Мгновенье есть; в чем суть его — никто доселе не постиг.
Не наставленья мудрецов — лишь ветер у меня в ушах,
Пока томят, влекут меня уста, как сахарный тростник.
Не сменит улицу твою дервиш на восемь райских кущ,
Освобожден от двух миров — своей любовью он велик.
Хоть опьянением любви я изнурен и сокрушен,
Но в гибели моей самой высокий строй души возник.
В несправедливости ее, в насилии не обвиняй!
Скажи: то милостей поток и справедливости родник!
Уйди, Хафиз, и не хитри! И сказок мне не говори!
Я прежде много их слыхал и много вычитал из книг.
* * *
«Владычица, — сказал я, — сжалься. Ты видишь — погибает странник»
Она ж: «Влекомый волей сердца, свой путь всегда теряет странннк»
Я умолял ее: «Помедли». Она: «Увы! Нельзя мне медлить,
Хотя — привычный к мирной неге — в пути изнемогает странник»
Да и какая ей забота, на ложе из мехов и шелка,
Что на камнях и на колючках в пустыне засыпает странник?
Опутан черными кудрями, как неразрывными цепями,
Пред родинкой твоей индийской безмолвно замирает странник.
И на лице, рассвета краше, играет отблеск винной чаши,
Так отблеск листьев аргаваиа на розах замечает странник.
Любуюсь: нежный лик округлый очерчен тонкой тенью смуглой
Так письмена с благоговеньем в святилище читает странник.
И я сказал: «О ты, чьи косы темнее полночи безлунной,
Остерегись! Ведь на рассвете, как туча, зарыдает странник».
Она ж: «Хафиз! Влюбленных доля печальна в скорбной сей юдоли.
Не диво, что лишь униженья, что лишь гоненья знает странник!»
* * *
Мне вечор музыкант — да утешится он! —
Дух свирелью смутил, дух мой ввергнул в полон.
Всей тоскою людской тосковала свирель,
И на мир ниспадал ее трепетный стон.
Но предстал предо мной виночерпий, чей лик
Словно солнце сиял, мглой кудрей окаймлен.
Он восторг мой постиг, он подлил мне вина,
И я молвил, ища в чаше сладостной сон:
«Ты от зла бытия избавляешь меня,—
И да будет к тебе милосерд небосклон».
Для Хафиза в хмелю — Кей с Кавусом ничто:
Ячменя не ценней жемчуга их корон!
* * *
Пусть вечно с сердцем дружит рок, — и большего не надо.
Повей, ширазский ветерок, — и большего не надо!
Дервиш, вовек не покидай своей любви обитель.
Есть в келье тихий уголок? И большего не надо!
Ты к продавцу вина приди, явись к его святыням,
Чтоб скорбь из сердца он извлек, — и большего не надо!
Почетно на скамье сидеть и пить из полной чаши:
Так станешь знатным в краткий срок, — и большего не надо!
Кувшин багряного внна, кумир луноподобный,—
Иное не идет нам впрок, — и большего не надо!
Бразды желаний вручены невежественным людям,
Твой грех, что ты — наук знаток, — и большего не надо!
Любимой давней верен будь, привязан будь к отчизне,
Далеких не ищи дорог, — и большего не надо!
Не радуйся, что все вокруг тебе хвалу возносят:
Пусть бог к тебе не будет строг, — и большего не надо!
Хафиз, в моленьях нет нужды: молитва страстной ночи
Да сладкий утренний урок, — и большего не надо!
* * *
Весть пришла, что печаль моих горестных дней — не навечно.
Время — ток быстротечный. И бремя скорбен — не навечно.
Стал я нынче презренным в глазах моего божества,
Но надменный соперник мой в славе своей — не навечно.
Всех равно у завесы привратник порубит мечом.
И чертог, и престол, и величье царей — не навечно.
Так зачем возносить благодарность иль горько роптать?
Ведь и громкая слава великих мужей — не навечно.
На пирах у Джамшида певали: «Несите вина!
И Джамшид с его чашей в обители сей — не навечно!
Так пылай же, ночная свеча, привлекай мотылька!
Близко утро. И ночь, и сиянье свечей — не навечно.
