что пропадет голова!
А покинет становье — и нет у чужого надежды
Вновь ее повстречать, — видно, доля его такова!
Я зову ее «Нум», чтобы петь о любви без опаски,
Чтоб досужей молвы не разжечь, как сухие дрова.
Скрыл я имя ее, но для тех, кто остер разуменьем,
И без имени явны приметы ее существа.
В ней врага наживу, если имя ее обнаружу,—
Здесь ханжи и лжецы, клевета негодяев резва.
Сколько раз я уже лицемеров не слушал учтивых,
Отвергал поученье ее племенного родства.
Сброд из племени садд твоего недостоин вниманья,
Я ж известен и так, и в словах моих нет хвастовства.
Меня знают и в Марибе все племена, и в Дурубе,
Там, где резвые кони, где лука туга тетива.
Люди знатные мы, чистокровных владельцы верблюдов,
Я испытан в сраженьях, известность моя не нова.
Пусть бегут и вожди, я не знаю опасностей бранных,
Страх меня не проймет, я сильнее пустынного льва.
Рода нашего жен защищают бойцы удалые,
В чьем испытанном сердце старинная доблесть жива.
Враг не тронет того, кто у нас покровительства ищет,
И о наших делах не забудет людская молва.
Знаю, все мы умрем, но не первые мы — не исчислить
Всех умерших до нас, то всеобщий закон естества.
Мы сторонимся зла, в чем и где бы оно ни явилось,
К доброй славе идем, и дорога у нас не крива.
У долины Батта вы спросите, долина ответит:
«Это честный народ, не марает им руку лихва».
На верблюдицах серых со вздутыми бегом боками
Лишь появится в Мекке, — яснее небес синева.
Ночью Омара кликни — поднимется Омар и ночью,
И во сне ведь душа у меня неизменно трезва.
В непроглядную ночь он на быстрой верблюдице мчится;
Одолел его сон, но закалка его здорова;
Хоть припал он к луке, но и сонный до цели домчится.
Лишь бы сладостным сном подкрепиться в дорогу сперва!
Перевод С. Шервинского
«Он пробрался к тебе, прикрываясь полуночным мраком…»
Он пробрался к тебе, прикрываясь полуночным мраком,
Тайну он соблюдал и от страсти пылал он жестоко.
Но она ему пальцами знак подала: «Осторожно,
Нынче гости у нас — берегись чужестранного ока!
Возвратись и дозор обмани соглядатаев наших,
И любовь обновится, дождавшись желанного срока».
Да, ее я знавал! Она мускусом благоухала,
Только йеменский плащ укрывал красоту без порока.
Тайно кралась она, трепетало от радости сердце,
Тело в складках плаща отливало румянцем Востока,
Мне сказала она в эту ночь моего посещенья, —
Хоть сказала шутя, упрекнула меня без упрека:
«Кто любви не щадит, кто упорствует в долгой разлуке,
Тот далеко не видит, и думает он не глубоко;
Променял ты подругу на прихоть какой-то беглянки,—
Поищи ее в Сирии или живи одиноко».
Перестань убивать меня этой жестокою мукой —
Ведь аллаху известно, чье сердце блуждает далеко.
Перевод С. Шервинского
«Я раскаялся в страсти, но страсть — моя гостья опять…»
Я раскаялся в страсти, но страсть — моя гостья опять.
Звал я скорбные думы — и скорби теперь не унять.
Вновь из мертвых восстали забытые муки любви,
Обновились печали, и жар поселился в крови.
А причина — в пустыне покинутый Сельмою дом,
Позабыт он живыми, и тлена рубаха на нем.
И восточный и западный ветер, гоня облака,
Заметали его, расстилая покровы песка.
Я как вкопанный стал; караван мой столпился вокруг,
И воззвал я к пустыне — на зов не откликнулся звук.
Крепко сжал я поводья верблюдицы сильной моей, —
А была она черная, сажи очажной черней.
Перевод С. Шервинского
«Терзает душу память, сон гоня…»
Терзает душу память, сон гоня:
Любимая сторонится меня,
С тех пор как ей сказали: «Он далече
И более с тобой не ищет встречи».
Отворотясь, не обернулась вновь, —
И увидал я щеку лишь и бровь.
На празднике, с ним очутившись рядом,
Она добычу прострелила взглядом
И так сказала девушкам и женам,
Как антилопы легкие, сложенным:
«Он будет плакать и стенать, потом
И упрекать начнет, — так отойдем!»
