—
Все, кто входили в Зданье Двух Ворот,
Все умерли с отчаяньем в груди,
Луча надежд не видя впереди.
Не расставался со своей душой.
Тебе о том, что миром я убит,
Когда узнаешь ты, что сына нет,
Родная! Мудрости не отвергай,
Кровавых слез из глаз не проливай!
Но отречения поставь печать,
Вступи на путь терпения, о мать!
Как солнце, ты не рви одежд своих,
Не надевай покровов голубых.
Пусть разум твой пред горем устоит.
Не вырывай волос своих седых,
Не раздирай ногтями щек своих,
От безутешной боли не стенай!
Ведь неизбежно было это, знай!
Над бездной горя поднимись горой.
Но коль не устоять тебе одной,
Ты скорби поминальный стол накрой,
Пир для достойных в честь мою устрой.
И за столом поклясться предложи,
Сердца такою клятвою свяжи:
«Пусть каждый, кто в темнице бытия
Потерей друга сокрушен как я,
Пусть к пище скорби рук не устремит,
Пусть выше чистым помыслом летит!
А кто питаться скорбью будет, тот
Ущерба никому не нанесет,
Но лишь душе своей. А что больней
Ущерба жизни собственной своей?»
Но чужд печали истинный мудрец,
Он ведает: всех ждет один конец.
Смерть розни меж людьми не признает,
Рознь в том, что раньше ль, позже ли придет.
Хотя я в жизни обошел весь свет,—
Увы! — я умираю в тридцать лет.
Но если бы я прожил и века
Все больше новых богатейших стран,
От полюса по южный океан,—
Какая польза в том? Ведь все равно
Увы, о прутья клетки бытия
Изранена смертельно плоть моя.
А думалось, что счастье я найду
В саду блаженства, здесь — в земном саду.
Живу надеждой, что близка пора,—
В цветник войду из пламени костра,
Что нас соединит небесный рай.
На том письмо кончаю я. Прощай!»
Когда же содержание письма
Исчерпалось, как жизнь его сама,
Он алой кровью сердца своего —
Не киноварью — подписал его.
Как скорби сердца жгучее клеймо,
Печать свою поставил на письмо,
Свой поцелуй на нем запечатлел
И в Рум письмо доставить повелел.
*
О виночерпий! С чашею приди,
Гонца с письмом до цели доведи!
Для тех, чья тонких мыслей ткань чиста,
Открыты наслаждения врата.
Певец! В стенаньях флейты запиши
Глубокий стон израненной души!
ЗАВЕЩАНИЕ ИСКАНДАРА
Да будет добродетельный счастлив,
Кто с добрыми и злыми справедлив.
Царь к матери своей послал гонца
Пред наступлением смертного конца.
В кругу друзей отверз уста свои,
Всех одарил сокровищем любви,
Осыпал ближних ливнем жемчугов
И дальних не оставил без даров.
И так он свите плачущей сказал:
«О братья, мой последний час настал.
Когда в табут положите мой прах,
Безмолвный, в погребальных пеленах,
Прорежьте в саване отверстья мне,
Чтоб были кисти рук моих извне,
О бедной, скорбной участи моей,
О том, как был я славен и велик,—
Мир покорил, но цели не достиг.
Пошлите весть по странам и краям,
Пошлите весть по землям и морям,—
Что эти руки, бывшие сильней
Всех в мире, властью дивною своей
Срывавшие венцы с голов царей,
Сразившие полки богатырей,
Что эти руки мощные несли
Ключи от всех сокровищниц земли.
Но умер шах. И нет в руках его
Ни власти, ни богатства — ничего.
В путь бесконечный— в океан глухой
Ушел он, ничего не взяв с собой».
Живущий! Близок срок твой впереди.
Смерть скажет: «Все отдай и уходи!»
Ты золотом и перлами богат,
Знай — людям всем они принадлежат!
Отдан народу все, что должен дать,
И оскудения не будешь знать.
*
О кравчий, с полным кубком поспеши,
Дай стражам утолить огонь души!
В размере добром сокровенных слов!
И пусть твой взор на доброе глядит,
Делами лишь добро руководит.
РАССКА3 О СМЕРТИ ИСКАНДАРА
Закончив завещанье, царь царей
Вернул земле все, что был должен ей.
И, крепкой связи лишена земной,
Осиротели боевые львы,
Войска его остались без главы.
От синих погребальных покрывал
Простор земли, как небо, синим стал.
