неугасим.
Не первый раз томлюсь от страсти я горячей,
Но в прошлом поступать умел совсем иначе.
Вчера во тьме ночной, негаданно-нежданно,
Исчезли всадники, не стало каравана.
Здесь с нею вечером была ее родня,
А утром кружатся лишь стаи воронья.
Мученья жгучие меня не пощадят,
Теперь не властен я вернуть ее назад.
Разлука горькая, как беспощадный меч,
Который жизнь мою готовится пресечь.
Но я не слабый трус, себе я знаю цену,
Пред волею судьбы я не склонюсь смиренно.
Свой жребий осознать кто мне теперь поможет,
Когда безумен я, с ума сошел, быть может?
Взглянул я пристально, сознанье затуманя, —
То был последний взгляд в минуту расставанья…
Душа моя к тебе безудержно стремится,
Тоскует, мечется, как раненая птица.
И если о любви мне кто-то говорит,
Я плачу о тебе, отчаянно, навзрыд.
Стремится взоров рой к тебе опять прильнуть,
Но слез моих поток им преграждает путь.
Лишь сердца скупостью Бусейна отчего-то
Решила отвечать на все мои щедроты.
Бусейной милою любуюсь я: она,
Как пальма на холме, красива и стройна.
Но скупость выдает нахмуренная бровь, —
Зачем же уповать на нежность, на любовь?
То, что упущено, не воротить опять,
На скупость скупостью я буду отвечать.
Простившись навсегда, не ожидая встреч,
Все узы прежние ей удалось рассечь.
Я потерял ее, сомнений в этом нет,
И на любовь свою я наложу запрет.
Отвергла ты меня, — чего же я тоскую?
Быть может, полюблю когда-нибудь другую.
В ответ на страсть мою ты стала вдвое суше,
Теперь и ты мое узнаешь равнодушье.
Невинный, лишь твоим я осужден законом, —
Простившего тебя считай тобой прощенным…
Перевод Н. Стефановича
«Слышу, — Мерван, самый грозный из наших владык…»
Слышу, — Мерван, самый грозный из наших владык,
Хочет меня изловить, чтоб отрезать язык.
Надо спасаться, — пусть крепкие ноги верблюда
Быстро меня через степи уносят отсюда.
Сердце заныло, я был разрыдаться готов,
Края родного заслышав отчаянный зов.
С болью ответил я вестнику вечной любви:
«Я отзовусь, только ты окликай и зови…».
Я возвратился к подруге, любимой давно,
Сердце раскрыл, — мне любовь утолить не дано.
Люди решили, что я заболел тяжело, —
Знаю лекарство, что сразу бы мне помогло…
Если зайду к ней на несколько кратких минут,
Наше свиданье, быть может, грехом назовут?
В ней — колдовство, и колдует Бусейна над нами,
Но не встречается с ведьмами и колдунами.
Если бы она овдовела — любил бы вдову,
Выдали замуж — замужней дышу и живу.
Те имена мне всегда и милей и дороже,
Что на любимое имя хоть чем-то похожи.
Жизни моей уступлю я охотно частицу, —
Пусть ее жизнь дорогая за это продлится.
Кто-то сказал, что Бусейна приедет в Тейма,
Лишь потеплеет, как только отступит зима.
Время проходит, кончается жаркое лето, —
Где же Бусейна? Быть может, скитается где-то.
В воле твоей, чтобы жизнь моя сразу разбилась,
В воле твоей — оказать мне великую милость.
Ты до того истомила мне сердце, дразня,
Что и враги поневоле жалеют меня.
Так я измучен, что высох от горькой тоски,
Что надо мной будут плакать теперь голубки.
Если бы я заболел, вдруг лишился бы ног, —
Только тебе о спасенье молиться бы мог.
Знаю, от яда змеи, от укусов и ран
Вдруг исцелит, о Бусейна, лишь твой талисман.
Нас и в разлуках сближает желанье одно,
Даже свиданьям — любви утолить не дано.
Не охладили меня клевета и хула,
От пересудов любовь моя только росла.
Знаешь ли ты, что уста твои меду подобны,
Что без тебя я скитаюсь, как призрак загробный?
Как я боюсь умереть, пред тобой не раскрыв
Все мои чувства, страстей моих каждый порыв.
Встреча придет, и, опять этой встречей томим,
Душу раскрыть забываю пред взором твоим…
Перевод Н. Стефановича
«Вдруг узнаю: решил совет семейный…»
Вдруг узнаю: решил совет семейный
Отъезда не откладывать Бусейны.