И отошла девическая стая,
Крутые бедра плавно колыхая.
Как раз верблюды кончили свой бег,
И было так, пока не возвестила
Заря рассвет и не ушли светила.
Мне друг сказал: «Очнись, разумен будь!
Уж день настал, пора пускаться в путь
На север, там тебя томить не станут,
Не будешь там в любви своей обманут»,
И ночь ушла, и наступил рассвет —
И то была горчайшая из бед.
Перевод С. Шервинского
«Долго ночь не редела, душой овладела тоска…»
Долго ночь не редела, душой овладела тоска,
Но послала Асма в утешенье ко мне ходока.
От нее лишь одной принимаю упрек без упрека,
Хоть и много любил, и она не одна черноока.
Но она улыбнется — и я уж и этому рад,
Счастлив, зубы увидя, нетающих градинок ряд.
Но ходок, увидав, что еще не проснулся народ,
Возвратился и стал колотушкой стучать у ворот.
Он стучал и стучал, но из наших никто не проснулся.
Надоело ему, и обратно к Асме он вернулся.
И рассказывать стал, прибавляя того и сего:
«Хоть не спали у них, я не мог достучаться его,
Где-то скрылся, сказал — у него, мол, большие дела.
Так и не дал ответа». Но тут она в ярость пришла.
«Я аллахом клянусь, я клянусь милосердным творцом.
Что до самого раджаба я не пущу его в дом!»
Я сказал: «Это старая ссора, меня ты прости, —
Но к сердцам от сердец подобают иные пути.
Вот рука моя, в ней же и честь и богатство мое»
А она: «Ты бы раньше, чудак, протянул мне ее!»
Тут к ней сводня пришла, — а они на подобное чутки,
К деловым разговорам умеют примешивать шутки.
Голос тихий у них, если гневом красавица вспыхнет.
Но становится громок, едва лишь девица затихнет.
Говорок у распутницы вежливый, неторопливый,
А сама она в платье паломницы благочестивой.
И ее наконец успокоила хитрая сводня:
«Все то воля господня — сердиться не стоит сегодня».
Перевод С. Шервинского
«В час утренний, от взоров не таим…»
В час утренний, от взоров не таим,
Горел костер перед шатром твоим.
Но кто всю ночь подкладывал алоэ,
Чтоб он струил благоуханный дым?..
Перевод С. Шервинского
«Я Зайнаб свою не склоняю на встречу ночную…»
Я Зaйнаб свою не склоняю на встречу ночную,
Не смею невинность вести на дорогу дурную.
Не так луговина в цветах, под дождем животворным,
Когда еще зной не растрескал поверхность земную,
Как Зайнаб мила, когда мне она на ухо шепчет:
«Я мир заключила иль снова с тобою воюю?»
В гостях мы не видимся — если ж тебя и увижу,
Какой-нибудь, знаю, беды все равно не миную.
Меня ты покинула, ищешь себе оправданья,
Но я неповинен, тоскую один и ревную.
Перевод С. Шервинского
«Убит я печалью, горчайших не знал я разлук…»
Убит я печалью, горчайших не знал я разлук.
В груди моей буйствует сердца неистовый стук.
Невольные слезы струятся, свидетели мук,—
Так воду по каплям прорвавшийся точит бурдюк.
Она уезжает, уж руки проворные слуг
На гордых двугорбых дорожный навьючили вьюк.
К щекам моим кровь прилила и отхлынула вдруг —
Я знаю, навек отъезжает единственный друг.
Перевод С. Шервинского
«О сердце, страстями бурлящий тайник…»
О сердце, страстями бурлящий тайник!
А юность меж тем отвратила свой лик.
О сердце, ты властно влечешь меня к Хинд, —
Ты, сердце, которым любить я привык.
Сказал я — и слезы струились из глаз,
Ах, слез моих не был исчерпан родник.
«Коль Хинд охладела, забыла любовь,
Когда наслажденьем был каждый наш миг, —
Погибнет, клянусь, человеческий род,
Всяк сущий на свете засохнет язык!»
Перевод С. Шервинского
«Я эту ночь не спал, томим печалью…»
Я эту ночь не спал, томим печалью
В бессоннице за ночь одну зачах.
Любимое создание аллаха,
Люблю ее и гневной и в сердцах.
В моей душе ее всех выше место,
Хоть прячется изменница впотьмах
Из-за того, что клеветник злосчастный
Меня в коварных очернил речах.
