ногам стремится.
То — красота, что, как Узра, светла,
Вамика в степь глухую привела.
То — красота, что Кайсом овладела,
Когда наряд Лейли она надела.
Палящий зной сравню я с красотой,
Любовь сравню я с утренней звездой.
А мне, любви постигшему начала,
Идти стезей разумных не пристало.
Там, где любовь являет дивный лик,
Немеет доказательства язык.
РАССКАЗ О ЛЮБВИ ДЕВУШКИ К МОЛОДОМУ НЕГРУ
Сияла дочь в чертогах у царя,
Из-за ограды выглянув однажды,
Красавица, чью прелесть славил каждый,
Узрела негра на другом конце…
Как родинка на солнечном лице,
Пленительности, молодости полон,
Алифом стройным в душу ей вошел он.
Он лег лицом, что было так черно,
Ей на сердце, как черное пятно.
Зрачком в ее глазу, в миг безрассудный,
Запечатлелся этот образ чудный.
Завидовало солнце ей само,
А негр в ее душе зажег клеймо.
Ну что ж, не удивительное дело,
Что роза в цветнике любви созрела!
Короче: девушка лишилась сна,
Глаза — в слезах, душа любви полна.
Ни слова не промолвит верным слугам,
Не благосклонна к преданным подругам.
Забыла игры, пиршества она,
Придворные царевне удивлялись,
Ее страданье объяснить пытались.
Один: «Ей перешел дорогу див
И свел ее с ума, кознелюбив».
Другой: «Как видно, с пери подружилась,
С тех пор покоя, сна она лишилась».
Один: «Волшебники на свете есть,
Что людям не дают ни спать, ни есть».
Другой: «Она была звездой для ока,
Но время сглазило ее жестоко».
А третий молвил: «Это все не так:
Любовь ей принесла тоску и мрак.
Она красавца страстно полюбила,
С могуществом любви в борьбу вступила».
Кормилица у девушки была,
Что колдовские ведала дела,
Теперь дряхла, сурова, по когда-то
Любовным опытом весьма богата.
А так как юность не придет опять,
Она другим старалась помогать.
Она была волшебников сильнее,
Пред нею содрогались чародеи,
Сказителей она склоняла в прах,
Рассказывая о прошедших днях.
Увидев, что красавица — в несчастье,
Она явила ей свое участье.
Присела к ней, сказав: «Мое дитя!
О ком ты грезишь, день и ночь грустя?
Едва явился в мир твой цвет весенний,
Тебя взяла я на свои колени.
Твои уста, что слаще леденцов,
Узнали молоко моих сосцов.
Искусной кистью я, при первом зове,
Шалунье разрисовывала брови.
Пока я в руки не брала сурьму,
Мир не дивился взору твоему.
Твое лицо — полдневное светило —
Твоих волос ночная тьма сокрыла.
Пока я в косы их не заплела,
Не видел мир земной, как ты светла.
Твою постель, подушку, покрывало,
Твой сон я до рассвета охраняла.
Вставала роза с утренней звездой,—
Спешила к розе с розовой водой.
Как я трудилась для моей шалуньи,
Чтоб стало полнолуньем новолунье!
Луна моя, от горя оградись
И в бледный месяц вновь не превратись.
Еще ты в жизни тягот не знавала,
О роза, почему же ты завяла?
Твой стройный стан в опору был мне дан,
Зачем же ты согнула стройный стан?
В твоих глазах покой нашла я сладкий,
Зачем же ныне кудри в беспорядке?
Скажи мне, что с тобою? Ты больна?
Страдаешь ты из-за дурпого сна
Иль наяву ты встретила злодея?
Украл он сердце, жертву не жалея!
Сними со рта молчания печать:
Должна я совратителя узнать.
Он — месяц в небесах? Приду с обманом,
Его стащу я хитрости арканом.
А если рыбой в море он плывет,—
Коварством извлеку из бурных вод.
Сам небосвод начнет искать лекарство
От моего обмана и коварства!
Пусть тот, кого ты любишь, — муж святой,
Пусть он — ученый, скромный и простой,—
Я святость прогоню волшебным даром,
Ученость покорится хитрым чарам!»
Красавица, услышав эту речь,
Решила тайну больше не беречь.
Всю правду, стыд забыв, она сказала,
С любви своей снимая покрывало.
Кормилице она открыла вдруг
Причину горьких слез и тяжких мук.
Сказала та: «Улажу это дело,
Чтоб ты не горевала, не скорбела.
С твоим желанным я свяжу тебя
И от бесчестья огражу тебя».
Слова такие молвив на прощанье,
Исполнить поспешила обещанье.
Искала негра, чтоб помочь в беде,
И вот нашла его приют спокойный,
Увидела побег цветущий, стройный,
Сумела с негром дружбу завязать,
И сблизились они, как сын и мать.
