Был взыскан Унсури самой природой,
Был редким элементом и породой,
Жемчужиною четырех стихий,—
И слушал целый мир его стихи…
Он мускусом похвал наполнил строки,
Он в книгах воспевал дворец высокий,
Разрушился дворец, исчез во мгле,—
Остались эти книги на земле…
Жил Хагани, чей гений величавый
Царей Ширвана удостоил славой.
За оды, что превыше всех похвал.
По тысяче динаров получал.
О тех динарах помнят ли народы?
Но светят нам блистательные оды.
Ушел и Саади, но, жизнь творя,
Стихи, в которых славил он царя,
Стократ ценней царя и царских зданий,
А Саади бессмертен в «Гулистане»…
Сидеть доколе будешь, как слепец?
Встань и глаза открой ты наконец.
Смотри: дворцы превращены в руины,
Ушли в оковах гнева властелины.
От их дворцов не сыщешь ты следа,
А письмена певцов живут всегда.
Где крыши тех дворцов, где основанья?
Остались лишь певцов повествованья.
Нет памятника на путях земных
Прочней, чем слово прозы или стих.
Любую ржавчину смывает слово,
Любые цепи разбивает слово.
Узлов немало в наших есть делах,
Запутаться ты можешь в тех узлах.
Но слово разума внезапно скажешь —
И трудный узел без труда развяжешь.
САЛAМАН И АБСАЛЬ (Из поэмы)
Был царь в Юнане — Искандару равный,
Венца и перстня обладатель славный.
И жил в те годы — мудростью высок —
Муж, утвердивший знания чертог.
Перед его делами в изумленье,
Царь мудреца призвал к трудам правленья.
Не испросив совета у него,
Не делал он и шага одного.
И он — от Кафа севера до юга —
Мир покорил по начертаньям друга…
Несчастен шах — игралище страстей,
Лишенный мудрых, преданных друзей.
Он сам — запальчивый, в решеньях скорый —
Своей твердыни сокрушит опоры.
Он справедливый осмеет закон,
Несправедливость возведет в закон.
Царь справедливый — пусть не чтит Корана,
Он выше богомольного тирана.
Не верой, не обрядами страна —
Законом справедливости сильна.
У СЧАСТЛИВОГО ШАХА ВОЗНИКАЕТ ЖЕЛАНИЕ ИМЕТЬ СЫHА
Так, но совету мудреца и пира,
Царь этот стал владыкой полумира.
И с благодарностью помыслил он,
Как высоко он счастьем вознесен.
По воле промысла, а не иначе,
Дается смертному халат удачи.
И ом всего достиг, чего хотел,
Всего… но только сына не имел.
Наследника величию и силе,
Преемника при царственном кормиле.
И это все сказал он мудрецу,
Наставнику, духовному отцу.
Мудрец ответил: «Властелин вселенной,
Желание твое благословенно!
Дитя… ребенок — что сравнится с ним?
Он лишь с душой бессмертною сравним.
Ведь сын, ребенок, — ответвленье жизни
И после смерти — продолженье жизни.
Оп — светоч твой, он — чистый твой родник.
Умрешь, он — в головах твоих цветник.
Он в старости твоей поддержкой будет,
В беде тебя один он не осудит.
Любуясь им, душою обновлен,
Его поддержкой будешь ты силен!»
МУДРЕЦ ХУЛИТ ВОЖДЕЛЕНИЕ, БЕЗ КОТОРОГО НЕОСУЩЕСТВИМО РОЖДЕНИЕ РЕБЕНКА
И все же быстрый разумом мудрец
Такое слово молвил наконец:
«О шах! Бездетным в скорби пребывает
Тот, кто влеченья к женщинам не знает.
Но, низкой страстью разум омрачив,
К нам райской девой входит злобный див…
Когда глотнешь из чаши наслажденья,
Поймешь — неутолимо вожделенье.
И будешь, как верблюд кольцом, влачим
Ты страстью, как погонщиком своим.