Но я молчу, ее несправедливость
Терплю без слов, ее напрасен страх.
Сама же связь оборвала, как люди
Веревку рвут, — суди ее аллах!
Перевод С. Шервинского
«Мне говорят, что я люблю не всей душой, не всем собой…»
Мне говорят, что я люблю не всей душой, не всем собой,
Мне говорят, что я блужу, едва умчит тебя верблюд.
Так почему же скромно взор я отвращаю от всего,
К чему, паломничая, льнет весь этот небрезгливый люд?
Не налюбуется толпа на полоумного, из тех,
Кого в мечетях и домах за ум и благочестье чтут.
Уйдет он вечером, спеша грехи дневные с плеч свалить,
А возвратится поутру, увязший пуще в ложь и блуд!
От благочестия давно меня отторгнула любовь,
Любовь и ты — два часовых — очаг страстей моих блюдут.
Перевод С. Шервинского
«Глаза мои, слезы мои, что вода из ведра…»
Глаза мои, слезы мои, что вода из ведра!
Трепещете, веки, от горести красны вы стали!
Что с вами творится, лишь милая вспомнится вам!
Мученья любви, как вы душу томить не устали!
Хинд, если б вчера ты рассеяла горе мое,
Когда б твои руки, о Хинд, мою грудь не терзали!
И если могу я прощенье твое заслужить,
Прости мне, хотя пред тобой я виновен едва ли.
Скорее постыдно тебе надо мною мудрить —
Приближусь едва, от меня поспешаешь подале.
Обрадуй меня, подари мне подарок любви!
Я верен тебе, как и был при счастливом начале.
Перевод С. Шервинского
«И сам не чаял я, а вспомнил…»
И сам не чаял я, а вспомнил
О женщинах, подобных чуду.
Их стройных ног и пышных бедер
Я до скончанья не забуду.
Немало я понаслаждался,
Сжимая молодые груди!
Клянусь восходом и закатом,
Порока в том не видят люди.
Теперь себя я утешаю,
Язвя неверную упреком,
Ее приветствую: «Будь гостьей!
Как ты живешь в краю далеком?»
С тобою встретиться, с ревнивой.
А ты желанна мне, как ливень,
Ведь ты — подобие газели
На горке с молодой травою,
Или луны меж звезд небесных
С их вечной пляской круговою.
Зачем так жажду я свиданья!
И убиваюсь и тоскую…
Ты пострадай, как я страдаю,
Ты поревнуй, как я ревную!
Я за тобой не соглядатай,
Ты потому боишься встречи,
Что кто-то пыл мой опорочил,
Тебе шептал кривые речи.
Перевод С. Шервинского
«Что с этим бедным сердцем сталось…»
Что с этим бедным сердцем сталось! Вернулись вновь его печали.
Давно таких потоков слезных мои глаза не источали.
Они смотрели вслед Рабаб, доколь, покинув старый стан,
Не скрылся из виду в пыли ее увезший караван.
Рабаб сказала накануне своей прислужнице Наиле:
«Поди скажи ему, что если друзья откочевать решили,
Пусть у меня, скажи ему, он будет гостем эту ночь, —
На то причина есть, и я должна достойному помочь».
И я прислужнице ответил: «Хоть им нужна вода и пища,
Мои оседланы верблюды и ждут вблизи ее жилища!».
И провели мы ночь ночей — когда б ей не было конца!
За часом час впивал я свет луноподобного лица.
Но занималось утро дня — и луч сверкнул, гонитель страсти.
Блестящий, словно бок коня бесценной золотистой масти.
Сочла служанка, что пора беду предотвратить, сказав
Тому, кто доблестен и юн, горяч душой и телом здрав:
«Увидя госпожу с тобой да и меня при вас, чего бы
Завистник не наклеветал, — боюсь я ревности и злобы.
Смотри, уже не видно звезд, уже белеет свет дневной,
А всадника одна лишь ночь окутать может пеленой».
Перевод С. Шервинского
«Вкушу ли я от уст моей желанной…»
Вкушу ли я от уст моей желанной,
Прижму ли к ним я рот горящий свой?
Дыханье уст ее благоуханно,
Как смесь вина с водою ключевой!
Грудь у нее бела, как у газели,
Питающейся сочною травой.
Ее походка дивно величава,
Стройнее стан тростинки луговой.
Бряцают ноги серебром, а