К старухе приходил он ежедневно,
Они вели беседу задушевно,
В рассветный час или в закатный час
Старуха с негра не спускала глаз.
Ее внушенья действовала сила.—
Она однажды негра усыпила.
Таким заснул глубоким, крепким сном,
Что позабыл он о себе самом.
Хоть откуси губу, струею крови
Залей лицо, — не станет морщить брови.
Сто раз ты уколоть его бы мог,—
Он вытянутых не поджал бы ног.
Кормилицей он был слуге поручен,
Тотчас же на спину слуге навьючен,
И вот к царевне в дом его несут,
Как мускусом наполненный сосуд.
НЕГР В ДОМЕ ДЕВУШКИ
Начнем опять о девушке сказанье,
В чьем сердце — бесконечное терзанье.
Он спит, но разве может спать она,
Когда ей радость встречи не дана?
Сказала: «Разбуди! Полна я муки,
С меня сотри ты ржавчину разлуки:
Заснувший — мертв; любовную игру
Затею с мертвым, коль сама умру!
Его глаза желанием не дышат
И уши просьб возлюбленной не слышат.
Язык жемчужин-слов не раздает,
Чтоб страсть усилить, не смеется рот.
Земля дивилась мощному цветенью.
Но кипарис упал на землю тенью.
Защиту мне сулила эта сень,—
Увы, сама я превратилась в тень.
Но с тенью не завяжешь связи кровной,
Но с тенью не начнешь игры любовной!»
Тогда заклятия и колдовства
Произнесла кормилица слова.
Что было сном, то превратилось в бденье,
И трезвостью сменилось опьяненье.
Поднялся кипариса вольный ствол,—
Цветник, казалось, в комнате расцвел!
Уста, что радуют сердца, открыл он,
Замок от ценного ларца открыл он,
Обвел он взглядом тех, кто был вокруг,—
Врата блаженства распахнулись вдруг.
Не комната пред ним, — чертоги рая,
Стоят кумиры, прелестью сверкая,
А среди них одна затмила всех,
В ее глазах — отрада, нега, смех,
Затмила всех пленительным обличьем,
Великолепьем, красотой, величьем.
Пред ней стояло множество подруг,
Покорных ей, готовых для услуг.
Она сидела, излучая счастье,
А сердце — у любимого во власти.
И негра обожгла ее краса,
Он то и дело тер свои глаза,
Не понимая, — спит ли, грезит ныне,
Вода пред ним иль марево пустыни…
К нему и утром не пришел покой,
То счастлив был он, то вздыхал с тоской.
Он счастлив был попасть в чертог подобный,
Где, мести не страшась иль стражи злобной,
Он видел то, что скрыто от очей,
О чем еще не слышал слух ничей,
Что не создаст ничье воображенье,
С чем не сравнится ни одно творенье.
Но тосковал, не веря в благодать…
Он полагал: за наслажденьем вскоре
Последуют отчаянье и горе.
Увы, пока живем, мы видим здесь
Отчаянья и наслажденья смесь!
Той птице, что с умом живет на свете,
Известно: там, где зерна, там и сети.
Она опаслива, хотя жадна:
Поборет жадность, не возьмет зерна.
Пока другие птицы, споря вздорно,
В беспечности клевать не станут зерна,
Она же прилетит к ним лишь тогда,
Когда увидит: птицам нет вреда.
Но если птиц постигнет доля злая,—
Умчится вдаль, свободной быть желая.
КОРМИЛИЦА ВОЗВРАЩАЕТ НЕГРА ОБРАТНО В ЕГО ЖИЛИЩЕ
Кончалась ночь, и стало рассветать.
Красавец негр свалился на кровать.
Своих смятенных чувств смежил он очи,
Он отдал ум на разграбленье ночи:
В то место, где заснул он в первый раз.
В беспамятстве он долго находился
И только поздним утром пробудился.
Протер глаза — и смотрит, изумлен;
Исчезло все, что ночью видел он!
Где собеседницы его ночные?
Где радости, что он познал впервые?
Где солнце красоты? О, где оно?
В руках — воспоминание одно!
Хотел он разобраться в этих чарах,
Расспрашивал и молодых и старых,
К заветной цели он искал пути,
Но в мире скорби должен был брести.
В смятенье он услышал просьбу друга —
Назвать причину своего недуга.
Ответил он: «Повергнут я в беду,
Спасения от горя не найду.
Играя мной, красавица нежданно
Меня свела с пути, — мила, желанна…
А спросят: с нею повстречался где ты?
А спросят: имя назови? Приметы?
А спросят: где ее квартал и дом?
Земля какая стала ей гнездом?
Хуллах или Фархар — ее отчизна?
Тибет, страна татар, — ее отчизна?
Ее глаза подведены сурьмой
Или они сотворены сурьмой?