МУДРЕЦ ОСУЖДАЕТ ЖЕНЩИН, КОТОРЫЕ ЯВЛЯЮТСЯ СРЕДОТОЧИЕМ ВОЖДЕЛЕНИЯ, НО БЕЗ КОТОРЫХ НЕВОЗМОЖНО РОЖДЕНИЕ РЕБЕНКА
Знай: пристраститься к женщине — пропасть.
Жизнь нашу укорачивает страсть.
Ты женщину сто лет дари богато,
Ты одевай ее в сребро и злато,
Ты ей шустерской не жалей парчи,
Ставь золотой подсвечник для свечи,
На серьги перлов не жалей и лала,
Дай из кисей индийских покрывала,
На все ее желания ответь,
Дай ей на стол изысканную снедь,
Ты все ее веления исполни,
Водою Хызра чашу ей наполни,
И пусть она вкушает, как султан,
Плоды, что шлют ей Йезд и Исфаган,
Все чудеса свези с земного света,
И все ж в ее глазах — ничто все это!
«Ты, — скажет, — о любви мне говорил,
Так что ж ты ничего мне не дарил?»
МУДРЕЦ ПРИНИМАЕТ МЕРЫ ДЛЯ РОЖДЕНИЯ РЕБЕНКА БЕЗ УЧАСТИЯ ЖЕНЩИНЫ, И ДЛЯ УХОДА ЗА РЕБЕНКОМ БЕРУТ КОРМИЛИЦУ
Диковинное средство наконец.
И средство это шаху предложил он,
И мысль ученых мира изумил он.
Из чресел шаха семя он извлек,
Питательной средой его облек,
На сорок семидневий скрыл в сосуде,
И вот — кто слышал о подобном чуде —
В сосуде том, как солнце, — скажешь ты,
Дитя явилось дивной красоты,
Сын крепкий и здоровый, без порока.
Звезда надежд царя взошла высоко.
Ребенку имя старцы той земли
От слова «саламат» произвели.
Высокий саном, совершенный станом,
Сын шаха наречен был Саламаном.
Чтоб вырастить и воспитать его,
Кормилицу избрали для него.
Красой — луна, звалась Абсаль она.
Лет двадцати была едва ль она.
Стройна, нежна, полна очарованья,
Она влекла и взгляды и желанья.
Делил пробор ее тяжелых кос
Копну благоухающих волос.
А косы, извиваясь завитками,
Арканами казались и силками.
Как стройный кипарис она была.
Как будто попирая тропы, шла.
Как зеркало, чело ее блистало,
А брови — ржа на ясности металла.
Она, порой выщипывая их,
Две оставляла буквы нун крутых.
Как опахала, темные ресницы
Ей осеняли томные зеницы.
А раковины белые ушей —
Жемчужницы для жемчуга речей.
Пушком с висков, как мускусом, покрыты
Прекрасные открытые ланиты,—
Так Нил красу Египту придает.
Как жемчуга и лалы — свежий рот.
Над блеском плеч серебряная шея,
Кувшина узкогорлого стройнее.
Подобны перси белым двум холмам,
Двум в водоеме светлым пузырям.
Живот округлый, как источник света,
По блеску — снег, на ощупь — соболь это.
Обильна телом, в бедрах широка,
А в поясе не толще стебелька.
Зад, словно купа розового сада,
Скрыт платьем от завистливого взгляда.
Я бедер описал бы красоту,
Чтоб не коснуться вдруг неосторожно
Того, о чем тут молвить невозможно.
Скрывалась тайна там, на ней запрет,
Ни у кого ключа к той тайне нет.
Однако некий подлый похититель
В сокровищницу вторгся, как грабитель,
И створки раковины расколол,
И, словно вор, жемчужину обрел.
А ты махни рукою, благородный,
На то, где след оставил вор негодный.
АБСАЛЬ СТАНОВИТСЯ КОРМИЛИЦЕЙ САЛАМАНА И РЕВНОСТНО ПРИНИМАЕТСЯ ЗА ВОСПИТАНИЕ ЭТОГО БЕСПОРОЧНОГО ОТРОКА
Когда Абсаль, велением султана,
Кормилицею стала Саламана,
Она любовно приняла его
В подол благодеянья своего.
