что люблю!
Пусть любовью ее хоть раз жажду сердца я утолю.
Душу выну за это вам! Все богатства сердца раздам!
Уж тогда по щедрости впрямь я Хотаму не уступлю!
* * *
О, если бы нас от напастей судьба укрывала,
А дружба в труде, и нужде, и беде помогала!
Когда же из рук наших время похитит поводья,
О, если б хоть старость в ту пору нам стремя держала!
ДЖАМИ
ГАЗЕЛИ
* * *
Сталь закаленную разгрызть зубами,
Путь процарапать сквозь гранит ногтями,
Нырнуть вниз головой в очаг горящий,
Жар собирать ресниц своих совками,
Взвалить на спину ста верблюдов ношу,
Восток и Запад измерять шагами —
Все это для Джами гораздо легче,
Чем голову склонять пред подлецами.
* * *
Ночью сыплю звезды слез без тебя, моя луна.
Слезы света не дают, — ночь по-прежнему темна.
До мозолей на губах я — безумный — целовал
Наконечник той стрелы, что мне в сердце вонзена.
Здесь, на улице твоей, гибли пленники любви,—
Этот ветер — вздохи душ, пыль — телами взметена.
Если вдруг в разлуке стал я о встрече говорить —
То горячечный был бред, вовсе не моя вина!
С той поры, как ты, шутя, засучила рукава —
Всюду вздохи, вопли, кровь, вся вселенная больна.
О рубинах речи нет, нынче с цветом губ твоих
Сравнивают алый цвет роз, нарядов и вина.
По душе себе Джами верования искал,—
Все религии отверг, лишь любовь ему нужна.
* * *
Похитила ты яркость роз, жасминов белых диво,
Твой ротик — маленький бутон, но только говорливый.
Уж если ты не кипарис, друзьям скажу: насильно
Меня, как воду на луга, к другим бы отвели вы!
Долина смерти — как цветник: спаленные тобою,
Ожогом, как тюльпан внутри, отмечены красиво.
Едва ли я настолько храбр, чтоб не были страшны мне
И завитки твоих волос, и смеха переливы.
Бродя в долине чар любви, чужбины не заметишь,
Никто там даже не вздохнет о доме сиротливо.
Начав описывать пушок над алой верхней губкой,
Бессильно опустил перо Джами красноречивый.
* * *
По повеленью моему вращаться будет небосклон.
Он отсветом заздравных чант, как солнцем, будет озарен.
Найду я все, чего ищу. Я Рахша норов укрощу,
И будет мною приручен неукротимый конь времен.
Друг виночерпий, напои тюрчанку эту допьяна,
За все превратности судьбы тогда я буду отомщен.
Сладкоречивый соловей, ты стал красивым, как павлин,—
Так хочет вещая Хума, попавшая ко мне в полон.
По вечерам сидим и пьем и снова пить с утра начнем,
Ведь это лучше, чем, молясь, бить за поклонами поклон.
Джами как будто сахар ел, так сладость дивных уст воспел,
Что сладкогласий соловей был восхищен и вдохновлен.
Бог только начал прах месить, чтоб нас, людей, создать,
А я уже тебя любил, страдая, стал желать.
Ты благость с головы до лог, как будто вечный бог
Из вздоха создал облик твой, твою живую стать.
Под аркой выгнутых бровей твой лик луны светлей,
И свод мечети я отверг, стал на тебя взирать.
Не веришь ты моей любви, хоть все кругом в крови,
То взглядов горестных моих кровавая печать.
Умру я с просьбой на устах: смешай с землей мой прах,
Чтоб склепы бедных жертв твоих плитою устилать.
Убей меня и кровь мою в свой преврати ковер,
Затем, что дней моих ковер судьбе дано скатать.
Зачем мне рай в загробной мгле, — есть радость на земле.
Рай для Джами там, где тебя он сможет увидать.
* * *
Моя любовь к тебе — мой храм, но вот беда,
Лежит через пески укоров путь туда.
Где обитаешь ты, там — населенный город,
А остальные все пустынны города.
Взгляни же на меня, подай мне весть — и буду
Я счастлив даже в день Последнего суда.
Ведь если верим мы в великодушье кравчих,
Вино для нас течет, как полая вода.
Смолкает муэдзин, он забывает долг свой,
Когда проходишь ты, чиста и молода.