Эй, богач! Загляни в глубину своей нищей души!
Горы злата, монет, самоцветных камней — не навечно.
Видишь надпись на своде сияющем: «Все на земле,
Кроме добрых деяний на благо людей, — не навечно».
Верь во встречу, надейся на память любви, о Хафиз!
А неправда, насилье и бремя цепей — не навечно!
* * *
Не откажусь любить красавиц и пить вино, и пить вино!
Я больше каяться не буду, что б ни было, — мне все равно!
Прах у порога луноликой мне райских цветников милей,
Всех гурий за него отдам я и все чертоги заодно!
Как надоели мне намеки, увещеваиья мудрецов,
Я не хочу иносказаний, — ведь их значенье так темно!
Нет, не пойму я, что творится с моей беспутной головой,
Покуда в кабаке не станет кружиться быстро и хмельно.
Советчик мне сказал с укором: «Ступай, от страсти откажись».
Нет, братец, буду страсти верен: подруге предан я давно.
Того довольно, что в мечети не стану девушек ласкать,
А большей набожности, право, мне, вольнодумцу, не дано!
К наставнику виноторговцев я всей душой стремлюсь, Хафиз,
Его порогу поклоняться, — я твердо знаю, — не грешно.
* * *
Аромат ее крова, ветерок, принеси мне
И покой, — я ведь болен, — хоть на срок принеси мне!
Для души изнуренной дай хоть малость бальзама,
С доброй вестью о друге хоть пять строк принеси мне!
Взор и сердце в боренье. С тетивы ее взгляда
И от стрелкн-ресницы хоть намек принеси мне!
На чужбине в разлуке постарел я, — из чаши
Сладкой юности, ветер, хоть глоток принеси мне!
Дай ту чашу пригубить всем понурым, но если
Этот будет напиток им не впрок, — принеси мне!
Брось о завтрашнем, кравчий, размышлять, — иль охранный
За печатями рока ты листок принеси мне!
Так над плачущим сердцем пел Хафиз неустанно:
«Аромат ее крова, ветерок, принеси мне!»
* * *
Ты, чье сердце — гранит, чьих ушей серебро — колдовское литье.
Унесла ты мой ум, унесла мои покой и терпенье мое!
Шаловливая пери, тюрчанка в атласной каба,
Ты, чей облик — луна, чье дыханье — порыв, чей язык — лезвиё!
От любимого горя, от страсти любовной к тебе
Вечно я клокочу, как клокочет в котле огневое питье.
Должен я, что каба, всю тебя обхватить и обнять,
Должен я хоть на мпг стать рубашкой твоей, чтоб вкусить забытье.
Пусть сгниют мои кости, укрыты холодной землей,—
Вечным жаром любви одолею я смерть, удержу бытие.
Жизнь и веру мою, жизнь и веру мою унесли
Грудь и плечи ее, грудь и плечи ее, грудь и плечи ее!
Только в сладких устах, только в сладких устах, о Хафиз,—
Исцеленье твое, исцеленье твое, исцеленье твое!
* * *
Душа — лишь сосуд для вмещенья ее,
И в зеркале глаз — отраженье ее.
Вовек я главы ни пред кем не склонял,—
Ниц падаю в миг приближенья ее.
Вам — древо в раю, мне — возлюбленной стан,
Вам — небо, а мне — постиженье ее.
Был в мире Меджнун, — мой черед наступил,
Повторна судьба и круженье ее.
Сокровища нег — вот влюбленных страна,
Вся доблесть моя в достиженье ее.
Не страшен душе сумрак небытия —
Не видеть бы лишь в униженье ее!
Цветник в цветнике распустившийся вдруг —
Нежданное преображенье ее.
Пусть с виду Хафиз непригляден и нищ,
В груди его — изображенье ее.
* * *
Ушла любимая моя, ушла, не известила нас,
Ушла из города в тот час, когда заря творит намаз.
Нет, либо счастие мое пренебрегло стезей любви,
Либо красавица не шла дорогой правды в этот раз.
Я поражен! Зачем она с моим соперником дружна!
Стеклярус на груди осла никто ж не примет за алмаз!
Я буду вечно ждать ее, как белый тополь ветерка.
Я буду оплывать свечой, покуда пламень не погас.