Источником грудей его кормила,
В заботах сон и отдых позабыла.
Питомцем восхищенная своим,
Жила, дышала только им одним.
Была б у ней такая власть и сила,
Она его в зрачке бы поместила.
Вот срок кормленья грудью миновал,
Царевич незаметно подрастал.
Абсаль за ним ухаживать осталась.
О, как она служить ему старалась!
По вечерам постель ему стлала,
Свечой над ним сгорала досветла.
А время пробужденья наставало,
Она его, как куклу, наряжала.
Сурьмила томные нарциссы глаз,
Хоть он и так хорош был, без прикрас.
Одев ребенка в ткани дорогие,
Ему чесала волосы густые.
Смеясь, на кудри темные, как тень,
Корону надевала набекрень.
С ним ни на миг она не расставалась.
И вот ему четырнадцать сравнялось.
Он стал мужские обретать черты,
Достиг расцвета высшей красоты.
Он стройным станом был копью подобен.
Сердца он ранил, хоть и был беззлобен.
На нем кудрей рассыпалась волна.
Две черные дуги — бровей изгибы,
А нос с алифом мы сравнить могли бы.
Глаза же уподобить я могу
Газелям на блистающем лугу,
Газелям, на охотника бегущим,
Охоту на охотника ведущим.
Его уста — как перстень; красный лал
Два ряда жемчугов приоткрывал.
А подбородок — яблоко, награда
Аллаха из заоблачного сада…
Подобна шея мрамору столпов,
В его аркане — шеи гордецов.
Как серебро, его ладони были,
Хоть серебро сгибали без усилий.
Хотел я Саламаиа описать —
Из моря перл один сумел достать.
Но много былей из времен далеких
Дошло о свойствах юноши высоких.
ОБ ОСТРОТЕ УМА САЛАМАНА И О ВЫСОКИХ КАЧЕСТВАХ ЕГО ПРОЗЫ И СТИХА
Соперничал в стихах он с Сурайей,
А прозою с Медведицей Большой.
Был, как вода, в нем чист, прозрачен разум,
Круг избранных он увлекал рассказом.
Писал ли он — был почерк, как пушок
На юной белизне лилейных щек.
Науками свой ум обогащал он,
Всю мудрость мира в памяти вмещал он.
О ЕГО ПИРАХ И УВЕСЕЛЕНИЯХ
Свершив дела дневные, вечерами
Играл он в нарды иногда с друзьями.
Айван, как рай, для пира украшал,
Певцов и музыкантов приглашал.
Снимал застенчивости покрывало,
Когда вино в нем душу согревало.
С певцом садился, пел он вместе с ним
В смешных рассказах был неистощим.
Стенанья флейты с сахаром мешал он,
Мелодию, как сахар, рассыпал он.
Брал в руки чанг и сам слагал слова,
И новой каждый раз была нава.
То из барбата, бывшего в забвенье,
Исторгнет звуки, полные томленья,
И так барбата струны запоют,
Что люди слушают и слезы льют.
Так проводил досуг он вечерами
С друзьями за веселыми пирами.
О ТОМ, КАК ОН ИГРАЛ В ЧОВГАН И ПОБЕЖДАЛ СВОИХ СОПЕРНИКОВ
Чуть на рассвете солнце сквозь туман
Коня пригонит на дневной майдан,
Встав, Саламан проворно одевался
И на коне к майдану устремлялся.
С клюкой он по ристалищу скакал
Туда, где золоченый мяч взлетал.
Средь однолетков царственно-рожденных,
Еще бритьем бород не удрученных,
Летя подобно быстрому лучу,
Всех метче ударял он по мячу.
И стал он самым ловким и проворным
В игре на том ристалище просторном.
С победою он покидал майдан,
Был мяч луной, а солнцем — Саламан.