Прощаться шли войска за рядом ряд,
Последний скорбный выполнить обряд.
Омыли тело розовой водой,
Покрыли драгоценной пеленой.
Из золота ему сковали гроб,—
Китайскою парчой устлали гроб,
И подняли, как трон, и понесли.
И вслед войска в слезах за ним пошли.
Загрохотал походный барабан.
И подняли златую колыбель —
Владыки мира смертную постель,—
На спинах двух верблюдов царский прах
Покоится — на мощных двух горбах.
Огромные верблюды вдаль идут.
На их горбах качается табут…
И день и ночь, не разбивая стан,
Шел но степям огромный караван,
На запад неуклонно путь держа,
В мученьях, из последних сил спеша,
Стоянки сокращая на пути,
От жажды изнывая на пути,
Шли день и ночь они — и донесли
Останки до границ родной земли.
Та весть дошла до Рума, как волна,
И застонала румская страна,
И в знак печали, за Египтом вслед,
В Искандарии-городе жила
Мать Искандара — разумом светла,
Душой тверда. Но так страшна была
Та весть, что дух могучий потрясла.
Огнем ее дыханье занялось,
В ней сердце черной кровью облилось.
Ей грудь свою хотелось разорвать,
Свою живую душу растерзать.
Казалось ей, что мук не превозмочь,
Хотелось ей, чтоб мир затмила ночь,
Хотелось, в жалобах на небеса,
О камни биться, вырвать волоса.
В лохмотья изорвать шелка одежд,
Не подымать слезой сожженных вежд.
Но, внявши Искандарову письму,
Она вернулась к кругу своему —
В орбиту царственных забот и дел,
Все совершила, как ей сын велел.
Послала весть в Египет, в Рум, в Иран,
Людей призвали из полночных стран
Прах Искандара встретить и войска.
И притекли посланцы, как река,
Пришли, душевной горестью горя,
И золотую колыбель царя
В Искандарию на руках внесли
И, как святыню, пышно погребли.
ПИСЬМО АРАСТУ К МАТЕРИ ИСКAHДАРА
Когда услышал Арасту, что шах
Свирепым небом превращен во прах,
Открыл он путь участливым словам.
Из ветки амбры вырезал калам
И кровью, а не мускусом чернил
В письме он словом скорби говорил:
«Я должен бы, о мать страны родной,
К тебе прийти с поникшей головой
И на твоем пороге слезы лить,
Но старостью я связан по ногам
И сам, увы, дойти не в силах к вам.
Великий Искандар — питомец мой —
Всей овладел поверхностью земной.
Пусть он ушел, свои пожитки взял,
Но их на троне славы он связал.
Смерть! Он ушел от тысячи смертей,
Но все ж не миновал твоих сетей!
В живом саду листка я не видал,
Который бы пред бурей не дрожал.
О смерть! Кто мертв — того твой меч сразил,
Кто жив — того твой лик оледенил.
Все, что ушло, то скрыто под землей,
Все, что живет, опутано тобой.
Жесток непостижимый небосвод,
Никто от гнева неба не уйдет.
Равно и падишахам и рабам
Единый путь лежит к его сетям,
Но счастлив тот, кто, разумом глубок,
Из смерти ближних извлечет урок.
Ты целью жизни избери добро!
Иди путем добра, твори добро!
Дороже золота и серебра
И выше власти — знание добра.
Жизнь человеческая коротка,
Но имя доброе живет века.
Под этим грозным куполом плыви
По вечным звездам правды и любви».
ОТВЕТ МАТЕРИ ИСКАНДАРА НА ПИСЬМО АРАСТУ
Мать Искандарова, в своей крови
Утешилась в несчастии своем
Сыновнего наставника письмом.
Открыла сердце золотым словам,
Как бы пила целительный бальзам.
И написала излучавшим свет
Каламом амбровым ему ответ:
«Мой сын, до звезд венец поднявший свой
Все ж был беспомощен перед судьбой.
И если он пред смертью слезы лил,
С лица он пыли гибели не смыл.
Пыль смерти сына, копоти черней,
Осела тяжко на душе моей.
Омыла душу чистая слеза.
Сурьмою горя на мои глаза
Потеря эта черная легла.
Но, хоть погибло все, чем я жила,
Хотя, как рой горящих вражьих стрел
На мирный город сердца налетел,
Хоть для меня померк прекрасный мир
Я отменила поминальный пир.
Ведь это было бы, учитель мой,
Что жалуется мертвому живой.