Черны арканы кос ее плетеных,—
Иль то силки для страждущих влюбленных?
Искусственною родинкой мила
Иль красоту сама и создала?
Ее уста — для утоленья жажды,
Или, взглянув на них, погибнет каждый?
Тому, кто пролил столько горьких слез,—
Я промолчу. Где правды свет? Не знаю.
Два слова я скажу в ответ: «Не знаю».
Что облик, цвет? Меняются они.
Одно лишь содержание цени!
НЕ ПОРИЦАЯ ВЛЮБЛЕННЫХ
Везде, где есть любви произрастанье,
Там ветви — горе, а плоды — страданье.
Советами жестокими рубить.
Небес приостановится вращенье,
Недвижная земля придет в движенье,
Но я своей возлюбленной не дам
Моей души покинуть чистый храм.
Подруга азбуку любви дала мне,
Узором в сердце высекла на камне.
Я зеркало разбил о камень тот,—
Укоров камнем кто меня побьет?
О ТОМ, КАК АБУ-АЛИ ИБН СИНА ЛЕЧИЛ СТРАДАЮЩЕГО МЕЛАНХОЛИЕЙ
Во времена Абу-Али Сина,
Что славился как лекарь издавна,
От меланхолии страдал ужасно.
Кричал: «От жира лопнуть я готов
Таких, как я, нет в деревнях коров!
Коль сварит из меня мясное блюдо!
Скорее обезглавьте вы меня.
И повару доставьте вы меня!»
Так он кричал, решив, что он — корова,
И разговора не желал иного.
Никто не мог несчастному помочь,—
Мычал он, как корова, день и ночь:
«Смотрите, становлюсь я все худее,
Друзья, прирежьте вы меня скорее!»
Что делать с ним? Во весь орет он рот,
Ни пищи, ни лекарства не берет.
Врачи, признавшись в собственном бессилье,
Абу-Али Сину о нем спросили.
«Скажите так, — последовал ответ,—
Жди завтрашнего дня. К тебе чуть свет
Придет мясник, тебя зарежет с честью,—
Обрадуй сердце долгожданной вестью».
Свалилась у больного тяжесть с плеч,
Когда услышал радостную речь.
Абу-Али явился, и сурово
Спросил он у больного: «Где корова?»
Тут растянулся на полу больной,
Сказал: «Корова — я. Кончай со мной».
Связал безумца врач, окинул взглядом
И, нож о нож точа, уселся рядом,
И стал, изображая мясника,
Ощупывать и спину и бока.
«Не буду нынче резать, — молвил слово,—
Пока еще худа, тоща корова.
Пусть постоит в хлеву немного дней,
Без передышки есть давайте ей.
Когда она поправится, жирея,
Корову я прирежу, не жалея».
Развязан меланхолик был тотчас,
И пищи принесли ему запас.
Он получал от пищи наслажденье,
Лекарство принимал без рассужденья.
Толстея, как корова, полный сил,
Свои коровьи бредни он забыл.
В ПОХВАЛУ СТИХА
Стих — это птицы разума паренье,
Стих — это гордой вечности творенье.
Суди о том, что птица говорит:
В костре горит или в саду парит.
Когда стихи сияют совершенством,
Они дарят читателя блаженством,
Когда в костре тщеславия горят,—
Лишь едким дымом, гарью нас дарят.
В стихах читая просьбы, униженья,
Мы чувствуем и гнет и раздраженье.
Но если с правдой связаны слова,
Пройдет их слава по путям небесным,
Поэта имя станет всем известным.
А если строки ложью рождены,
Их суть презренна и слова бледны,—
То в бороде застрянут виршеплета
И сверх усов не будет им полета.
Стих должен быть прозрачным родником,
Рубинами обильным, — не песком,
Чтоб не скрывал родник своих жемчужин,
Чтоб дивный блеск был сразу обнаружен,
С водою грязной, где не видно дна.
Тогда напрасны поиски жемчужин,
Уйди, — такой родник тебе не нужен:
Слова мутны, и непонятна суть,
И узок, темен к содержанью путь.
Лишь после долгих, трудных размышлений
Поймешь ты смысл таких стихотворений.
ПАМЯТИ ВЕЛИКИХ ПОЭТОВ
Увы, трудились бедные поэты,
В чьих одах повелители воспеты.
Себя вписали в летопись времен,
И мир не забывает пх имен.
Давно лежат в земле тела поэтов,
Но живы имена, дела поэтов.
Жемчужины низавший мастерски,
Саманов дом прославил Рудаки.
Оп спутником народа был родного,
Не мог избрать обычая иного.
Не уставал он жемчуга низать,
Они — четырехсот верблюдов кладь.
Он бренный мир покинул на верблюде,
Наследники его сокровищ — люди.
Живут стихи — и он живет сейчас.
Поэта