Не надрывайся, сердце, потерпи, —
Пусть караван скрывается в степи…
Рассудок мой ты омрачила бредом, —
В игре любой стремишься ты к победам.
Одним — любить, другим — терзать безбожно:
Стремленья наши противоположны.
Как хочешь это чувство назови, —
Такой нигде не встретишь ты любви…
Приказывай гонцу седлать коня, —
Ты душу в дар получишь от меня.
Перевод Н. Стефановича
Башшар ибн Бурд (714–783)
«Ночь пришла меня баюкать, но забыться я не мог…»
Ночь пришла меня баюкать, но забыться я не мог,
Тень любимой мне предстала, сердце сжалося в комок.
А когда сказал я милой: «О души моей рассвет,
Будь щедра со мною!» — скрылась, не сказав ни «да», ни «нет».
Дай же мне забвенье, Абда! Я пока еще не тень
И не умер, хоть от страсти умираю каждый день.
Так ослаб и похудел я, что, когда к тебе пойду,
Может статься, и от ветра по дороге упаду.
Но смеется над любовью безответною судьба,
Нацепив ошейник с меткой на меня, как на раба.
Перевод Н. Мальцевой
«Весь день меня друг упрекал за безумную страсть…»
Весь день меня друг упрекал за безумную страсть,
Пустые упреки! О, как тут в унынье не впасть?
Сказал он: «Опомнись!» Но я отвечал: «Никогда!»
Сказал он: «Как видно, вы с нею лишились стыда,
О вас же судачат повсюду!» — «А хоть бы и так,
От встреч отказался бы только последний дурак!»
Грешу, не грешу — что за дело другим до того?
Ведь это касается только меня одного!
Так тюрки, напав, обвиняют хазар за налет…
Святоши! Злословили б лучше на собственный счет!
Дождусь я — и камень, пожалуй, разинувши рот,
В безумстве любви упрекать меня тоже начнет!
Мне хватит того, что сказала моя госпожа,
Чей взор поражает быстрее копья и ножа,
Того, что она, целомудрие строго храня,
Беседу прервав, вдруг сама целовала меня
И так пожимала мне руку, бледнея как мел,
Что след от пожатья ожогом на коже горел.
Когда же вдвоем оставались мы с ней взаперти.
Губами касался я шелка на нежной груди,
И тонкий браслет, зазвенев, тишину разбивал,
Когда я дыханье ее в поцелуе впивал,
Когда ее руки слабели и на пол она
Садилась без сил, как садится за горы луна,
И, плача, шептала: «Бесстыдник, вставай! Уходи!
Свидетель аллах, я пригрела змею на груди!
Откуда узнал ты, что нянюшка нынче уйдет?
Едва она скрылась, как ты постучал у ворот.
Спаси меня, господи, сжалься! Любою ценой
Не дай соблазнителю верх одержать надо мной.
Он трезв, но похож на хмельного, он смел и силен,
Сломал, как игрушку, браслет мой серебряный он.
О, горе мне, горе! Как справлюсь я с этой бедой?
Все щеки уже исцарапал он мне бородой!..
Что сделали б родичи, если б увидели нас!
Тогда и всевышний тебя бы от смерти не спас.
Смотри, что творится с губами! Что делать теперь?
Как в этаком виде открою я матери дверь?
Ах, что с нею будет! Разбойник, что будет тогда?
А люди узнают? Я, верно, сгорю от стыда.
Грабитель! О, как я могла уступить грабежу?
Мать скоро вернется, и что же я, дерзкий, скажу?..»
И я отвечал ей: «Не бойся, о радость души!
«Меня укусила пчела с коготками», — скажи.
Хотя догадается самый последний осел,
Что больше на свете таких не отыщется пчел.
Перевод Н. Мальцевой
«Когда приятель говорит…»
Когда приятель говорит: «Не надо, не спеши!» —
Еще сильнее скорбный стон отвергнутой души.
Страсть к Суде разум отняла, затмила белый свет.
В душе красавицам иным отныне места нет.
Как до сих пор от мук моих не содрогнулась твердь?
Клянусь аллахом, что они еще страшней, чем смерть.
Готов с заката до зари я говорить о ней,
Она во мне, как нож врага, и сердцу все больней.
За что она отмстила мне? Я верен ей, как был,
И молча тайны наших встреч в душе похоронил.