И вот ко мне письмо твое пришло
И утешенье сердцу принесло.
Письмо твое… Надеждою оно
И несказанной мудростью полно.
Пред веяньем его исчезла тьма,
Что скрыла звезды моего ума.
И ожил сад терпенья моего
Под животворной влагою его!»
И, светом примиренности полна,
На том письмо закончила она.
И повесть про нее к концу пришла,
От старости царица умерла.
Приди, о виночерпий, в добрый час,
Пусть ручка чаши руку нам подаст!
И струны арфы неба оборви
Для чанга человеческой любви!
ПРИМЕЧАНИЯ
РУДАКИ
Абуабдулло (по другим данным — Абулхасан) Рудаки — родоначальник классической ирано-таджикской поэзии, единодушно признанный последующими поколениями поэтов «учителем», «маэстро» («устод»), «Адамом поэтов», родился в середине IX века в селении Рудак (ныне на территории Пенджикентского района Таджикской ССР). По преданию, он был слепцом от рождения (по другим данным впал в немилость при дворе Саманидов и был ослеплен). Написал миллион триста тысяч строк (или бейтов), из которых сохранилось немногим более двух тысяч строк, часть которых приписывается другим авторам. Скончался в 941 году в родном селении, где и был погребен. Могила его была обнаружена основоположником таджикской советской литературы С. Айни.
Наиболее полное собрание поэтического наследия Рудаки представлено в издании Института востоковедения АН СССР: Рудаки. Стихи. Редакция и комментарии И. С. Брагинского. М., «Наука», 1964. В этом издании учтена собирательская, текстологическая работа наиболее видных ученых-иранистов С. Нафиси и С. Айни, а также коллектива научных сотрудников Академии наук Таджикской ССР при подготовке юбилейного издания стихов Рудаки в 1958 году, когда отмечалось 1100-летие со дня его рождения. В этом издании все стихи сопровождаются параллельным поэтическим русским переводом. Другие издания русских переводов:
Рудаки («Классики таджикской литературы»), Сталинабад, Таджикгосиздат, 1955.
Рудаки. Лирика. Перевод с фарси В. Левика и С. Липкина, М., «Художественная литература», 1969.
КАСЫДЫ
В этот раздел включены оды, дошедшие до нас полностью («Стихи о старости» и «Стихи о вине») или почти целиком. Формальные признаки касыды — относительно большое число бейтов, обычно не менее двенадцати — четырнадцати, и монорифма по формуле: аа ба ва и т. д. — соблюдены в переводе, за исключением касыды «Стихи о вине», где монорифма заменена «сдвоенной», смежной рифмой по формуле: аа бб вв и т. д., что свойственно жанру маснави.
Стихи о старости (стр. 23). — Название условное, в подлиннике отсутствует. Касыда носит автобиографический характер и написана, вероятно, в родном селении поэта, после его изгнания из дворца Саманидов.
На смерть Абулхасана Муроди (стр. 25). — Абулхасан Муроди — современник Рудаки, один из поэтов его «плеяды». Касыда представляет собой образец траурной элегии — марсия. Составление касыды приписывается без достаточных оснований и другим поэтам, в том числе Джалалиддину Руми (XIII в.), будто посвятившему ее памяти суфийского поэта XI века Санаи. Но мать-земля взяла угаснувшую плоть, // А душу — небосвод: он был ему отцом. — Здесь отражено древнейшее представление индо-иранских народов о «великой родительской паре», создавшей вселенную: об отце — Небе и матери — Земле. Реец — житель Рея, древнего города, который располагался близ теперешней столицы Ирана — Тегерана. Мерв — ныне Мары на территории Туркменской ССР, в области Хорасана. Рум — Византия. Смысл двустишия: люди в разных концах земли (такими в эпоху Рудаки были, например, Хорасан на Востоке и Рум на Западе) сохраняют свои особенности («свой особый дом»).
На смерть Шахида Балхи (стр. 26). — Шахид Балхи — друг Рудаки, известный поэт X века, писавший на фарси и по-арабски.
«В благоухании, в цветах…» (стр. 27). — Эта касыда представляет собою образец «весенней» оды («бахария»), обычно составлявшейся ко дню «Новруз», то есть к празднику Нового года, отмечавшегося у иранских народов в день весеннего равноденствия (21–22 марта). Безосновательно авторство приписывается также малоизвестному поэту Хаффафу.
«Я думаю о том…»