Но нет! Рыданьями, увы, я не склоню ее к любви:
Ведь капли камня не пробьют, слезами жалобно струясь.
Кто поглядел в лицо ее, как бы лобзал глаза мои:
В очах моих отражено созвездие любимых глаз.
И вот безмолвствует теперь Хафиза стертое перо:
Не выдаст тайны никому его газели скорбный глас.
* * *
Вчера на исходе ночи от мук избавленье мне дали,
И воду жизни во тьме, недоступной зренью, мне дали.
Утратил я чувства свои в лучах того естества!
Вина из чаши, что духа родит возвышенье, мне дали.
И благостным утром была и стала блаженства зарей
Та ночь — повеленьем судьбы, — когда отпущенье мне дали.
Небесный голос в тот день о счастье мне возвестил,
Когда к обидам врагов святое терпенье мне дали.
И взоры теперь устремил на зеркало я красоты:
Ведь там в лучезарность ее впервые прозренье мне дали!
Дивиться ли нужно тому, что сердцем так весел я стал?
Томился скудостью я — и вот всиоможенье мне дали.
Весь этот сахар и мед, в словах текущий моих,
То плата за Шахнабат, что в утешенье мне дали.
Увидел я в тот же день, что я к победе приду,
Как верный стойкости дар врагам в посрамленье мне дали.
Признателен будь, Хафиз, и лей благодарности мед
За то, что красавицу ту, чьи прелестны движенья, мне дали
* * *
Одиночество мое! Как уйти мне от тоски?
Без тебя моя душа бьется, сжатая в тиски.
Что ты сделала со мной? Одержим я! Исступлен!
Даже днем я вижу ночь. Впереди меня — ни зги.
О любимая моя! Снизойди ко мне: я слаб.
Будем снова мы вдвоем и по-прежнему близки.
По, увы, я не один! Сто соперников грозят:
Сто весенних ветерков оплели твои виски.
Виночерпий! Подойди! Ороси пустынный дол!
Белый тополь, поднимись! Осени мои пески!
Сердце бедное в крови от познания вещей…
Дай хмельного! Без вина мысли горькие низки.
Черным циркулем судьбы круг начертан вкруг меня.
В этом круге — точка я. Пешка шахматной доски.
Но донесся аромат приближенья твоего!
Надо мной опять луна, нет и не было тоски…
* * *
В царство розы и вина — приди!
В ту рощу, в царство сна, — приди!
Утиши ты песнь тоски моей:
Камням эта песнь слышна! — приди!
Кротко слез моих уйми ручей:
Ими грудь моя полна, — приди!
Дай испить мне здесь, во мгле ветвей,
Кубок счастия до дна! — приди!
Не сожгла — она сильна! — приди!
Не дождись, чтоб вечер стал темней!
Но тихонько и одна — приди!
* * *
Верь, Юсуф вернется поздно или рано, — не тужи!
Сень печали сменят розы, тень платана, — не тужи!
Было плохо, станет лучше, к мпру злобы не питай,
Был низвергнут, но дождешься снова сана, — не тужи.
На престол холма восходит с опахалом роз весна.
Что ж твоя, о пташка ночи, ноет рана? — Не тужи!
Друг! Не чудо ли таится за завесой, — каждый миг
Могут радости нахлынуть из тумана, — не тужи!
День иль два путем нежданным шел времен круговорот,
Все не вечно, все добыча урагана, — не тужи!
Коль стопы свои направишь ты в Каабу по пескам
И тебя шипы изранят мугиляна, — не тужи!
Если путь опасный долог, будто нет ему конца,
Все ж он кончится, на радость каравана, — не тужи!
Все нам назначает благодатная судьба:
Час разлуки, ночь лобзаний, день обмана, — не тужи!
Коль, Хафиз, проводишь время в доме бедном, в тишине,
Постигая всю премудрость аль-Корана, — не тужи!
* * *
Ханша тех, чьи станы — бамбук, чьи уста — как мед полевой,
Чьи ресницы — копий страшней для бесстрашно рвущихся в бой,
Мимо дервиша прошла, взором страстным его сожгла,
Так сказала: «О сладкоуст! О зеница песни людской!
Долго ль