О ТОМ, КАК ОН ВЛАДЕЛ ЛУКОМ И СТРЕЛАМИ
Потом на стрельбище, где стрелы пели,
Он совершенствовался в ратном деле.
Изделье Чача — богатырский лук —
Он брал у царских лучников из рук.
Сам тетиву натягивал умело,
И тетива тугой струной звенела.
И тетиву до уха Саламан
Оттягивал и полный брал колчан.
И птицами трехперымп летели
Над полем стрелы, не минуя цели.
О ЕГО ЩЕДРОСТИ И РАЗДАЧЕ ДАРОВ
Он стонущих от нищеты и горя
Дарил рукою щедрой, словно море.
Перед широкой щедростью такой.
С той щедростью и туча не сравнится,—
Дарила туча капли, он — кошницы.
Когда к дверям дворцовым подходил
Бедняк и подаяния просил,
То награждался милостью такою,
Что ношу он не мог унесть с собою.
КРАСОТА САЛАМАНА ДОСТИГАЕТ ВСЕСТОРОННЕГО СОВЕРШЕНСТВА. У АБСАЛЬ ВОЗНИКАЕТ ЛЮБОВЬ К НЕМУ, И ОНА ПРИБЕГАЕТ К УЛОВКАМ, ЧТОБЫ ПЛЕНИТЬ САЛАМАНА
Когда он дивной зрелости достиг.
Оп — кипарис, величие обретший,
Сад утонченности, весной расцветший.
Сперва он был незрелым; но когда
Настало время зрелости плода,
Абсаль его всем сердцем возжелала,
К запретному плоду стремиться стала.
Но плод на верхней ветке вырастал,
Ее аркан плода не доставал.
И начала она — хитро и смело —
Свою красу подчеркивать умело.
То завитки, как мускусную мглу,
Распустит по лилейному челу,
То, темный волос разделив пробором,
Украсится невиданным убором,
То черной басмой в горнице своей
Наложит тетиву на лук бровей,
То подведет глаза свои сурьмою,
Неся смятенье миру и покою.
Ланитам придавала блеск румян,
Чтоб утерял терпенье Саламан.
И родинку искусно наводила,
И птицу сердца родинкой манила,
Всегда смеялась, весело шутя,
Зубов прекрасных жемчугом блестя.
То рукава повыше закатает,
Мол, дело делать ей рукав мешает,
То бегает проворно, хлопоча,
Браслетами, хальхалями бренча,
Чтобы от их колдующего звона
Все дни она — заманчиво мила —
Перед глазами у него была.
Ведь женской прелести очарованье
Через глаза рождает в нас желанье.
УЛОВКИ АБСАЛЬ ДЕЙСТВУЮТ НА САЛАМАНА, И ОН НАЧИНАЕТ ОЩУЩАТЬ СКЛОННОСТЬ К НЕЙ
Саламан — хоть он и скромен был,
Хоть в помыслах он чистоту хранил —
Почувствовал: он взглядом в сердце ранен,
Косою мускусною заарканен.
Он чувствовал: сломил терпенье в нем
Изогнутых бровей ее излом.
Стал горек мед от смеха уст медовых,
И потерял он сон в ее оковах.
Он неотступно в тишине ночной
Ее воображал перед собой.
Он перед этой родинкою черной
Погибнуть был готов душой покорной.
От беспокойных локонов ее
Он потерял спокойствие свое.
Так, молча, страстью он воспламенялся
Но в глубине душевной устрашался.
«Не дай, господь! — молился он в тиши.—
Ведь это гибель для моей души!
Люблю… Но, с ней любви вкусив, я знаю —
Величие и сан я потеряю.
Ведь счастье, что пройдет в конце концов,
Не Кыбла для надежды мудрецов».
АБСАЛЬ ПРИХОДИТ К САЛАМАНУ, И ОНИ ПРЕДАЮТСЯ НАСЛАЖДЕНИЮ
Так он сгорал, томился; и тогда
Взошла Абсаль счастливая звезда.
Она искала часа неустанно
Найти в уединенье
