лет?»

Она мне: «В зеркало взгляни, увидишь сам — ты сед и стар.

Тебе не свадебный наряд, а траурный приличен цвет».

* * *

Красавица и в рубище убогом,

И в бедности всех будет затмевать.

А той — уродине в парче и злате —

Покойников пристало обмывать.

* * *

Эй, пустомеля и болтун, как о любви ты смеешь петь?

Ведь стройно ты за жизнь свою десятка бейтов не связал!

Смотри, как в помыслах высок владыка слова Саади,—

Он пел любовь, одну любовь, — земных владык не восхвалял.

* * *

Я хочу в уединенье до рассвета быть с тобой.

В неизвестности и в тайне от врагов и от друзей.

Это яблоко блестящей выи выгнутой твоей

Я привлечь к себе хотел бы за човган твоих кудрей.

За грехи да будет кара! Почему же за любовь

Вкруг меня все гуще злоба и гоненья все сильней?

* * *

Тысячекратно идолопоклонник

Лобзает изваянье бога.

Его кумир гранитный безответен —

Ни блага от него, ни зла.

А ты не изваяние из камня,

Но тверже, холодней, чем камень:

Ведь целовать тебя тысячекратно

Ты мне позволить бы могла.

* * *

Меня корят: «Зачем напрасно к ней, недостойной, ты стремишься?

Иль жаждой самоистребленья ты, как безумец, обуян?»

Отвечу я: «У ней спросите! Я — в тороках ее как пленник,

Меня расспрашивать напрасно, на шее у меня — аркан».

* * *

Доколе ты твердить мне будешь: «Пора, мол, цепь любви расторгнуть!

Мол, ты бы в мудрости, в терпенье спасения себе искал!»

Соломинка не виновата, что к янтарю она стремится:

Ты лучше янтарю сказал бы, чтоб он ее не привлекал.

* * *

Побежденным, угнетенным и томящимся в оковах

Молви: «Мука не навечно послана судьбою вам.

Срок настанет — ваши руки онемевшие развяжут

И, во сне схватив тирана, крепко свяжут по рукам».

* * *

Ты, падишах, не обольщайся словами низкого льстеца!

Ища корысти, он умеет коварства сети расставлять.

Невежда, пьющий кровь народа, — будь он носителем венца,

Не будет мудр от слов хатиба, не может справедливым стать.

* * *

Мне говорят: «Иди сразись с врагом, не зная страха,

Ты мужествен и духом бодр, и твой надежен конь!»

Но за кого я должен стать, скажите, грудой праха?

Не пьян я, не владеет мной безумия огонь.

Ты, шах, мне бросить на ладонь два золотых жалеешь.

Что ж, воин голову свою положит на ладонь?

* * *

Слышал я, промолвил кто-то: «Наши доблести — богатство!

Нам пособники — дирхемы на любой тропе земной.

Без богатства власть ничтожна и величье невозможно.

Без казны султан не сможет повести войска на бой.

Человек и с громкой славой, но без денег схож, ты скажешь,

С женщиною безобразной под красивою чадрой.

Муж прославленный, но бедный сходен с птицею заморской

С птицей в ярком оперенье, заморенной и больной».

Восхваляющему деньги собеседник так ответил:

«Муж бывает возвеличен только доблестью прямой.

Властелин с дурною славой вызывает отвращенье,

Хоть бы он, кичась богатством, дом построил золотой.

Не сокровища, а доблесть подобает государю!

Доблесть мудрых не заменишь всей Каруновой казной».

БЕЙТЫ И РУБАИ

Всем людям странствий помогает конь,

Я ж мыслю: как бы мне кото помочь?

Ах, до того мой конь убогий тощ,

Что с