Перевод Н. Мальцевой
«Селима, любовь моя! Там, далеко средь пустыни…»
Селима, любовь моя! Там, далеко средь пустыни,
Львы Бену Кейн охраняют шатры твои ныне.
Чуть не разбилась душа моя в приступе муки —
Так зазвенел на ветру колокольчик разлуки.
Дочь человека, чье имя я в тайне оставил
(Чтобы народ ненароком его не ославил), —
Небом клянусь, если б встретил однажды тебя я —
Счет позабыв, целовал бы, от жажды сгорая!
Требовал долг я отдать, но красавица ловко
Сердце мое забрала и пропала, плутовка!
Стал я подобен ослу, что пошел за рогами,
Но без ушей был оставлен, бедняга, врагами.
Перевод Н. Мальцевой
«О друг мой верный, о халиф, что скажешь ты о той…»
О друг мой верный, о халиф, что скажешь ты о той,
Из-за кого я жажду так, что почернел душой?
Я ночь над чашею провел и боль топил в вине,
Безумный ветер бушевал и буйствовал во мне.
Одни лишь письма и мечты, и больше ничего
Меж нами не было, и вот — все пусто и мертво,
О виночерпий, до краев наполни мой бокал!
Она священна, я ж святынь ничем не осквернял.
О Сельма, о запретный сон! Уйдя от зорких глаз,
Подобным райскому — вином я тешился не раз,
В селеньях Сирии оно томилось взаперти
И в девстве старилось, чтоб мне теперь с ума сойти.
Его тончайший аромат пьянит меня мечтой,
Как дуновенье ветерка, целебных трав настой,
Но заболеет сразу тот, кто к горлышку приник —
Вот голова его горит, вот онемел язык,
Вот он повержен, на земле, не шевельнет рукой,
Глаза блуждают, а в душе — и ветер и покой.
Он недвижим, но чаша мчит по воле волшебства
И убивает по пути движенья и слова.
Пока он пьет еще вино и в неге возлежит,
Забыв и то, что суждено, и то, что надлежит,
Иссякнет золото, и вдаль уйдут его стада,
И не вернутся никогда ни радость, ни года.
Тебя оставив в полусне, иссякнет и вино,
Но, усыпив других, не спит, а бодрствует оно,
И, став безумным и больным, заплачешь ты навзрыд,
Когда оно, сжигая кровь, по жилам побежит.
Перевод Н. Мальцевой
«Сказала любимая: «Скоро нам жить друг от друга вдали»…»
Сказала любимая: «Скоро нам жить друг от друга вдали».
И горе в душе разгорелось, и слезы из глаз потекли.
Как будто случайно на сердце упал из костра уголек,
И вспыхнул, и вот уже пламенный мчится по жилам поток.
Когда же июльские ветры, подув, добавляют огня,
Сжимается сердце от боли, дым горечи душит меня.
Перевод Н. Мальцевой
«О жеманница, лик ее нежен и чист, как луна…»
О жеманница, лик ее нежен и чист, как луна!
От любви занемог я, лишь только запела она:
«Взоры черных сияющих глаз мое сердце прожгли
И, убив меня, мимо убитого молча прошли».
Я вскричал: «Только сладость твои источают уста!
Спой же, ради аллаха, твой голос пьянит, как мечта», —
«Как прекрасны зеленые горы в хрустальных ручьях!
Как прекрасен любой, кто поселится в этих краях!»
«Спой тому, кто страдает, любя!» — я сказал, осмелев.
«Что же, есть у меня для таких подходящий напев:
«Я не виделся с той, что живет в становище у вас,
Но бывает порою, что уши догадливей глаз».
И вскричал я в волненье: «О солнце на небе моем!
Ты зажгла во мне пламень, и все осветилось кругом.
Спой же страстную песню, пусть долу опустится взгляд.
Чтобы муки влюбленного стали сильнее стократ!»
О, когда бы мне яблоней стать у нее на пути,
Стебельком ароматной травы из земли прорасти!
Может быть, восхитившись, она принесет меня в дом?
О, как счастлив я был бы остаться с любимой вдвоем!
И, склонившись над лютней, так страстно запела она,
Что, услышав такое, и джинны лишились бы сна.
Той, что в гордости дерзкой вовек не уступит другой,
Стал я тотчас же самым покорным и верным слугой.
Я просил: «О, молю тебя, спой мне еще что-нибудь,
Ты, что в свет облачила