Что написал Джами, не но тебе тоскуя,
Слезами по тебе он смоет навсегда.
* * *
Как взгляд твой сверкает и локон блестит золотой,
Моя периликая, как хороша ты собой!
Воспеты поэтами родинки на подбородке,
А я воспеваю твою, что над верхней губой.
Нет большего блага, как ждать от тебя милосердья,
Вздыхать, и рыдать, и повсюду шагать за тобой.
О пери моя тонкостанная, стан твой походит
На стройную пальму, сулящую плод неземной.
Когда тебя нету, темно мне не только средь ночи,
Коль нету тебя, я и в полдень хожу, как слепой.
Наука любви недоступна глупцам и невеждам,
Я эту науку постиг, но не выиграл бой.
Джами, как собака, у двери твоей притаился,
Я славлю свой жребий, — он мне предназначен судьбой.
* * *
От женщин верности доселе я не видел,
От них лишь горести, — веселий я не видел.
Меня не видя, так меня терзает злая,
Что плачу: злость ее ужели я не видел?
Так много волшебства в ее глазах прекрасных,
Какого и в глазах газели я не видел!
К чему ей говорить, что я скорблю всем сердцем?
Чтоб луноликие скорбели, — я не видел.
Пусть плачет только тот, кто мне сказал: «Чтоб слезы,
Струясь из ваших глаз, кипели», — я не видел!
Как мне расстаться с ней? Мы с ней — душа и тело,
А жизни без души нет в теле, — я не видел!
Любовь — недуг, но как избавимся от боли?
Джами сказал: «Лекарств и зелий я не видел!»
* * *
Вот и праздник настал, а нигде ликования нет,—
Только в сердце моем, хоть ему врачевания нет.
Разве праздничный дар поднести я отважусь тебе?
Для меня, признаюсь, тяжелей испытания нет.
Путных слов не найду и в смущенье лишь имя твое
Бормочу, бормочу, — толку в том бормотании нет.
Не Хосрову мечтать о Ширин: лишь Фархаду дана
Той любви чистота, в коей жажды слияния нет.
Как злодейка тебя ни изранит, терпи и молчи:
Нежносердна она, не выносит стенания, нет!
Вижу я, горячо в дерзком сердце клокочет любовь,
Но основа слаба — значит, прочности здания нет.
Пал ей в ноги с мольбою Джами — и услышал в ответ:
«Символ веры наш, знай, — в красоте сострадания нет!»
* * *
Попугай об индийских сластях говорит,
А душа о прекрасных устах говорит.
Намекает на эти уста, кто в стихах
Об источнике в райских садах говорит.
Держит сторону нашу теперь мой кумир,
С небреженьем о наших врагах говорит.
Взгляд ее — словно два обнажённых меча,
Но она о спасенье в мечтах говорит.
К песне ная прислушайся, странник, — о чем
Он, стеная в ночах, на пирах говорит.
Он, рыдая, о муках разлуки поет,
Он о сладких, как сахар, губах говорит.
Чтоб Джами уничтожить, не нужно меча,—
Твой прищур мне о стольких смертях говорит.
* * *
Дом на улице твоей я хочу приобрести,
Чтобы повод был всегда близ дверей твоих пройти.
Сердце б вынул, если б мог, бросил бы на твой порог,
Чтоб для стрел своих мишень рядом ты могла найти.
Не хочу держать бразды и тобой повелевать,
Лучше ты удар камчи мне на плечи опусти.
Адским пламенем грозит проповедник городской.
Ад любви моей — страшней, от него нельзя спасти.
О Юсуфе, о его красоте смолкает быль.
Стоит людям о тебе речь живую завести.
Блеск воды твоих ланит, родинки твоей зерно
Приоткрой, к зерну с водой птицу сердца подпусти.
Да, Джами пусть будет псом, но не у любых дверей,
У порога твоего пусть покоится в чести.
* * *
Друзья, в силках любви я должен вновь томиться!
Та, что владеет мной, — поверьте! — кровопийца!
К ней полетела вдруг душа, покинув тело,—
Из клетки выпорхнув, в цветник попала птица.
Товару каждому — свой покупатель всюду:
Стремимся мы к беде, святой к добру стремится.
Увы, в ее покой пробрался мой соперник,—
Так с розою шипу дано соединиться!
Мы знаем: простака опутает мошенник,—
Мой ум опутала кудрями чаровница!
Закрыв глаза, во сне я лик ее увидел:
Что видит наяву другой, — мне только снится.
Джами, ты терпишь гнет владычицы покорно,
Но где же твоему терпению граница!
* * *
Сернам глаз твоих подвластны львы — всевышнего сыны…
Что за серны, если ими даже львы побеждены?
От любви к тебе пылает и становится звездой
Каждый вздох, что достигает многозвездной вышины.
Проповедник постыдился, увидав твои уста,
Восхвалять вино и розы райской радостной страны.
За сто лет затворник в келье капли хмеля не вкусил,—
Как дойдет рассказ об этом к тем, кто страждет без вины?
Я челом коснулся праха у твоих дверей; боюсь,—
Прах на лбу развеян будет ветром дальней стороны.
Даже только половиной пламени души моей
Могут семь небесных сводов быть внезапно сожжены!
Взял Джами с собой в могилу о твоих устах мечту,—
Муравей с зерном уходит в тишь подземной глубины.
* * *
Сказал я: «Ты мне сто мучений приносишь ежечасно».
Сказала: «Пусть не будет меньше, а больше, — я согласна!»
Сказал я: «Все дела забыл я, к твоим кудрям влекомый!»
Сказала: «Но дела — не кудри, запутать их — опасно».
Сказал я: «Сколько слез-жемчужин из-за тебя я пролил!»
Сказала: «Влагу нзобнлья ты пролил не напрасно!»
Сказал я: «Согнут я, как перстень, на нем алмазы — слезы!»
Сказала: «Начертай на перстне, что ты мне предан страстно».
Сказал я: «От клейма разлуки моя душа пылает».
Сказала: «От клейма избавься, такая боль ужасна».
Сказал я: «Исцели мне сердце врачующей стрелою».
Сказала: «Стрелы превращаю в лекарство самовластно».
Сказал я: «Все живое в мире полно к тебе любовью».
Сказала: «Всем влюбленным — слава! Джами, любовь прекрасна!»
* * *
Речь из уст твоих сладка, но уста — милее, слаще,
Сладок, светел юный смех, но сама — светлее, слаще.
Сладкозвучием с тобой соловей не в силах спорить,
Несмотря на то, что он в мире всех звучнее, слаще.
Губы сладостны твои для измученного сердца,
А для глаз, что слезы льют, — и того нужнее, слаще.
Горечь жизни я познал, в муках истомилось тело,
Ты — как нежная душа, — нет, еще нежнее, слаще!
Хоть и сахарно перо тростниковое, — художник
Образ твой не воссоздаст: образ твой живее, слаще!
Видишь сахарный тростник? Сладок, тонок он и строен,
Но его затмил твой стан, — тоньше он, стройнее, слаще!
Разве странно, что Джами восхвалил тебя так сильно?
Где найти ему слова — горячей, сильнее, слаще?
* * *
Я старым стал, но к молодым стремлюсь я снова, как и прежде.
Бессильно тело, но душа любить готова, как и прежде.
В ряду зубов открылась брешь, но губы свежие подруги
Милей, желанней для меня всего живого, как и прежде.
Седыми стали волоса, я исхудал, как волос, тонок,
Но стан, что тоньше волоска, влечет седого, как и прежде.
Весть о тебе дарует жизнь всем, кто сто лет лежит в могиле,
Пусть ты молчишь, но твоего мы жаждем зова, как и прежде.
Ты — на коне, а я — твой прах. О, как твое задену стремя?
Из-под копыт пыль не взлетит до верхового, как и прежде!
Я сжал уста и, как бутон, затих, — тогда в меня вонзились
Колючки злого языка, навета злого, — как и прежде.
Джами, хотя в твоем стихе былого блеска не осталось,
Еще ты можешь посрамить умельцев слова, как и прежде!
* * *
Беда нам от этих бесхвостых и короткоухих ослов,—
Ведь каждый из них, лицемеров, прикинуться шейхом готов.
Дня три у глупца и невежды мюридами служат они,
А в нем — ни прозренья, ни знанья, ни подлинной веры отцов.
Сияния истины высшей на нем не покоится луч,
В нем пламя любви
